она не в раю, – не сдаюсь и я. – Видела бы ты, как она всего боится; на людях хорохорится, а останется одна, плачет от страха – мне Григорий рассказывал. Вот и старается спрятаться за мужскую спину: какой-никакой, лишь бы мужик при ней был… Ест и пьёт она сладко, и живёт пышно, как сама царица Семирамида не жила, – но какой же это рай, когда вся жизнь ужасом наполнена?
– А я не такая! – дерзко отвечает Лизавета. – Я не боюсь: надо будет, пройду по волосяному мосту! А если пошатнусь, мне граф Орлов поможет – ведь ты поможешь мне, Алёшенька?
– Помогу, – говорю, а самому тошно от таких разговоров делается. Вот так бы и скрутил эту глупую девицу, засунул в трюм, и увёз куда-нибудь в Патагонию, подальше от России и матушки-императрицы! Сама лезет в силки, неразумная, – мне и делать нечего не надо: жди лишь, когда они захлопнутся…
Да, мысль о короне российской крепко в её голове засела: всё поляки проклятые – они Лизаньку накручивали! Сидит она как-то утром, причёсывается, смотрит на себя в зеркало и с важным видом рассуждает:
– Когда я царицей стану, в России совсем другая жизнь пойдёт. Законы будут справедливые, а судьи честные; лихоимство и взяточничество я искореню; народ вздохнёт свободно и будет жить в полном достатке. Не силой, а правдою станет сильна Россия, и все будут гордиться своей страной… Екатерина земли прихватывает: Польшу разделила, Крым себе забрала, у киргизцев, и у тех степи отняла – а какая в том польза? Народ хуже жить стал. Нет, при мне всё будет по-другому: на своих землях надо обустраиваться, тогда нас не бояться, а уважать начнут… Я русская, – не то, что эта немка Екатерина, – душу народа русского я вполне понимаю.
– Где ты её понимать-то выучилась? – не сдержался я. – С малых лет в России не была.
– Так что с того? – обожгла она меня взглядом. – Всё равно я русская, до кончиков ногтей русская! Меня народ полюбит!
«Какая ты русская, когда под чужую дуду пляшешь! – хотелось мне её сказать – Жизнь в России, конечно, не мёд, а бывает и горше полыни, но мы уж сами как-нибудь разберёмся; заграничных благодетелей нам не надо».
Не сказал, промолчал, а может, и зря… Однако вряд ли она одумалась бы, – хоть и любила меня Лизанька, но честолюбие у неё сильнее любви было.
***
– В конце зимы пожаловал ко мне де Рибас , – продолжал граф. – Улучил время, когда Елизавета поехала с визитом к тосканскому герцогу: её итальянцы теперь вовсю чествовали – как будущую российскую императрицу уже почитали.
– Птичка, кажется, попалась в клетку, осталось захлопнуть дверцу, – сказал де Рибас. – Её царское величество императрица Екатерина прислать изволила секретное предписание, чтобы самозванку скорее доставили в Россию, но это должно быть произведено безо всякого шума.
– Из пушек, стало быть, не велит палить?.. – говорю. – Ну и каков же ваш план?
– Вы взойдёте с самозванкой на русский корабль, и там она будет незамедлительно арестована. Я привёз вашему сиятельству письмо от английского консула Джона Дика, в котором он пишет о конфликте между русскими и английскими матросами; консул просит ваше сиятельство немедленно прибыть к эскадре, дабы уладить этот конфликт. Есть все основания полагать, что «принцесса Владимирская» поедет с вами – удобный случай, не правда ли? – улыбается де Рибас.
– Далеко пойдёшь, Осип Михайлович, – отвечаю я ему. – Вижу, что матушка-императрица в тебе не ошиблась.
– Питаю надежду, что императрица не ошиблась и в вашем сиятельстве, – смотрит он на меня испытующе.
– Отпиши её величеству, что граф Орлов исполнит свой долг, – сказал я. – Ступай!..
В ту ночь меня бес искушал: как наяву видел я его мерзкую рожу и слышал прельстительные речи.
