Пандемониум

помнил, что говорил и как себя вел доктор Беннетт. При этом когда он приходил к доктору днем, это был совершенно другой человек: добрый чтец людских душ, понятия не имеющий об астрале и проклятиях. Евгений описывал доктору свои сны, надеясь разглядеть в его глазах лукавый огонек или хотя бы проблеск тревоги. Но Беннетт не давал себя разоблачить. Он играл так, как вероятно не сыграл бы профессиональный актер, и каждый раз Евгений уходил от него с мыслью, что принимаемые за правду сны – это начало захватывающей истории под названием «шизофрения». Правда порой его бросало в другую крайность, и тогда он еле сдерживался, чтобы не сказать в лицо доктору: «Я знаю, кто вы!» Но он тут же вспоминал, что умение владеть собой – последний гвоздь, на котором держится здравый рассудок.
Как-то раз Евгений проснулся, умылся, и без завтрака вышел из дома в палящий июльский зной. Солнце жгло так, будто дело происходило в Индии. К этому прибавлялся вполне себе индийский хаос, царящий на улицах. На мостовой гнусно желтел конский навоз, среди которого резвились и пировали беззаботные воробьи. Кругом валялись окурки, солома, подсолнуховая лузга. Уже седьмой день бастовали дворники. Бывшие безмолвные метельщики улиц теперь праздно слонялись, приставали к женщинам и беззастенчиво плевали семечками на презренный тротуар.
Евгений шел по Спиридоньевской, щурясь и скаля зубы от надоедливых лучей. Проходя мимо церкви, он резко прибавил шаг, словно один взгляд на храм чудотворца Спиридона обжигал ему глаза.
Это было первое в его жизни лето, когда он почти с нетерпением ждал осенних холодов. То ли потому что жара и духота в сочетании с хамством и дуростью были особенно невыносимы, то ли спускающаяся во мрак душа не хотела видеть вокруг себя ничего, кроме умирания.
Доктор Беннетт уже три недели был в отъезде, и Евгений чувствовал странную пустоту и бессмысленность своего существования. Это было нелепо, учитывая характер его отношений с доктором и той работы, которой они вместе занимались. Ему было страшно признать, но Беннетт действительно занял в его жизни особое место. Он стал Евгению ближе, чем отец и мать, ближе, чем все его друзья. Такая близость, должно быть, возникает между людьми, презирающими друг друга, но оказавшимися в одной лодке посреди океана.
Извозчик давно уже был не по карману. Подойдя к трамвайной станции, где плотной кучей столпились шумные бабы, мужчины с мешками и нагловатые солдаты, Евгений от нечего делать стал разглядывать обвешанный журналами и открытками киоск.
Почти всюду карикатуры. Вот Распутин лапает бывшую императрицу за грудь волосатой рукой. Вот Керенский, истекая потом, тянет за веревку упрямого осла. Вот капиталист в ужасе задергивает шторы, чтобы не видеть красную зарю.
Одна картинка резко выбивалась из общего смыслового фона. Это была карикатура прошлых времен: ухмыляющийся русский солдат дает лихого пинка перепуганному кайзеру.
«Неужели кто-то еще верит в победу?» – подумал Евгений.
Пару лет назад такие карикатуры пестрели на каждом шагу. Что изумляло: русский солдат почти всегда изображался в виде разудалой деревенщины, ухаря с похабными, шальными глазами. Он порол немцев ремнем, гонялся за ними с нагайкой, щелкал по носу, заставлял плясать гопак. Можно ли выиграть войну, презирая своих героев? Ответ был очевиден с самого начала.
Трамвай, забитый до отказа потной толпой, кое-как дотащил Евгения до нужного места и даже позволил ему выбраться наружу, не потеряв портфель и кошелек.
Еще идя по коридору, Евгений услышал, грохочущий из-за двери, вдохновленный голос Зауера и лихорадочное, как пулеметная стрельба щелканье печатной машинки.
Главный редактор «Задиры», стуча каблуками, расхаживал из угла в угол. Его левая рука была заложена за спину, в пальцах правой тлела сигара. Голова слегка запрокинута, в глазах огонь.
