никто не посмел выйти из камеры. Через несколько минут, когда клубы дыма рассеялись, а музыка стихла, я смог разглядеть странную фигуру, бегающую вокруг камер, потрясая в руках портретом президента.
– Мы победили! – кричала фигура, он бегал так быстро, что сложно было точно определить его внешность. Небольшого роста, толстеющий к низу, как пирамида, в больших очках, голос визгливый, патетичный.
– Да! – кричали заключенные в ответ.
– Еще один враг повержен! – кричала фигура, тряся портретом.
– Да! – вторила ему толпа заключенных, стройными поставленными голосами.
– Граница под замком, враг не пройдет! – заходилась в крике фигура с портретом. – Мы сохранили нашу страну!
– Да! – радостно кричала толпа.
Вновь зазвучала музыка, потянулся дым. Сквозь эту бравую какофонию я услышал несмелый вопрос из ближайшей к нам камеры.
– А мы теперь будем лучше жить? Нам дадут камеры просторнее? – спросил слабый мужской голос, но он потонул в толпе радостных криков, фигура с портретом размахивала ликом президента, как флагом.
Внезапно фигура встала к нам спиной, держа портрет над головой двумя руками. Из-за его спины вылезла третья рука, кривая, с уродливыми пальцами. Рука ткнула указательным пальцем в сторону спросившего и закричала:
– Но не все враги повержены! Их еще много среди нас!
Музыка достигла своего апогея, дым усилился, и фигура исчезла, оставив после себя запах серы и жженых тряпок.
Люди в камерах поздравляли друг друга, поздравляли соседей по камерам, слышались радостные крики, кто-то пел, но все больше людей косо смотрели на спросившего. Казалось, что их лица вытягиваются из камер и тянутся к нему, чтобы заглянуть в глаза преступнику, шпиону вражеской армии, диверсанту, затесавшемуся в их стройные праведные ряды. Я не просто так перечисляю эти этикеточные термины, они зависали над этим мужчиной, долбя его по голове. Представьте, что вы идете мимо магазина, а на вашу голову падает его вывеска, что-то подобное.
– Он враг! – потянулось по камерам, сцепляя всех ржавой цепью справедливости общественного мнения. Запахло серой баландой, появилась тележка, и две руки без тела. Они лихо накладывали жидкую баланду по тарелкам, раздавая заключенным.
– Но позвольте? – мужчина схватил над головой надоедливую вывеску «шпион», долбившую его по темечку, и отбросил ее в сторону. – Раньше баланда была гуще!
– Да-да, – зароптали голоса. – Еще и мясо было.
Руки развели руками, если можно так выразиться, подняв табличку «Надо затянуть пояса!».
– Простите, но президент обещал не повышать налоги! – возмутился все тот же мужчина.
Руки подняли другую табличку, было видно, что им стыдно. На табличке размашисто было написано: «Каждый должен внести свой вклад в инновационный прорыв страны! Наше будущее в наших руках!».
– А, тогда ладно, – ¬ согласились заключенные, в один присест справившись с жидкой баландой.
Руки собрали вылизанные дочиста тарелки и исчезли вместе с тележкой. Вновь воспрянули таблички, долбя несчастного мужчину. Он не выдержал и выбежал из камеры, удивленно оглядываясь.
– Он нашел выход? – шепотом спросил я крысу.
– Погодите, вы все увидите, ¬ ответила мне крыса и зашла подальше внутрь, я последовал за ней.
В мужчину полетели камни, части стен, арматуры, сбивая его с ног, заваливая. Так забрасывают камнями на площади. Он просил пощады, но удары становились все страшнее, сбивая его с ног, разбивая голову в кровь. Я закрыл глаза, предчувствуя жуткую кончину. Внезапно раздался громкий треск, как лопается огромный глиняный кувшин. Я открыл глаза и увидел, что вместо изломанного тела лежит груда глиняных осколков.
¬– Это големы, – объяснила мне крыса. – Главная опора любого государства. У них нет ничего своего, ни сердца, ни разума. Их жизнь – служить и умирать за государство.