– Опомнись, пока не поздно, опомнись! Не выдавай Елизавету! – нашептывал он мне. – Тебе уж под сорок, а ты один, как перст. Девок и баб около тебя немало грелось, а Елизавета сама тебя пригрела – чего тебе ещё желать на пороге старости? Мир большой и родственную душу в нём найти непросто, а ныне вот она, твоя родственная душа! Не о такой ли женщине ты мечтал – вы с ней будто из одного теста замешаны; упустишь, больше такую не найдёшь! Чего тебе надобно, глупец, – до конца дней своих счастлив будешь!
Что из того, что она на трон стремится – ты поставил на трон Екатерину, поставишь и Елизавету; признайся, дружок, ты ведь и сам так думаешь! Кому же царствовать, как не твоей Лизаньке: она умна, смела и властью распорядиться очень хорошо сумеет. Это она сейчас под польскую дудку пляшет, а как взойдёт на трон, настоящей русской императрицей с твоей помощью сделается.
Подумай и о братьях своих: звезда Орловых уже закатилась и более не поднимется – неужели хочешь семейство своё на прозябание обречь? А ведь вас, Орловых, гвардия по-прежнему любит: стоит вам клич бросить, и поднимутся гвардейцы за Елизавету, как когда-то за Екатерину поднялись. Поставишь на трон Елизавету, женишься на ней, и станешь императором, какой России и надобен. Такая возможность только раз в жизни предоставляется, нельзя её упустить! Чего тебе о Екатерине заботиться? – она вам, Орловым, чёрной неблагодарностью отплатила, хотя вы для неё живота не жалели и многие грехи её на себя приняли. Вот и теперь, если ты её от самозванки избавишь, благодарности не жди: посмеётся над тобою Екатерина, скажет: «Дурак какой – мог бы сам царством владеть, а вместо этого всё мне отдал! Ловко я его обошла!».
Опомнись, говорю тебе, опомнись! Приедет завтра твоя Лизанька, пади перед ней на колени, повинись; она тебя простит, ведь любит по-настоящему, – а потом вы всё, что задумано, сделаете. Вы с нею одной верёвочкой связаны, – порвётся эта верёвочка, оба зашибётесь до смерти.
– Вот как искушал меня нечистый, – вздохнул граф, – но я ему не поддался. Врёшь, говорю, поганый, Орловы никогда себя выше России не ставили: её судьба – наша судьба! Против Петра Фёдоровича мы пошли, потому что он Россию предал, а если возвысились при этом, так вместе с ней...
Да, Екатерина нам теперь неблагодарностью отплатила, но это наша обида, личная, и не годится нам свою обиду против России обращать. Матушку-императрицу за многое ругать можно, однако о российских интересах она искренне радеет, так к чему же её на самозванку менять? Будет ли при Елизавете хорошо России, это бабушка надвое сказала, но зло при перевороте таковом неизбежно будет. Расколется государство, как при Гришке Отрепьеве, брат на брата войной пойдёт, новая Смута начнётся… Чтобы нас, Орловых, потомки проклинали и на могилы наши плевались – не нужно нам такой памяти!
А что до Елизаветы, – не ребёнок она, знала, на что идёт. Разве я её отговорить не пытался, не просил оставить затейку её во имя любви нашей? Нет, не слушает – ей власть дороже любви! Люблю ли Елизавету, или нет, от этого дело не меняется: самозванка она была и есть. И пусть себе Екатерина надо мною смеётся: не для матушки-императрицы стараюсь, но для России!.. А любовь… Что же, сам виноват, удержаться не смог. Вот за это и буду наказан душевными муками – поделом тебе, граф Орлов, нашёл, кого полюбить!..
***
Наутро вернулась Елизавета, весёлая, довольная: итальянцы ей с три короба наобещали, да ещё поляки масло в огонь подлили.
– Всё складывается в нашу пользу, я уже не сомневаюсь в успехе! – радуется она. – А ты что такой сумрачный, Алёшенька? – спрашивает затем. – Или вести дурные получил?
– Да не то чтобы дурные, но требующие действий, – отвечаю. – На-ка, прочти письмо от английского консула, а мне посланец перевёл.