Калик, отдуваясь и щуря глаза, с головокружительной скоростью печатал под диктовку текст статьи.
- Речь сейчас не о том, что русский солдат – всего лишь мужик, которому сбрили бороду и вместо лаптей надели сапоги. Не о том, что народ наш, никогда в своей уродливой истории не знавший свободы, вдруг получил ее прямо в зубы. И даже не о том, что наш главнокомандующий на коленях умолял войска идти в атаку, чтобы выбить у врага мир на менее постыдных условиях – Да, Женя, секунду! – Речь идет о том, что величайшая армия Европы на глазах превращается в озверелую орду… Нет! Стадо! В озверелое стадо убийц, насильников и воров! Можешь передохнуть!
- Привет! – он повернулся к Евгению, шумно втягивая ноздрями воздух. – Ну что, готово?
Евгений раскрыл портфель и протянул Зауеру свой последний стих.
- Так, так, – Зауер, не присаживаясь, начал бегло изучать текст.
Евгений переступал с ноги на ногу, с полным равнодушием ожидая вердикта и все больше скашивая глаза на редакторский стол. Там по краю чашки с остатками кофе безнаказанно ползала жирная черная муха.
- Нет, это не годится!
Зауер вернул бумаги так, словно держать их ему было физически больно.
- Что за мягкость!
- Но…
- Доработать!
Евгений мрачно почесал висок.
- Я могу хотя бы знать, где я допустил промашку?
- Везде! Общий тон стихотворения слишком добрый! Ты сатирик или моя бабушка?
- Я как могу стараюсь быть колким, но… у нас же вроде не приветствуются ругательства?
Зауер схватился за лоб.
- Дьявол, разве я говорю что-то о ругательствах? Нет, конечно, матерщина под запретом, безусловно! – он взял со стола какую-то вырезку. – Вот: «Кто георгиевскую ленту дал в подарок сволоте? Вас призвать пора к ответу, всыпать каждому плетей! Ну людишки, ну народец – изумляться нету сил! Каждый маленький уродец Бонапартом стать решил!» Какой жар, какая злость! А у тебя, что? «Эх, Россия, что станет с тобою…» Что за юродство, Женя? Переделывай!
Евгений хотел попрощаться и уйти, но вдруг выдал нечто совершенно неожиданное и для Зауера, и для самого себя:
- Я просто думаю, что…
- Да?
- Что если мы, играя со спичками, случайно спалим собственный дом?
Зауер несколько секунд с брезгливым недоумением смотрел на Евгения, потом вдруг фыркнул и насмешливо закивал головой.
- Понимаю, понимаю! Не ты первый!
Он метнул требовательный взгляд на Калика.
- Лично я за распад империи, – мягко промолвил Калик, пожав своими узкими женскими плечами.
- Видишь! Похоже, наши пути расходятся! Я, конечно, не сторонник смуты, но… Женюр, относись к работе, как к работе, или я начну искать нового поэта.
- Да. Извини.
- Ты свободен.
Выйдя из редакции, Евгений «позавтракал» купленным у старухи яблоком и, зевая, побрел домой. Ему казалось, он идет по какой-то бесконечной натопленной бане. Солнце, издеваясь, продолжало пылать в бездонной синеве, высушивая глаза и оскверняя тело.
Где-то далеко шумел митинг.
На бульваре смуглолицый человек в белом тюрбане заставлял ручную обезьяну плясать под смех и свист двоих бездельников-солдат.
«Азия…»
Где-то в глубине души Евгений понял, что вряд ли снова вернется в «Задиру».
 
Особняк
 
Из мрака соткался знакомый силуэт.
- Доброй ночи, Евгений.
- Здравствуйте, – Евгений нехотя оставил свое сопящее на краю дивана тело. – Вы уже вернулись?
- О нет. Я все еще там.
Они вылетели в теплую, безветренную ночь. Евгений уже достаточно хорошо умел передвигаться в воздухе и даже, к своему стыду, начинал этим гордиться.
- Кого вам поручили проклясть на этот раз? – спросил Евгений так презрительно, как только мог.
