то вы голем, глиняная фигурка, в которую кто-то вложил жизнь, чужую, не вашу. Он заставляет вас верить в себя, в себя живого, в себя индивидуума, не разрешая думать, не разрешая задавать вопрос – все ответы вам даны, все пути открыты, надо только верить в себя и все получится.
– Мощь, – с уважением сказал я крысе. – Вам бы на публике выступать, может и родите мысль в глиняных башках, как думаете?
– Родить должна земля, я могу лишь посеять семена сомнений, но почва пока мертва, ей надо отдохнуть. Вы видите пред собой мертворожденные всходы. Они знают, что надо что-то делать, но не знают что именно надо. У них родились сомнения, но пройдет еще много лет, пока взойдут слабые побеги мысли, – крыса подошла к одному из големов с пустым плакатом и спросила. – А что за митинг-то?
– Ну как же! – возмутился человек, к нему подошли еще несколько големов с плакатами, возмущенные вопросом. – Надо ж это, так вот, а потом еще так, ну нельзя же просто так позволять!
– А что делать надо? – спросил я, подходя к ним. – Куда идти?
Големы задумались и хором ответили: «Мы против!».
– Я тоже против! – поддержал их я. – Но куда идти?
– Э, долой! – ответили мне големы.
– Именно, долой беззаконие? – предложил я.
Големы задумались, фарфоровые солдатики напряглись, забор стал сжимать митингующих в плотное кольцо. Големы испугались и стали озираться на забор и гвардейцев.
– Долой кумовство? – предложил я еще один тезис.
– Долой, – тихо повторили големы.
Засвистел матюгальник, из которого вырвался невнятный голос фарфорового гвардейца. Он что-то говорил, повторяя одно и то же, но я расслышал лишь «расходитесь» и «быстро».
Раз, два, три, как у фокусника, и митинг растекся по близлежащим кафешкам, откуда големы с тревогой смотрели на опустевшую площадь. Остался только один, тот, к кому подошла крыса. Он все еще держал в руках плакат, на котором слабо проявлялись слова: «Закон един для всех!». Руки его тряслись, он с опаской глядел на подступающих к нему гвардейцев, спрашивая у нас совета быстрыми взглядами.
– Они фарфоровые, пустые куклы, ¬ сказал я, и сделал резкий жест рукой, гвардейцы отшатнулись, но тут же с удвоенной злостью двинулись к нам. – Идемте за мной, не думайте о них.
Я и крыса вышли из оцепления, проходя сквозь забор и гвардейцев, вывернувших головы в наши стороны. Голем пошел за нами, он почти прошел, но зацепился его плакат, застряв в заборе. Он дернул, но забор стал сильнее, потянув его к себе.
– Это не ваши мысли, бросьте их, – сказал я голему, он бросил плакат и стал свободен.
– И куда мне идти? – спросил нас голем.
– Куда хотите, – ответила крыса, снимая с его спины инвентарный номер. – Ваша воля, ваша свобода.
Голем задумался, разглядывая знакомый пейзаж. Что-то творилось в нем, он постучал себя по голове, потом по телу и спросил: «Я глиняный, как чашка, это правда?»
– Правда, но в вас есть искра мысли, значит, вы уже человек, – ответила крыса.
– Тогда я пойду с вами, – сказал голем. – Если вы не против.
Крыса кивнула в знак согласия, и мы втроем пошли к бульвару, на котором собиралась толпа радостных людей.
-4.
По бульвару плотным кольцом шла колонна. Дружные стройные ряды. Равнение налево, направо, налево, направо – големы вертели безглазыми головами туда-сюда, слепо подчиняясь выкрикам ведущего, тонувшим в звоне литавров. Впереди гудели трубы, выводя мелодию гимна. Мне это очень напомнило тот форум, с которого все и началось. Я достал из рюкзака планшет и навел камеру на головы идущих в колоннах. Пусто ни мозгов, ни червей: одна глиняная чашка или даже горшок, на который наклеили парик.
