Рассказы Ивана Саввича Брыкина о 10 правителях России

Рассказы Ивана Саввича Брыкина о 10 правителях России
(записанные и дополненные примечаниями правнуком его Иваном Снегиревым)

Предисловие

Мой прадед Иван Саввич Брыкин прожил без малого 115 лет. Всю свою жизнь он провёл в Измайлове, царском имении под Москвой: отец его был подъячим приказной избы, ведавшей всеми делами этого имения; Иван Саввич, выучась грамоте у сельского дьячка, поступил писарем в ту же приказную избу и также дослужился до подъячего, смотрителя измайловских дворцов. Он видел приезжавших сюда на охоту, отдых и веселье императоров Петра I, Петра II, императриц Анну Ивановну и Елизавету Петровну, равно как последующих императоров и императриц российских.
Они его тоже примечали и иной раз жаловали: Петр I подарил ему серебряный рублевик, промолвив: «Смотри же, береги, на орехи на пролакомь»; Анна Иоанновна отметила его смышленость и расторопность изустно, а Екатерина II – в особой грамоте, назвав Ивана Саввича «попечительным и усердным слугой всемилостивейшей государыни и прямым сыном Отечества»; наконец, Павлом I был он пожалован в коллежские асессоры, или, как говорилось тогда, в майоры.
Видя столь высоких персон и будучи отмечен их милостями, Иван Саввич не был расположен ни к спеси, ни к гордыне, напротив, отличался приятной простотой общения и приветливостью; дом его был хлебосолен и гостеприимен: каждый мог найти тут  радушный без лести приём и угощение, чем Бог послал. К незваному обеду подавался обычно кусок домашней ветчины, лапша, яишница-верещага или глазунья, индейка с солеными лимонами, утка с такими же сливами, свежий варенец, белоснежный творог с густыми сливками. Вместо заграничных вин и ликеров, подносили гостям домашние многолетние наливки: малиновку, смородиновку, вишневку, рябиновку, розановку; в промежутках – янтарный мёд. Под конец обеда не обходилось без посошка на дорожку, что немцы называют Johannistrunk.
Отменно хорошим было у Ивана Саввича пиво, которое варили, по обычаю, в марте. Его пиво было пряное, тонкое, вкусное и здоровое, которое не густило крови, не действовало на голову – такое, как говаривал, шутя, Иван Саввич: «Хлебнёшь, упадёшь, вскочишь, опять захочешь». У Ивана Саввича этого русского напитка, без искусственных примесей, было три сорта: «дедушка», «батюшка», «сынок», по различию степеней крепости. Употребление такого пива рекомендовали доктора больным; его выписывали в Санкт-Петербург ко двору и в другие города, и даже в Пруссию.
Вместе с тем, Иван Саввич к пьянству склонности нимало не имел: разве что изредка позволял себе в приятельском обществе подгулять, следуя старинному правилу, что для произведения полезного переворота в теле, надобно хоть раз в месяц напиться. Опорожнив стаканов пять и даже десять пуншу, несколько рюмок домашней наливки и не одну кружку пива, он никогда не бывал пьян, но становился говорливым, весёлым и шутливым – у него винцо не связывало, не притупляло языка, но развязывало его. Имея твёрдую до глубокой старости память, Иван Саввич любил вспоминать про старину – она оживала в его речах, которые лились рекою; к ним приплетал он пословицы, прибаутки и притчи, которые и я у него заимствовал.
Всего не припомнишь, что я слыхал от Ивана Саввича в своей молодости, в памяти запечатлелись лишь некоторые рассказы его. Из них приведу наиболее примечательные воспоминания и рассуждения, надеясь со временем, если Бог даст, собрать все рассказы в одну книгу.
Иван Снегирев.