Обычно доктор сам заговаривал о намеченной жертве, но сейчас он почему-то молчал.
- Мы не будем сегодня никого проклинать. Я хочу, чтобы вы м-м… кое-что для меня сделали.
- Это указано в договоре?
- Да… там есть упоминание. Я щедро оплачу ваш труд, не сомневайтесь.
Евгению было плевать на деньги. Вот если бы это задание заменяло, а не дополняло предстоящие убийства! А вдруг его ждет что-то еще более ужасное?
- Что за работа?
- Позвольте мне обо всем рассказать на месте. Могу вас заверить, что ничего преступного в ней нет.
Полет оказался неожиданно долгим. Они уже дважды успели бы долететь до Петрограда. Внизу несколько раз громыхали артиллерийские залпы, и мерцали оранжевые сполохи.
- Вам интересно? Мы можем спуститься, – предложил доктор.
Евгений никогда еще не видел настоящей войны. С высоты голубиного полета он разглядел сотни черных людей, карабкающихся сквозь паутину заграждений в кровавом пятне осветительной ракеты. Они, вопя, лезли друг на друга, застревали в проволоке, словно какие-то глупые, несчастные насекомые. То тут, то там грязными кляксами разрывались мины, яростно барабанил пулемет.
- Кто это? – спросил Евгений с ужасом. – Это наши?
- Нет. Похожи на французов. Бедные ребята…
«Неужели мы так далеко от дома!» – подумал Евгений.
Они продолжили путь, и Евгений был рад, когда земля скрылась под низким покровом облаков.
Через некоторое время доктор повел его вниз. Они вынырнули из тумана, и Евгений увидел черные холмы, усеянные редкими огоньками.
- Добро пожаловать! – гордо улыбнулся доктор Беннетт.
Они подлетали к небольшому скоплению огней, которое видимо было деревней или маленьким городом.
Извилистая мощеная дорога шла вдоль уютных каменных коттеджей с черепичными крышами, напоминающих иллюстрацию к детской книжке европейских сказок.
Доктор привел Евгения к трехэтажному дому, сильно увитому плющом с одной стороны, вход в который озарял висящий над дверью электрический фонарь. Рядом, посреди улицы стоял крытый экипаж со скучающим на козлах кучером в клетчатой кепке.
Беннетт провел Евгения внутрь, но не через окно, как обычно, а через входную дверь.
Это была гостиница. За дубовой стойкой позевывал долговязый мальчишка с прилизанными волосами. Какой-то седоусый господин читал в кресле газету.
Они пролетели по лестнице на второй этаж и оказались в тускло освещенном коридоре с несколькими пронумерованными дверями с той и с другой стороны.
- Прошу подождать, – сказал доктор и скрылся за дверью.
В комнате послышался шорох. Через пять минут дверь открылась, и перед Евгением предстал доктор Беннетт уже в своем настоящем физическом обличии. Он был одет в дорогой фрачный костюм и пах хорошими духами.
Судя по всему, воплоти он видел Евгения ничуть не хуже, чем будучи вне тела.
- Идемте, Евгений!
Доктор в сопровождении призрачного Евгения спустился на первый этаж и, попрощавшись по-английски с мальчишкой-администратором, вышел из гостиницы.
Как только Беннетт появился на улице, кучер экипажа оживился и приветливо поднял кепку.
- Добрый вечер, сэр! Куда прикажете везти?
- Добрый вечер. Вы знаете, где находится разрушенный мост?
- Конечно, сэр.
- Отвезите меня к нему.
Брови на лице кучера недоуменно съехались к переносице.
- Может, вы хотите, чтобы я довез вас до Ханли-Касл в двух милях севернее?
- Нет, дружище, – улыбнулся доктор. – Пожалуйста, отвезите меня к разрушенному мосту.
Кучер ошалело смотрел то на лицо Беннетта, то на его фрак, видимо полагая, что клиент пьян или находится не в себе.
- К самому мосту?
- Именно так.
- Хорошо, сэр. Но если вы там собираетесь кого-то встретить, я могу…
- Нет, мой друг. Я вам очень признателен, но прошу, сделайте, как я сказал, и возвращайтесь в