большую нужду имеют, а тут, будто нарочно, наш торговый корабль пришёл, а на нём для обороны от пиратов боевой запас имеется. Так что бери людей себе в подмогу – и с Богом!..
Отправив Долгорукого в Черногорию, я со всем тщанием принялся собирать сведения о турках и народах, ими покорённых. Зверства, которые там совершались, трудно описать – я порою не мог поверить тому, что мне рассказывали, но свидетельства очевидцев были неоспоримы. Вопреки заветам своего пророка Магомета, которого турки почитают наравне с Богом, они относились к христианам как к животным, называя их «быдлом», и беспощадно уничтожая за малейшие провинности, а часто просто для устрашения.
Так, войдя в один город, турки умертвили восемь тысяч его православных жителей, а двести самых красивых девушек заставили плясать, изнасиловали, а потом всех убили, свалив трупы гнить под солнечным зноем. В другом городке было заживо сожжено в своих домах более восьмисот христиан, а тем, кто остался в живых, выкололи глаза, отрезали носы и уши. В соседней деревне всё мужское население, от маленьких мальчиков до глубоких стариков, согнали на мост и сбросили в реку, перед этим разбив им головы прикладами ружей. Ещё в одном городе турки вырезали всех, кто принадлежал к мужскому полу, числом более тысячи человек, а всех женщин, изнасиловав, сожгли ещё живых в местной церкви.
Христианам отрезали языки, отрубали руки и ноги, нарезали из кожи ремни, сажали на кол; даже малые дети не могли избежать такой жестокой участи – среди турок были особенные мастера своего дела, которые могли разом разрывать младенцев, схватывая их за обе ноги.
Надо была видеть лица тех, кто рассказывал мне о чудовищных деяниях турецких.
– Нам бы только оружие получить, – говорили мне. – Все поднимемся на турок от мала до велика!..
***
Тем временем вернулся из Черногории князь Долгорукий. При встрече со мною был он подавлен и в глаза смотреть избегал.
– Ну, как прошёл твой вояж, господин майор? Видел ли ты государя нашего Петра Третьего? – спрашиваю я его. – Как приняли тебе черногорцы; готовы они против турок подняться, если надобность настанет?
– Не знаю, что и ответить, ваше сиятельство, господин генерал, – говорит он. – Самозванца я видел: ловок шельма, что тут скажешь!.. Когда мы в Цетинье, столицу черногорскую прибыли, нас встретил весь народ во главе с духовенством. У них светской власти нет: правит всеми делами, и государственными и церковными, митрополит, ныне именем Савва; я ему объяснил, что подлинный государь Пётр Третий умер и погребён, а они у себя самозванца приветили. Митрополит возмутился, собрал народ и с моих слов объявил сего самозванца плутом и бродягой. Народ кричать стал: «Ах, он обманщик! Повесить его! Изрубить на куски!». Мне митрополит Савва переводил всё в точности, он наш язык отменно знает.
«А спросите, ваше преосвященство, окажут ли они императрице Екатерине верность и усердие, пойдут ли с турками воевать, если она призовёт?» – прошу я митрополита. Он к народу обратился – в ответ крик ещё громче: «На небе Бог, на земле Россия! Давай крест, все присягнём русской императрице!». Тут же начали крест целовать; я раздал им четыреста дукатов, а про себя думаю: «Выполнено данное мне поручение. Зря я опасался: легко всё прошло». Пошёл отдыхать с чистой совестью.
Да не тут-то было! На рассвете вдруг такая пальба поднялась, что я подумал – турки напали! Выскакиваю в чём есть, пистолет держу наготове, – вижу, а народ-то в восторге: какие там турки! Оказалось, самозванец прискакал, и черногорцы в сей же час к нему переметнулись, вчерашнюю свою присягу совершенно позабыв. «Ах, разбойники! – думаю. – И про то, что крест целовали, и про дукаты мои уже и не вспоминают! Вот народец-то! Ну, сущие разбойники!». Оделся наспех, пошёл к митрополиту.