Крыса попросила планшет и навела его на мою голову. Голем прильнул к экрану, потом посмотрел на толпу, пожимая плечами. Крыса отдала мне планшет, я посмотрел видео и удивился: «У меня был такой же горшок, хорошо еще, что без червей».
– А я думал, что у меня хотя бы искра мысли в голове есть, – сказал я без тени грусти, было как-то все равно.
– Нет, не зародилась, – покачала головой крыса. – Но это не значит, что вы не способны увидеть свет чужой мысли.
– А куда они все идут? – спросил я, показав рукой на бесконечную колонну.
– Никуда, – ответил голем. – Они будут идти, пока их не остановят и не скажут речь. Они ходят здесь каждый день.
Его речь прервала команда, и колонна заскандировала: «Смерть врагам! Защитим наш дом!». Они орали так истово и рьяно, что я даже поверил в их искренность.
– Сегодня будут сжигать шпионов на площади! – сказал нам мужчина из колонны, глаза его блестели от удовольствия. – Это надо непременно видеть. Смерть шпионам!
Колонна подхватила его слова, бульвар заревел, звуковая волна от их воплей раскачивалась в такт марша, в какой-то момент я услышал в этом гармонию, не хватало еще рваного бита . Мы вступили в колонну, и она понесла нас за собой, можно было даже не шевелить ногами, сплоченность и сила несли нас вперед.
– Не хватает еще факелов, – заметил я.
Вдруг кто-то над самым ухом рявкнул: «Раздать факела!». В ту же секунду у каждого десятого в руке появился зажженный факел.
¬– Ого, тогда уж и флаги надо раздать, – ¬ добавил я, с интересом энтомолога разглядывая человеческую гусеницу, держащую в лапках факелы. Голос рявкнул опять, что-то нечленораздельное, и у каждого пятидесятого появился в руках флаг, причем у каждого свой. Сколько я ни пытался понять, что на них изображено, так и не смог, какая-то мазня на буром фоне. Крыса недовольно посмотрела на меня, и вправду, все стало напоминать факельное шествие, сразу вспомнились фотографии и псевдоисторические кадры, инсценировки для исторических фильмов.
– И пусть все танцуют самбу! – дрожащим голосом крикнул я, желая исправить ситуацию.
Голос над ухом рявкнул, забили барабаны, а трубы сменили гимн на знакомое «Па-па-па-па-па па-па-па-па-па, Па-а-а-папа-па-па-па-па-па-па-па», даже грозный голос начал подпевать. Человеческая гусеница распалась и затанцевала. Марш в одно мгновение превратился в карнавал. На людях сменилась одежда, став яркой, легкой. Все танцевали, медленно в танце двигаясь вперед, подпевая незатейливой мелодии.
К нам подбежали три загорелые девушки, чуть прикрытые короткими платьями, бесстыдно демонстрируя всем накаченные округлые ноги. Одна из них стала меня учить, вовлекая в танец, даже крыса не устояла, весело вертя хвостом. Сначала меня пугала эта девушка, я не мог смотреть ей в лицо, лишенное глаз и носа, поэтому я бессовестно пялился на ее грудь и ноги, ей это нравилось, она что-то без умолку щебетала густо накрашенным ротиком, успевая подпевать мелодии.
Карнавал дотанцевал до площади, где на высокой сцене, танцевали чиновники в строгих костюмах, но в разноцветных боа, и культово-обрядовые работники в разноцветных сутанах, размахивая в такт цепями с дымящими бочонками на конце. Танец становился все горячее, и как эти девушки не мерзли, на улице была поздняя осень, а они так и пылали жаром, я и сам весь пылал.
На сцене запылали костры под шпионами, они тоже танцевали, горя в огне, крича в такт музыке, придавая этому фарсу потусторонний насмешливый ужас. Пока горели шпионы, мы танцевали, приветствуя хедлайнеров на костре, демонстрировавших нам новые движения. От них уже оставался один пепел, и эта черное облако продолжало танцевать, держась за руки с веселым огоньком.
Фарфоровые солдатики неумело дергались в такт музыке, изображая из себя строгое оцепление. Один из них выхватил золотую саблю и как начал ею махать, сбивая головы. Фарфоровые гвардейцы продолжили танцевать, вертя блестящими эмалированными задами, но уже без головы. У многих в руках была сабля, которой они крошили все, что было рядом с ними, пока вместо них не остались одни черепки.