Прочитала она и призадумалась:
– Это знак судьбы. Дело пустяковое, но ехать тебе надо, а если так, то и мне с тобой. Всё одно к одному складывается, и астролог мне сказал, что расположение звёзд для меня как никогда благоприятное.
– Что же, пойдём навстречу судьбе, – говорю. – Ты готова?
– Я столь долго этого ждала, что давно изготовилась, – отвечает она. – Давай сегодня же и поедем.
– Ну, сегодня, так сегодня, – соглашаюсь я, – и впрямь, чего откладывать?..
…В Ливорно народ опять вдоль улиц выстроился, ликует при виде графа Орлова – откуда только узнали, что мы едем?.. На пристани де Рибас почётным караулом нас встретил, а на «Святом великомученике Исидоре», куда мы прибыли, был дан артиллерийский салют под громовое «ура!» всей команды. Елизавету наши корабли поднятыми флагами приветствуют как царственную особу, а она на капитанском мостике стоит и милостиво улыбается – ни дать, ни взять, императрица!..
Затем был праздничный обед, а после начались показательные маневры; публика на берегу весьма довольна, но я вижу, как корабли в кильватерную линию выстраиваются – уходим, значит, из Ливорно! Елизавета ничего не замечает, стоит на палубе, флотом любуется, а ко мне подходит де Рибас и шепчет:
– Пора, ваше сиятельство! Литвинов, гвардии капитан, нарочно из Петербурга прибыл для ареста самозванки. Вы пройдите в свою каюту, а Литвинов всё сам наилучшим образом сделает.
Ушёл я; сижу, жду, не будет ли шума какого? Нет, тишина, – видать, мастер своего дела, этот Литвинов! Через какое-то время заходит ко мне де Рибас, чрезвычайно довольный, и сообщает, что арест произведён, самозванка заперта в каюте.
– Однако пришлось сказать, что вы так же арестованы, но просите княжну сохранять спокойствие. Это было необходимо, что не дать ей впасть в полное отчаяние, – объясняет де Рибас. – С позволения вашего сиятельства, я составил письмо от вашего имени, в котором имеются утешение и надежда для нашей принцессы.
– Вельми ты умен, Осип Михайлович, – отвечаю ему. – Действуй, как знаешь…
И снова ночью бес искушать меня стал. Шутка ли, знать, что Лизанька рядом со мною сейчас мучается, бедная, страдает, и каждую минуту ждёт через меня спасения! Всё доводы рассудка перед этой картиной померкли, сердце возгорелось – не счесть, сколько раз я за шпагу и пистолет хватался, чтобы идти Лизаньку освобождать! Как с собой совладал, не ведаю, но стоила мне эта ночь многих лет жизни…
С рассветом вновь пришёл ко мне де Рибас:
– Ваше сиятельство, вы не только мой командир есть, но милостивый покровитель, от которого я столь много благодеяний получил. Позвольте на правах вашего покорного слуги дать вам один совет: скоро мы прибудем в Неаполь, и вам было бы полезно сойти там на берег, дабы далее проследовать в Россию сухим путём. Всем известно, что вы плохо переносите морское плавание, и ваш уход с корабля будет воспринят как должное. Длительный же вояж по Европе пойдёт на пользу вашему сиятельству, ибо позволит забыть известные неприятные впечатления и укрепит ваше немного расстроенное здоровье.
Что же, прав он был, как ни крути! Останься я на корабле, бед натворил бы или свихнулся; надо было мне вовремя удалиться.
Сошёл я в Неаполе на берег, а эскадра в море ушла. Я на пристани стоял, пока последний корабль из виду не скрылся: смотрю и представляю, как там сейчас моя Лизанька томится. Слезы у меня из глаз текут, а слуги на меня чуть не с ужасом глядят: никогда не видели, чтобы граф Орлов плакал…
***
Далее что рассказывать?.. В Россию я возвратился через несколько месяцев; матушка-императрица меня благосклонно приняла и поблагодарила приватно за поимку самозванки. Сказала, что содержат княжну Тараканову хотя и в крепости, но в весьма хороших