«Делать нечего, у нас сегодняшним днём живут, – вздыхает он. – Сей самозванец народом любим за отчаянность и отвагу; придётся вам как-то договариваться». Идём на площадь перед монастырём, где большая толпа собралась. Здесь я самозванца в первый раз увидел: ничём он не похож на покойного императора Петра Третьего..
Пока я его разглядывал, он мне тихо говорит на чистом русском языке: «Отойдёмте в сторонку, господин майор. У нас интересная беседа может получиться». Отошли, и он продолжает: «Какая вам нужда, кто я по происхождению, – главное, черногорцы меня слушаются и одному мне подчиняются, а я готов верой и правдой государыне-императрице служить. Сами решайте, что вам предпринять». А что решать – всё уже само собой решилось... Вернулись мы на площадь, и я его подлинным государем назвал и ленту свою орденскую на него навесил.
Снова пальба началась, народ кричит: «Слава императрице Екатерине! Слава государю нашему Петру Третьему!». Я объявил, что их государь отныне признанный правитель страны, а от нашей государыни распоряжения не замедлят последовать. С тем и расстались, и этот шельма самолично меня до побережья проводил – он лучше других дорогу знает.
Когда Долгорукий рассказ свой закончил, я смеха сдержать не смог:
– Ну, Юрий Владимирович, уморил! Выходит, ты, офицер её величества, самозванца императором признал!
– А мне не до смеха, Алексей Григорьевич, – говорит он. – Сколько лет я императрице непорочно служил, а ныне вот что вышло!
– Не тужи, – отвечаю я ему. – Матушка-императрица умысел сего самозванца опасным для себя не считает, лишь бы России польза была. Я отпишу в Петербург и полагаю, будет тебе прощение.
Впоследствии так и получилось; а ещё я написал императрице, что все православные народы, под турками страдающие, готовы по первому призыву на борьбу с ними подняться – прав был Григорий.
И ему тоже письмо написал, где говорил, что труда очень мало стоить будет привести против турок эти народы, которые храбры, любят меня и товарищей моих за единоверие; всё повеленное мною хотят делать. А уж если войну начинать, писал я ещё, то воевать до Константинополя и освободить всех православных от ига тяжкого, – и слова Петра Великого привёл о том, чтобы турок выгнать на прежние их жилища в песчаные степи.
***
– Пока мы всем этим занимались, турки сами войну России объявили, – продолжал граф, усмехнувшись, – и из Петербурга пришло известие, что императрица направила-таки в Средиземное море наш флот. Это было ожидаемо, – неожиданным стало, что меня флотом и всей морской экспедицией в греческом архипелаге командовать назначили. Какой из меня флотоводец, я на кораблях сроду не хаживал, на море меня укачивает; в Италию посуху добирался, кружным путём! – но коли назначили, делать нечего: Орловы от службы никогда не бегали.
Стал я думать, где флот принять: бухта нужна была удобная, в которой корабли укрыться могли бы, запасы пополнить, а люди отдых перед битвами получить. Но всё побережье до самых турецких границ итальянцам и австриякам принадлежало, а они русский флот принять опасались. Мы с Дунайкой и Ерофеичем много подходящих мест объехали, однако видит око, да зуб неймёт!
Особенно хороша была бухта около Ниццы – это город такой на берегу моря, Сардинскому королевству принадлежит. Бухта глубоководная и укромная, а вокруг лес на холмах растёт и родники бьют.
– Что нам разрешение вымаливать? – сказал я тогда. – Купим эту бухту хоть на время – и всего делов!
– Верно, когда она наша будет, мы в ней хоть яхту разместим, хоть военные корабли – кто нам воспрепятствует? – радуется Дунайка. – Молодец, Алехан!
– Это же сколько денег уйдёт? – возражает нам Ерофеич. – Да и согласятся ли местные канцеляристы?
– Денег жалеть не будем, а канцеляристы везде одинаковы: им в лапу дай, он тебе свою родную мать продадут, – возразил я.