Площадь пустела, шествие закончилось. Еще дрожала в воздухе музыка, а танцующая человеческая гусеница растворялась в воздухе. Девушка на прощание поцеловала меня жирным соленым поцелуем, видимо, она недавно ела скумбрию, и тоже исчезла. На площади руки без тела разбирали сцену, убирали мусор, а рядом ездил армейский пылесос, собирая расколотых гвардейцев.
– К утру их склеют или переплавят, – сказала крыса. – И имя Легион.
– Я так и думал, – кивнул я. – Всегда найдутся те, кто хочет надзирать над другими.
– Повелевать, – поправила меня крыса. – Даже самая малая часть власти способна вырастить Великого тирана и утонченного садиста. Это вы – человеки.
– Нет, я лучше буду големом, – сказал я. – С пустой башкой, как глиняный горшок.
Быстро стемнело и стало холодно. Надо было куда-то идти, но я не знал, а крыса спокойно стояла, следя за работой армейского пылесоса. Руки без тел все сложили в машину, подмели, что сумели, и теперь на лавках играли в карты.
– Вы можете переночевать у меня, – сказал голем, его до сих пор трясло от танца, а на лице играла насмешливая улыбка. – А хорошо вы придумали, может через смех мы и победим эту гадину?
Крыса внимательно поглядела на голема и попросила мой планшет. Она навела на его голову, показывая мне, что в этом горшочке уже что-то начало вариться.
– А где вы живете? – спросил я. ¬ Это далеко отсюда?
¬ Вовсе нет, – голем показал на ближайший канализационный люк. – Спустимся вниз, а там течение быстро принесет в мой квартал.
– А кто же живет в этих домах? – Я показал на высокие дома рядом.
– То, что всплыло наверх, – ответила крыса. – Вся жизнь как один шламовый пруд, либо ты идешь на дно, либо всплываешь на поверхность.
– Лучше уж на дно, на поверхности плавают ил и говно, – поморщился я и, подумав, возразил сам себе. – Нет, лучше быть между ними, там чистый уровень.
– Не получится, либо на дно осядешь, либо всплывешь, как получится, ¬крыса покачала головой.
– Значит, нельзя останавливаться, надо двигаться, может и до берега доплывешь! – обрадовался я своей догадке. ¬ Что толку между куч с дерьмом плавать, надо выбираться из этого отстойника!
– А разве есть что-то другое, кроме него? – удивился голем.
– Конечно есть, кто-то же сбрасывает к нам все стоки? – я засмеялся, громко, долго, вспомнив, как мы с друзьями обсуждали это на семинаре по экологии, заставляя молодую аспирантку спорить с нами, краснеть. Хорошая была девушка, Маша, красивая, с копной золотистых кудряшек и большими зелеными глазами. Мне стало грустно, что я ее больше никогда не увижу, не увижу своих друзей, никого и никогда.
– Идемте, вы устали, –¬ голем по-дружески похлопал меня по плечу.
– А как вас зовут? – спросил я.
– Никак, у голема не может быть имени, – ответил он.
¬ – А у меня есть. Меня зовут Стас, – гордо сказал я.
– Тогда вы не голем, мой друг, – улыбнулся голем и пошел открывать канализационный люк. Одна пара рук бросила карты и подплыла, чтобы помочь ему, поддев тяжелый чугунный блин ломом.
-3.
Спустившись в люк, мы встали в очередь у остановки. По коллектору, как по оживленной магистрали, летели набитые до отказа лодки с номерами, старенькие моторы дымно хрипели, но держали ритм. Лодки, в которых было еще два края на лавках или одно место у невысокой балки посередине, выполнявшей, видимо, роль декоративной мачты, резко тормозили у остановки. Часть големов запрыгивали в них, высыпая лодочнику в ладонь горсти песка, которые он прятал в мешок. Остановка гудела, многим хотелось запрыгнуть в лодку, но лодочник уже грозил им