Крыса подошла к черепкам и, долго копаясь, вытащила оттуда крохотную жемчужину. Она достала из ниоткуда стеклянную банку и положила ее к остальным, банка была заполнена на половину.
– А что это? – поинтересовался я, разглядывая светящиеся крохотные жемчужины в банке.
– Это искра разума, она может родиться даже в глиняной башке. Когда наберется целая банка, родится мысль, понятная всем, необходимая всем.
– Очень интересно. получается, что уже скоро, банка не такая большая.
– Это собирали еще мои предшественники. Я работаю уже сорок лет, а это всего лишь моя третья жемчужина, – ответила крыса.
– Но ведь может родиться не одна, а сразу много, я с надеждой посмотрел на детей, разглядывавших нас, взрослым было наплевать, они все еще обсуждали величие страны и знаковую победу.
– Никто не знает, определенно можно сказать, что когда баланда кончится, что-то будет, – ответила крыса. ¬ Надеюсь, мысль родится раньше. Идемте дальше, я покажу вам Подземный город.
– Ого! Тут и город есть? – удивился я.
– Конечно, а как выдумали? Это же и есть наша страна, от застенка до застенка вьется дорожка кривая, нет пути невиданного, для всех одна дорога – и она прямая.
– Только идет по кругу, да?
– Точно, –¬ крыса улыбнулась, обнажив ровные острые зубы.
-5.
Я перестал чему-либо удивляться. То место, в которое я попал, представлялось мне обычно необычным, скорее меня бы удивила какая-нибудь обыденность. Поэтому, когда крыса вызвала лифт в том месте, где до этого была грязная зеленая стена, я не удивился.
Приехал лифт, кабина вся отделанная златом, чистые зеркала, слегка вытягивающие тебя, как бы делая комплимент, запах альпийских трав или еще чего-то я просто помню название только этой отдушки, в Альпах я не был, возможно, они так и пахнут. И кто придумывает эти названия? Конечно, маркетологам виднее, как лучше продать. Вряд ли запах деревенского утра был бы настоящим, не тот, с нотками парного молока и свежести утренней росы, совсем нет. Я говорю о настоящей живой деревне, когда рядом стоит трактор с полным прицепом силоса, чувствуете, как раскрашивается мир вокруг вас?
И о чем я думаю? Меня вот-вот должны осудить, а потом разобрать на запчасти варварским способом. Как-то легко я к этому отношусь. Ну и что, что это кошмар, боль здесь вполне реальная. Я подумал, как это, когда тебе отрубают руку или сдирают кожу живьем, но ничего не придумал, тело отозвалось легкой дрожью и все. Странно, но и боли не было, ничего не было.
В лифт входили люди и выскакивали из него, прямо на ходу. Двери не успевали закрыться, кто-то задерживался, не решаясь выскочить, выйти и ехал вниз со всеми. Новые пассажиры приветствовали крысу, как старого знакомого, вежливо пожимая ей хвост. Чем дальше мы спускались, тем плотнее становилось в лифте, и тем более ухоженными становились пассажиры. Это были не безликие тени людей с одним ртом, они были как те големы, из глины с глазами, носом, ушами. Некоторые смеялись, шутили о чем-то, над собой, прикидывая, сколько еще лет их будут резать одним и тем же способом, все же жизнь не стоит на месте, и им бы хотелось застать новые технологии. Я не сразу заметил, что они напоминают лоскутное одеяло, порой криво сшитое, но чем ниже мы опускались, тем ровнее и качественнее были швы. И у женщин, и у мужчин на лице были толстые слои грима, умело скрывавшего толстые швы.
Люди все прибывали, кабина лифта растягивалась, удлинялась. Кто-то уже сидел в креслах, зеркала превратились в окна, а сам лифт в вагон скоростного поезда. Я тоже сидел напротив крысы, которая пила кофе из большого бумажного стакана, а рядом сидели мужчины и женщины в костюмах, выстукивая дробь на блестящих ноутах. Поезд разгонялся, хвастаясь скоростью на табло. За окном пролетали дома, станции, сливаясь в одну сплошную серую стену.