…Всё по-моему и вышло – нашли мы нужного чиновника, даём ему купчую:
– Вот тебе кошелёк с золотыми, подпиши бумаги!
Он австрияком был; глаза вытаращил:
– Вас?
«Вас» – это «что» по-ихнему.
– Да не вас, а мы хотим купить! – втолковывает ему Ерофеич, потому как толмач запоздал. – Мы бухту эту покупаем! – по слогам в ухо ему кричит.
– Вас? – еще больше удивляется австрияк.
– Ну что ты будешь с ним делать: затеял – вас, да вас! – в сердцах говорит Ерофеич. – Хоть бы русский выучил… Бухту покупаем, понимаешь ты или нет?!
Тут толмач подоспел, объяснил австрияку, что к чему, но тот сначала не поверил, опять своё «вас» сказал, и вижу, колеблется.
– Переведи ему, – говорю толмачу, – что государству его прибыль: кому ещё эта бухта нужна? Да и он внакладе не останется.
Австрияк призадумался, а Дунайка мне шепчет:
– Алехан, а давай заплатим за пятьдесят лет вперёд?
– Зачем? – спрашиваю. – Нам столько не прожить.
– Ну и что? Мало ли, как дела в будущем обернутся – не нам, так России эта бухта пригодиться может.
Теперь уже я его похвалил:
– Молодец, Дунайка! – и толмачу говорю: – Переведи, что мы на пятьдесят лет покупаем. Золота у нас хватит.
У австрияка глаза чуть напрочь не вылезли:
– Вас?!
А Ерофеич давай причитать:
– Господи, за какой-то кусок берега такую кучу золота отвалить! В уме ли ты, Алексей Григорьевич?
– Моё золото, куда хочу, туда и деваю, а здесь дело благое: не на себя трачу, для России стараюсь, – отвечаю. – Пусть помянет она добрым словом братьев Орловых, когда нас не станет.
Вот так мы с Фёдором и купили бухту, а после передали её в казну: до сих пор она России принадлежит, а называется «бухтой Орловых».
***
– Вскоре корабли из Кронштадта пришли, привёли их адмирал Спиридов и капитан Грейг, потом тоже адмиралом сделавшийся, опытные флотоводцы, – хорошую подмогу я в них нашёл, слава Богу! Кроме того, ещё одного полезного человека подыскал – неаполитанского офицера Осипа де Рибаса, он в морском деле толк знал и в снабжении эскадры изрядную помощь мне оказал. Перейдя на русскую службу, де Рибас затем также в адмиралы вышел и немало способствовал утверждению флота нашего на Чёрном море, а ещё город Одессу основал.
…Когда эскадра к бою изготовилась, мы вышли против турок. Тогда же Дунайка проехался по греческим землям, где единоверцы наши уже изготовились и лишь ждали сигнала к выступлению. Он зачитал им манифест матушки-императрицы, а в нём, дословно помню, говорилось: «Ударьте на общего нашего врага согласными сердцами и совокупными силами, простирая ополчение и победы ваши до самого Константинополя! Изгоните оттуда остатки агарян со всем их злочестием и возобновите православие в сем ему посвященном граде! Настал к тому час удобный, ибо вся громада неверных будет в удалении в нашей стороне и там совершенно разгромлена дарованными нам от Бога силами».
И точно, пришли известия, что наша армия громит турок при Днестре и Днепре и на прочих землях близ границ российских; всё это столь воодушевило греков и иных православных, что они тотчас против турок выступили. Греки принесли Фёдору знамена свои, кои освящены им были в монастыре в присутствии священства православного, а затем розданы отрядам греческим, поклявшимся в верности России. Впрочем, как далее выяснилось, громких слов и пылу единоверцы наши много явили, а воевать по-настоящему не умели, да и не хотели…
Вначале действия наши шли, как по маслу, – мы били турок на море, греки – на суше. Однако не обошлось без конфузии: береговые крепости турецкие