Петр I

…Государь Пётр Алексеевич родился у нас в Измайлове: старики, которые помнили царя Алексея Михайловича, отца Петра, и двор его, твёрдо говорили мне об этом.
Алексей Михайлович по натуре своей был рачительным сельским хозяином, основательным помещиком: он едва мог дождаться наступления весны, чтобы выехать в одно из своих загородных имений, из которых Измайлово любил более всего. Приехав сюда в мае, он обычно жил здесь до октября, занимаясь обустройством многих хозяйственных заведений, в числе коих были полотняные мастерские, стекольный и кирпичный заводы, ветряные и водяные мельницы и ещё многое другое, не считая скотных дворов, полей и огородов. Старики рассказывали, что по царском приезде, каждый божий день после заутрени в Измайлове начинался такой стук и грохот, что хоть вон беги! Алексей Михайлович самолично бывал там и тут, наблюдая за работами и давая необходимые указания; единственными тихими днями становились дни его выезда на соколиную охоту, которую он страстно любил и отводил ей немало времени в своём измайловском пребывании.
В год, когда родился Пётр Алексеевич, государь Алексей Михайлович, невзирая на то, что жена его Наталья Кирилловна должна была вскорости родить, выехал весной в Измайлово. Здесь Пётр Алексеевич и появился на свет, здесь потом прошли детские его годы, – но и в зрелом возрасте он часто приезжал сюда, не забывая места своего рождения. С родной сторонки и ворона мила!..
Я впервые увидел государя Петра Алексеевича, будучи лет одиннадцати или двенадцати от роду. Он тогда жил в Измайлове уже несколько дней, но я не имел возможности лицезреть его, поскольку всем служителям и детям их строго-настрого было приказано, чтобы они перед государем не мельтешили и глаза ему не мозолили.  Но мне случилось как-то поутру пойти по отцовскому поручению на другой край усадьбы; проходя мимо кирпичного завода на берегу пруда, я заметил странного человека, который стоял возле большой кучи глины и разминал в руках её комки, при этом разговаривая о чём-то с мастерами. 
Он был настолько странен, что я остановился и вытаращил глаза: чрезвычайно высокий, худой и жилистый, он был похож на огромного журавля – сходство усиливали непомерные длинные ноги, сутулость и привычка наклонять голову вперёд. В лице его, однако, не было ничего птичьего, скорее, что-то кошачье – сходство усиливалось жидкими усами, которые топорщились точь-в-точь, как у нашего кота Филимона. Одеяние незнакомца было столь же удивительно, сколь его облик: короткий засаленный халат едва прикрывал ноги; обут он был в войлочные чуни на кожаной подошве, а на голову был напялен вздыбленный рыжий парик, из-под которого торчали пряди собственных тёмных волос. 
Я принял его за блаженного или юродивого, тем более что его правая щека постоянно дёргалась, а рот при разговоре кривился; к тому же, время от времени незнакомец издавал короткий лающий смех, вскидывая голову так, будто ему не хватало воздуха.
Рассматривая блаженного с удивлением и страхом, я не понимал, как его могли впустить в усадьбу, особенно при нахождении в ней самого государя. Моё удивление ещё больше усилилось, когда к незнакомцу подошли, кланяясь, как китайские болванчики, богато одетые знатные господа. Не отвечая на их приветствия, он бесцеремонно вытер запачканные глиной руки о пышные дорогие кружева на груди одного из господ, резко развернулся и быстро пошёл в сторону полотняного двора, вышагивая на своих длинных ногах, – ну, точно, как журавль! Знатные господа побежали за ним, смешно семеня короткими ножками и не переставая кланяться и льстиво улыбаться.
Неужели это был государь Пётр Алексеевич, царь всея Руси?.. Я поскорее выполнил поручение отца, чтобы вернувшись к нему, рассказать о виданном мною возле кирпичного завода человеке. Внимательно выслушав меня, отец подтвердил, что странный незнакомец и есть наш царь Пётр. 
– Заметил ли он тебя? – спросил отец. Я ответил, что вряд ли, – он был занят разглядыванием глины и разговором с мастерами.
– Славу Богу! Он терпеть не может, когда на него глазеют: бывало, камнями швырялся в тех, кто пялился на него, – сказал отец. – На будущее запомни: при встрече с государем разглядывать его, яко диковинку какую, не смей, и в глаза ему старайся не смотреть, не любит… Шапку загодя сними, – это перво-наперво! – не то можешь жестоко поплатиться: он не поглядит, что у тебя молоко на губах не обсохло, – отделает так, что жив не будешь!..
Таковы были моё первое свидание с государем Петом Алексеевичем и первые впечатления о нём.  После довелось немало другого узнать про этого достославного царя, о чём далее рассказать не премину.
***
…Продолжая рассказ, заметить должно, что сведения мои почерпнуты, главным образом, из разговоров служителей Измайлова, где государь Петр Алексеевич, как я ранее уже доподлинно утверждал, родился, и где он не раз впоследствии быть соизволил. По смерти государя я едва из отроческого возраста выходить начал, однако многое из того, что слышал, в точности запомнил. Напрасно говорят, что дитя неразумно и не понимает взрослые речи, – понимать-то оно, может, не понимает, но запоминает почти всё, что при нём сказано, а со временем и объяснение находит.
Многое, многое я слыхал о государе Петре Алексеевиче, – от слуг, ведь, не скроешься, они всю подноготную своих хозяев знают! Говорили о нём всегда шепотом, только своим, потому что за неосторожное слово можно было не только языка, но и жизни лишиться, но всё-таки говорили, ибо интерес к сему государю был сильнее страха смерти.
…Что же,  начну, как запомнилось, – уж не обессудь, если путано стану излагать: эпистолярий мемуарных никогда не писал, а что и как в памяти содержится, так и буду говорить.
…В отношении содержания, питания и прочих жизненных удобств государь Пётр Алексеевич был неприхотлив. Под спальню выбирал себе комнату во дворце самую малую, обязательно с низким потолком, а кровать ему устраивали, – не поверишь! – в шкафу. Говорили, государь привык к этому в Голландии, где жил под чужим именем и работал, как простой плотник. Голландия страна маленькая, места на всех не хватает, поэтому голландцы спят в шкафах – внизу ящики, вверху ящики, а посередине полка, на которую тюфяк кладут и спят на нём полулёжа. Так-то и государь Пётр Алексеевич спал, скрючившись в три погибели, потому как при его росте даже в самом большом шкафу распрямиться было невозможно. 
На обстановку комнаты он нимало не взирал, к чистоте и порядку тоже был равнодушен, однако боялся тараканов, – настолько боялся, что ежели увидит хоть малюсенького, возопит, как оглашенный, и выбежит из комнаты вон. Отчего в нём такой страх был перед этим мирным существом, никому никогда обиды не нанёсшим, – Бог весть! Но нашим дворцовым слугам в дни приезда государя приходилось туго: попробуй-ка избавься от тараканов, да так, чтобы не единый перед государем не вылез – таракан ведь всегда место найдёт, где облаву переждать, а после по прирождённому любопытству своему снова на свет божий вылезет. Вся надежда была на ведунью бабку Акулину, которая умела травами и заговорами тараканов отваживать, – правда, ненадолго, и не всегда помогало, но всё лучше того, чем нет ничего!..
В одежде государь был столь же неразборчив, как в домашней бытности: одевал, что ни попадя и как попало. Я уже рассказывал, как увидав его в первый раз, принял за убогого, в дальнейшим же убедился, что полное пренебрежение к нарядам для него обычным делом было. Не токмо перед своими, но и перед иностранными гостями и посланниками появлялся в простецком, иной раз в нелепом виде и лишь в особливо торжественных случаях в парадное одеяние облачался, предпочитая военный мундир.