упоминания об этой части дядиных коллекций, а сболтнул лишнее. Кто, скажи, тянет меня за язык? А её почему-то особенно ужасает то кресло, о котором она упомянула. Я уж забыл, для какого вида пыток оно предназначалось. Я никогда не вслушиваюсь в такие описания. Но она, к сожалению, вслушалась и теперь не в силах вынести упоминания о нём. Она даже как-то спросила меня, не заметил ли я на нём кровь. Какая ещё кровь? Как за такое долгое время могла сохраниться кровь? Да её, наверное, смывали после каждого использования… Тьфу, что за гадости я говорю! Зато теперь ты способен понять моё беспокойство о сестре. Живя здесь, в этом заброшенном замке, никого не видя, кроме Фрица и дяди, она совсем зачахла. Если так будет продолжаться, она сойдёт с ума. Надо пробудить в ней желание радоваться и быть счастливой. Может, я вбил себе в голову глупость, но всё же постарайся ей понравиться, Джон. Не беспокойся, дальше лёгкой влюблённости дело не пойдёт, а потом ты уедешь и… можешь о ней забыть. Мне нужно занять её мысли чем-то другим, иначе она так и будет думать лишь о щипцах и кресле.
Мне не понравилось, что он сказал о лёгкой влюблённости. Почему её чувство ко мне не может быть сильным, всепоглощающим?
- А если мой отъезд разобьёт ей сердце? – спросил я.
Но для моего друга этот вопрос не существовал. Он уже всё обдумал и рассчитал.
- Мы до такого доводить не будем, ответил он. – Едва заметим, что симпатия и интерес начинают перерастать в нечто большее, сразу прекратим… лечение. Нам, точнее, мне, важно, чтобы она проснулась для жизни. Дядя слишком занят своим музеем и какими-то экспериментами и совсем забыл, что Марта – не старуха, а молодая девушка.
И вновь во мне зашевелилась неприязнь к барону.
- Давай после обеда вытянем её на прогулку хотя бы вокруг замка, - предложил Генрих. – Да и нам не помешает подышать свежим воздухом.
Я, разумеется, охотно согласился.
- Но ты не тяни, - предупредил мой друг. – Приступай к делу. Пока будем гулять, веди её под руку, время от времени, будто против воли, заглядывай ей в глаза. Сделай какой-нибудь комплимент.
- Да ведь я не умею, - смутился я.
- А здесь никакого умения не требуется. Она так чиста и невинна, что её ничего не стоит обмануть. Какая-нибудь многоопытная девица, возможно, сразу тебя раскусит, а для моей сестры ты первый мужчина, с которым она разговаривает. Не считать же молочника.
Он не учитывал, что моё сердце было не каменным. Я заранее влюбился в прекрасный образ страдающей девушки, а теперь видел живую Марту, очаровательную и скрывающую какое-то горе. Можно ли было назвать моё тогдашнее чувство к невымышленной сестре Генриха любовью? Мне кажется, что да. Любовь не была пылкой, но не давала равнодушно слышать её имя, видеть милое печальное лицо. Поэтому я сомневался, что смогу применить подсказанные моим другом уловки расчётливого сердцееда. Однако я решил попробовать.
На обед нас позвал Фриц, и я вновь порадовался, что вижу его очень редко. Когда знаешь, что он существует, но вдалеке от тебя, легче думать о нём с участием, однако стоит ему появиться – жалость сменяется ужасом и отвращением. Я с трудом превозмогал желание отвернуться или хотя бы отвести глаза от этих прорезей в платке, сквозь которые на нас смотрело нечто отвратительное.
В столовой я вновь отметил, что барон крайне рассеян и, можно сказать совершенно точно, ничего не ест. Кажется, он приходил сюда лишь из-за меня, чтобы не показаться негостеприимным. А Марта в его присутствии словно теряла дар речи и боялась оторвать взгляд от тарелки. Её дядюшка, как она его называла, тоже обратил на это внимание и что-то сказал, отчего она ещё ниже пригнула голову. Я разобрал слова «jungen Mann» в винительном падеже и понял, что речь, скорее всего, идёт обо мне.
Мою догадку подтвердил Генрих.