– Городов много, но город все равно один, – сказала крыса, верно угадав мой вопрос.
– И они тоже все заключенные?
– Отчасти, многие добровольные, но большинство это големы. У каждого свое наказание, но многие теперь называют его послушанием, – пояснила крыса.
– Да? – я повертел головой, големы уминали сэндвичи с тунцом и ветчиной, запивая горячим кофе. – Что-то я не вижу здесь баланды. Не так уж и плохо быть големом в городе, верно?
– Если голова из глины, то да.
В вагон вошел блестящий, словно лакированный гвардеец. Он недобро осмотрел всех и прошагал через весь вагон, бряцая саблей и кучей медалей и жетонов на груди. По звуку это напоминало стук ложки о фарфоровую чашку.
– Какой блестящий, как игрушечный, – заметил я, когда гвардеец скрылся в другом вагоне. Лицо этого вояки было мне знакомо, где-то я его уже видел.
¬ Это эмаль, – крыса усмехнулась. – Стоит быть с ними осторожнее, они фарфоровые.
– Фарфоровые гвардейцы? Как же они будут нести службу?
– Один их вид должен заставить вас подчиниться. Они неприкосновенны, не трогайте их, даже пальцем
– А что будет, они расколются?
– Не исключено, а вам это точно не поможет.
– Я стараюсь держаться от них подальше, – сказал я.
Крыса кивнула и взяла со столика газету. Она медленно листала ее, держа перед собой. На главной полосе я увидел новость о запуске какого-то суперкорабля, крепче которого ничего не может быть. Самый большой, самый дорогой и, как мне показалось из текста, самый бесполезный.
Поезд прибыл на вокзал. Толпа подхватила нас и вдавила в метро, не давая возможности сдвинуться с места или сделать еще один вдох. Мы около часа или больше катались по кругу, пока толпа не выгрузила нас на какой-то станции. Я удивлялся спокойствию крысы, ее ничего не могло удивить, а вот меня поражало, как големы заполняли вагоны, укладываясь штабелями, как шпроты в банке. Поток людей не иссякал, все это напоминало движение крови по сосудам, но где-то должен был быть центр, главный насос.
Из метро мы вышли на площадь. Вся территория была окружена блестящим забором, новеньким, сваренным из тонких хромированных трубок. Выглядело дорого и безвкусно. Присмотревшись, я увидел, что забор как-то странно висит в воздухе, еле заметно поддергиваясь. В окружении забора стояли люди с плакатами, на которых ничего не было. Они трясли руками, но никто не пытался приблизиться к забору или пройти вперед, где ничего не было. На низкой сцене кто-то кричал в микрофон, но разобрать было сложно что, слышались слова «долой» и « менять», а что и на что, непонятно. Новоприбывшие люди боязливо обходили забор, со страхом глядя на фарфоровых гвардейцев, красиво стоявших в оцеплении. Честное слово, им не хватало еще по цветку в петлицу мундира, и получилась бы неплохая ваза. У всех фарфоровых гвардейцев было одно и то же лицо, но они были разного роста и комплекции, значит делали вручную, не на заводе.
Крыса прошла сквозь забор, словно его и не существовало. Я попробовал также, но врезался в хромированные трубки, они лязгнули замками, смеясь надо мной.
– Вот вы и построили для себя первую камеру, – сказала крыса, без издевки, с интересом глядя на меня.
– Вот уж нет! – рассердился я, зло поглядев на заносчивый забор. Мне вдруг стало так смешно от его вида, от вида этих суровых фарфоровых солдатиков, что я рассмеялся и шагнул вперед, забора не было, он не расступился, его просто не было, хотя глаза видели. – Не верь глазам своим.
– Нет, надо верить себе, – возразила крыса. – Многие скажут, что надо верить в себя, но это ложная истина. А истина лишь в одном: если вы не верите себе,
