Тильда всегда знала, что жизнь — это иллюзия, ширма, за которой скрывается что-то настоящее. Она не мечтала о замужестве. Ей снился Лиссабон, море и говорящие медузы. Поэтому она вышла замуж за художника из детской поликлиники, где он числился электриком. Звали его Робертом.
Роб зарабатывал тем, что бил цветные татуировки, и в доме его, помимо Тильды, ел, пил и спал разновекторный контингент.
Тильда любила мужа и хотела детей, но его посадили в тюрьму за кражу бормашины из кабинета стоматологии. Тильда осталась один на один с товарищами Роба, заболела наркоманией и умерла.
Вообще, Тильда знала, что проживает несколько жизней сразу, потому к смерти отнеслась беззаботно. Так, где-то на обратной стороне Луны, в голубых песках Океана Мёртвых появилась её первая могила — обелиск с эпитафией на латыни, прочесть которую Тильда не умела.
Она бросила учёбу, но не мечты о Лиссабоне. Попутчик нашёлся легко: химик-лаборант Георг, в миру — вор-карманник, с внешностью скандинавского аристократа времён второй мировой.
Георг купил старую немецкую машину, загрузил в багажник шахматы и библиотеку, и отправились они через запад на юг. На удивление Тильды дорога оказалась долгой, гораздо дольше её интереса к Георгу. Через два года, в Вильнюсе, Тильда сказала: «Прощай, Эдик», и продолжила путешествие с провизором Зигмундом.
Гениальный последователь Нагаи Нагаёси плевать хотел на Ремарка и Роберта Планта, был педантичен, расчётлив и подслеповат, и, случилось, обмишурился, варя свой фирменный рanzerschokolade в полевых условиях.
Их трупы нашли на хмельных плантациях предприимчивые винницкие селяне, смародёрнувшие потасканный фольксваген.
Так, где-то на обратной стороне Луны, в голубых песках Океана Мёртвых, появилась вторая могила Тильды.
В клинике Тильда и Зигмунд виделись дважды: на рентгене и энцефалограмме. Адепт бога скорости Зигмунд, на обследовании которого энцефалограф издох, был похож на мумию фюрера: он фосфоресцировал и рычал по-собачьи на медбрата, не желавшего, видимо, толкать его инвалидную коляску энергичнее.
Тильда слезла с каталки, подплыла, поцеловала партайгеноссе в лоб и сказала: «Прощайте, Пётр Борисович».
Её отвезли во флигель и оставили там в обществе двух десятков украинских опиуманов. Утром им ставили уколы, днём с ними работал киевский гипнотизёр, к вечеру подтягивались сочувствующие друзья и супруги с авоськами сладостей, фруктов и наркотиков наперевес, а на ночь ласковая медсестра каждому подносила по мензурке оксибутирату.
Тильда рассказывала о Лиссабоне, Искариоте и Мастере с Маргаритой, а местные эстеты щедро угощали её ханкой, сигаретами и пирогами с горохом.
Гипнотизёр обеспокоился стойкостью интеллекта Тильды к гипнозу и вызвал её мать.
- Поедем домой, милая, - взывала маман.
- Что ты! Здесь очень хорошо, и я никуда не поеду, - отвечала Тильда.
Бывало, выйдет Тильда ночью на улицу, накрыв мокрые после душа волосы вафельным полотенцем, сядет на бачок с грязным бельём, закурит, всмотрится в лунное зерцало и зависнет в мечтах о лиссабонских медузах и безусловной любви. И казалось ей ничто в мире не существует более. Ну, если только майские жуки, кружащие под фонарём тускло горящим над крыльцом больничного флигеля...
Тильде было двадцать три или двадцать пять, когда оказавшись поздней осенью в Каменец-Подольском — без часов, в джинсах, чужой стране, ветровке и сандалиях, она увидела своё кладбище — ряд обелисков в голубой песчаной позёмке. А вокруг - дохлые медузы.
...Москва, Питер, Тверь, Нижний Новгород, Черкассы, Барнаул, Рига и вот... Тихий переулок, дом в три этажа, сырой подъезд, каменные ступеньки, массивная дверь и покосившийся почтовый ящик слева.
- Здравствуйте, я вернулась.
За спиной Тильды висел рюкзачок, в котором только и было, что лунная пыль и тридцать лет жизни.
На днях семья отметила пятилетнюю годовщину её смерти, поэтому место выделили подобающее — на кухне, за ширмой, между плитой и обеденным столом.
На кухонном диванчике обреталась пожилая кошка. Однажды ночью, когда животное изучало измождённую физиономию соседки глазищами вечного Иммануила, Тильда вдруг смутилась и поняла, что на самом деле больше умирать некуда.
Неизвестно сколько скитаний пришлось бы на долю Тильды ещё, если бы не случай. Той же весной она, уже отчаявшись выбрать для себя одну иллюзию из тысячей, в приступе ярого протеста выскочила из машины Роберта, или Георга, или Людвига, Иосифа или Варфоломея — на самом деле, для Тильды эти люди ровным счётом ничего не значили, стоило только в этом признаться; она выскочила и побежала в лес, где со всего маху врезалась головой в дубовый сук. Что-то хрустнуло в шее, и Тильда рухнула без сознания. Амадео подождал минуту и уехал, а тело Тильды осталось валяться на изумрудном мхе.
Она появилась на работе через два дня: в ортопедическом воротнике и благоговейном расположении духа, а через девять месяцев у неё случились роды. Малыш посмотрел на неё и сказал: «Я люблю тебя, Мария, и буду любить тебя вечно».
Поговаривают, что Тильда понесла от бога Потримпо, а некто утверждает, что в ночь, когда она осталась лежать без сознания, в тех лесах проходили соревнования по спортивному ориентированию.
Тильда же ничего не помнит и никому ничего не говорит. Она воспитывает сына, летает ночами в Лиссабон и разговаривает там с медузами, похоже, что на латыни, которую, изучает, видимо, в свободное от воспитания дитя и работы время.
Посвящается Маше Лебедевой