Дядя думает, что Марта смущается в твоём присутствии, Джон. Он, конечно, прав. Она впервые знакомится с молодым человеком.
Но я не разделял мнение своего друга. Марту смущал не я, а барон. Со мной она как будто слегка оживала, а присутствие «дядюшки» её явно угнетало.
Ко мне хозяин замка, по-видимому, благоволил. После того, как он показал мне свой музей, он поглядывал на меня с удовольствием, вероятно, из-за того, что я отнёсся к его увлечению не с пустым восхищением, а обосновал его и даже натолкнул владельца на мысль чуть изменить греко-римский зал. Вспомнив, как в камере пыток я заговорил о привидениях, он тихо рассмеялся.
- А к вам они не заходили…Джон?.. Да, Джон. Вы так внимательно слушали про эти кошмарные инструменты, что вам могли померещиться призраки. Не поддавайтесь ночным страхам. В незнакомом месте, тем более в старом замке, всегда ожидаешь чего-то необычного, особенно если ты романтически настроенный юноша. Я знаю, потому что сам был таким.
И он вновь засмеялся, не показывая зубов.
После обеда Генрих спросил меня:
- Ну как, романтически настроенный юноша, готов покорить девичье сердце?
Когда предстоящее испытание было в отдалении, я лишь слегка волновался, а сейчас затрепетал. До сих пор я общался преимущественно с сёстрами, а с прочими девушками разговаривал лишь по необходимости и на расстоянии. Было бы нелепо применить к юноше моего возраста слово «жёноненавистник», тем более что в мечтах я рисовал себе счастливые картины возвышенной любви и не был противником брака, но на деле упорно избегал женщин. А сейчас мне предстояло не просто беседовать с приятной (и любимой) девушкой в присутствии её брата, а идти с ней рядом, заглядывать в глаза и держать под руку. Боже мой! Взять её за руку! Мне казалось, что я не осмелюсь до неё дотронуться.
- Марта, - обратился мой друг к предмету наших общих забот.
- Да, Генрих? – отозвалась оживившаяся после ухода барона девушка.
По ненавистной мне привычке, она метнула на дверь настороженный взгляд.
- Мы с Джоном собираемся прогуляться вокруг замка. Надеюсь, ты пойдёшь с нами?
Марта в замешательстве перевела испуганные глаза с брата на меня, словно этот простой вопрос привёл её в замешательство.
- Нет, идите без меня, - наконец выговорила она. – Я подожду вас здесь.
- Но почему? – не понимал Генрих. – Что плохого, если мы чуть пройдёмся? Неужели ты совсем перестала выходить из замка?
- Я… Нет, что ты! Я… выхожу… Иногда. Дядюшка берёт меня с собой на вечерние прогулки… и иногда на ночные.
- Гулять ночью? – изумился мой друг. – Вот ещё! Была охота ломать себе ноги! Замок не освещается снаружи. Как ты умудряешься ходить в темноте? Уж не стала ли ты видеть как кошка? У тебя случайно не загораются глаза жёлтым светом?
- Нет, я не вижу в темноте, - тихо ответила девушка. – Меня ведёт дядюшка.
- А как он ухитряется видеть?
- Он… как-то видит.
- Зачем вообще гулять по ночам? Неужели мало дня?
Я чувствовал, что Марту тяготит этот разговор.
- Он говорит, что ему вредно солнце, а ночью он чувствует себя лучше.
- Какие сложности! – воскликнул Генрих. – Но если ему так хочется, то пусть разгуливает ночами, как… мартовский кот… Ох, простите! Грешно так выражаться про родного, точнее, двоюродного дядю. – Он в кокетливом смущении прикрыл рот ладонью, но не удержал хихиканье. – Марта, сейчас я предлагаю тебе не нащупывать дорогу в потёмках, а спокойно погулять при дневном свете. Вон даже солнышко хочет нам услужить и сияет, как начищенная кастрюля.
Она даже не улыбнулась.
- Не знаю… - нерешительно проговорила она. – Вдруг дядюшка не разрешит?
- А мы не будем отдаляться от замка, - убеждал брат.
- Нет, я не пойду, - приняла девушка окончательное решение.
Генрих бросил на меня убийственный взгляд, напомнив о нашем уговоре.
- Марта, может, вы передумаете? – заговорил я. – Мы бы совсем недолго погуляли. Мне… так хочется, чтобы вы пошли с нами.
Милая девушка, кажется, готова была расплакаться. Во всё время моей короткой речи она не водила с меня глаз, а в них, кроме обычной печали, угадывалось что-то особенное, отчего моё сердце учащённо забилось. Потом она смутилась и опустила голову.
- Я… Я не знаю… Не уверена… Мне бы так хотелось… Я спрошу позволения у дядюшки.
И она быстро ушла.
- У дядюшки она спросит! – фыркнул Генрих. – Как он может возразить против её прогулки с братом? Она ведь не наедине с тобой хочет гулять, а в моём обществе. Знаешь, что я думаю?
Лично я думал о странном влиянии барона на воспитанницу. Мои сёстры были скромными воспитанными девушками, но для прогулки возле дома им не требовалось особое разрешение, достаточно лишь предупредить, чтобы никто не волновался из-за их отсутствия. А Марта боязливо собиралась испросить дозволения.
- Что же ты думаешь? – спросил я, рассчитывая, что он выскажется об угнетавшем меня вопросе.
- А вот что. Мне кажется, что наш план начинает действовать. Ты хорошо сделал, что послушался моих советов. Я по такой части неопытен, но прочитал множество книг о любви, даже неприличные книги читал, поэтому в теории знаю всё или почти всё. Но с практикой я, пожалуй, повременю. Я могу научить тебя стольким тонкостям обольщения, что ты будешь потрясён. А для сестры оказалось достаточно взгляда и звука твоего голоса. Ты очень хорошо на неё посмотрел. Правильно посмотрел. Не красноречиво, а, скорее, нежно. С робкой такой нежностью. И просьба прозвучала… Ах, чёрт, или, точнее, мой Бог! Как же она прозвучала? Я бы сказал, что она прозвучала трогательно, как у застенчивого юноши, чувствующего приближение любви.
Я бы провалился сквозь каменный пол на первый этаж, а то и в подвал или даже ещё ниже, если бы Генрих не сопроводил последние слова весёлым смехом.
Марта вернулась притихшая, словно испытала большое потрясение. Но она быстро приняла спокойный вид, не то взяв себя в руки, не то отвлекшись.
- Дядюшка позволил мне погулять вокруг замка, - сообщила она и слегка улыбнулась, правда, улыбка эта была грустной. – Но не сейчас, а после захода солнца.
- Это ещё почему?! – возмутился Генрих. – Я сейчас сам у него спрошу.
- Нет! – испугалась Марта. – Не ходи к нему! Заклинаю!.. – Она переменила тон на более спокойный и объяснила. – Он сейчас очень занят, ставит какой-то сложный опыт. Он и со мной не хотел говорить, но я сказала, что не займу у него и минуты. Если ты к нему пойдёшь со своими дурацкими расспросами, он рассердится. Достаточно того, что он дал согласие.
- Но почему мы обязаны гулять вечером? Почему не сейчас? Светло, приятно…
- Дядюшка сказал, что мне вредно бывать на солнце… Он считает, что у меня не всё в порядке с глазами.
Последнее предложение она почти выпалила, словно этот довод вспомнился ей только сейчас.
- Я и у себя в комнате не раздвигаю шторы до конца, - закончила она.
Генрих шумно выдохнул, но смирился.
- И когда же мы пойдём? После ужина? – спросил он.
- Нет. Перед ужином. Погуляем часок и вернёмся. Но вы с Джоном… - Она хотела взглянуть на меня украдкой, но встретилась со мной глазами и смутилась. – Вы можете осмотреть окрестности. Кажется, они должны быть красивы.
«Кажется, они должны быть красивы, - повторил я про себя. – Не означает ли это, что несчастная девушка никогда их не видела? Неужели её дядя так жесток, что не выпускает её за порог днём, а берёт с собой только в темноте? Да что же это за человек?!» Я почувствовал, что начинаю его ненавидеть.
- А что будешь делать ты? – спросил Генрих.
- Пока не знаю, - ответила
