почувствовал, как из меня что-то вытягивают, но это было совсем не больно и не страшно!..) Здесь предстояло именно неведомое, и я, как тогда на каталке, начал бормотать про себя «Отче наш», никакого, как и тогда, священного трепета не ощущая, а просто на всякий случай…
Парочка довела меня до некоего холла с креслами, в одно из которых мне и было предложено сесть. Они же ушли, и я начал оглядываться по сторонам.
В холле было пусто, а дверь, ведущая в глубины здания, была плотно закрыта. Стены, крашенные в серо-голубые тона и совершенно голые – ни тебе каких-нибудь картин (копий, разумеется), ни плакатов, ни стендов. Я обратил на это внимание, потому что очень скоро уловил специфический запах помещения: некую смесь ароматов конторских и медицинских. Вполне можно было бы вообразить себя или в приёмной у большого начальника или, скажем, в предбаннике у зубного врача. Однако и там, и там, на стенах уж обязательно что-нибудь бы висело – эстампы ли с пейзажами в первом случае или диаграммы развития, например, зубного кариеса во втором. А голые стены прибавляли ещё и этакое банное ощущение – тем более, что от внутренней двери явственно веяло теплом…
Я уже начал скучать, но идти дальше не осмеливался. Ждал, так сказать, указаний. И наконец дождался. Дверь приглашающе растворилась. За ней оказался совершенно пустой длинный коридор, по обе стороны которого через довольно большие промежутки шли двери – кажется, по четыре с каждой стороны. В конце коридора имелось двухсветное окно – от пола до потолка. В этом окне вроде бы должна была быть видна детская площадка (холл был справа от входа по маленькому внутреннему коридору, то есть в одном торце Дома, стало быть, другой торец выходил именно на неё), но там было пусто – так пусто, как бывает на экране телевизора, не подключённого к антенне. Впрочем, к этому окну я подходить не спешил, а стал открывать одну дверь за другой, противоположной, предварительно вежливо стуча.
Все они (по крайней мере, те, которые я успел открыть) оказались не заперты. Нигде на меня не обратили ни малейшего внимания, хотя в каждой комнате было полно народу.
Сначала я попал в явный колл-центр. Два ряда попарно стоящих столов, каждая пара разделена неким фрагментом секретера – с полочкой наверху, а на стенках скотчем присобачены бумажки (как я понял, с примерным текстом разговора) И лампа на каждом столе для тёмного времени, и телефонный аппарат. И за каждым столом сидят люди – старушки и барышни, молодые ребята и довольно потасканные типы. И каждый бубнит в телефон, что, дескать, он сотрудник коллекторской фирмы… Большинству разговор продолжать особо не удаётся, на том конце его обрывают, но некоторые, уцепившись за реплики собеседника, начинают с напором расспрашивать, когда же тот собирается отдать долг по кредиту. В центре за отдельным столом – старший, зорко посматривающий на подчинённых, принимающих от них свежую информацию, выдающий новые телефоны… Я недолго там пробыл, но при мне ни один из этих телефонистов ни с кем ни о чём договориться, кажется, не смог. Впрочем, это никого не обескураживало – у каждого был свой список, а старший ещё и подбавлял заданий. В целом всё это напоминало – муравейник. Это я сначала так подумал, а потом почему-то вспомнил чертенят на средневековых картинках, а там в голову полезли и «Венецианский купец», и «Скупой рыцарь», и тут же неплохой всё-таки тезаурус подсунул информацию о том, что в Коране, например, вообще прямо запрещено давать деньги в рост… «Шестёрки у шестёрки сатаны!» - сформулировал я наконец. Ну, с банками у меня старые счёты – ещё с тех пор, как в девяностые годы моей маленькой инвестиционной компании не дали запустить небольшой подмосковный завод. И контракт с канадцами был подписан весьма закруглённый: они поставляют нам оборудование, но обязуются в течение трёх лет закупать всю нашу двухсменную продукцию по фиксированной цене – речь шла о специальных стеклопластиковых окнах для стран с холодной зимой. Мы тогда с моим замом обошли двадцать, наверное, банков; в одном из них мне сказали честно: «Вот если бы ты был племянником председателя правления, мы бы за откат в десять процентов тебе бы кредит выдали!» А я ничьим племянником не был и, хотя завод стоил по балансу в четыре раза больше требуемого кредита, нас отовсюду отфутболили. «Меняльные конторы!» - помню, ругался я тогда. Так что никакого сочувствия к банкам, которым не возвращают кредит, я не испытывал. А уж тем более – не мог уважать и тех, кто подписывается эти долги всё-таки выцарапать…
«Итак, в первой комнате – очевидный гадюшник», - мелькнуло у меня в голове, когда я снова оказался в коридоре. – «Посмотрим, что во второй!»
Комната напротив.. а впрочем, не буду я всё это описывать. Вы, Сергей Леонидович, осведомлены в предмете не хуже меня, а самому всё это вспоминать тошно. Скажу только, что в каждой, в каждой комнате занимались разнообразными делишками. Одна, например, была заполнена риэлторами – Олегами Артуровичами с бородками и без, и даже женского пола, но всё равно Олегами Артуровичами. В другой были юристы – в общем, тоже Олеги Артуровичи… «Дай судье денег!» - расслышал я чей-то совет. Были комнаты со страховщиками, со впаривателями (опять колл-центр!) каких-то БАДов… Нет, не хочу, а просто отсылаю к соответствующим страницам того же, например, Кафки. Чертенята в гадюшниках разного рода, и ничего больше. Только запах был везде одинаков – смесь конторского и медицинского ароматов, разве что в комнатах ещё прибавлялся запах пота, сдобренный разнообразными парфюмами – не честного трудового пота, а такого, знаете, мышиного, жуликоватого…
Однако пора переходить к главному.
28 сентября.
Сегодня с утра Варька. Она теперь вообще обращается со мной как с лошадью или уж совсем бессмысленным предметом. Но плевать, я притерпелся! Полночи не спал, вспоминал обстоятельства Того разговора, и теперь уже не терпится начать.
В какой-то из комнат меня нагнали двое старых знакомцев– один с глазами-соплями, другой – с тонкими, вечно мокроватыми губами.
- Ознакомились? Главный зовёт! – пропищал тонкогубый, и они повели меня к лифту.
«Так здесь всего-то три этажа», - успел подумать я, но кабина лифта явно ухнула вниз, и глубоко вниз. Мои провожатые помалкивали, пока мы опускались куда-то в недра, а потом шли по длинному коридору.
«Эге!» - подумал я, когда мы оказались перед умопомрачительно чёрной дверью – чернее, чем пресловутый квадрат Малевича, чернее вороньего крыла, чернее всего, что только можно представить себе чёрным на этом свете. Впрочем, внутри ничего примечательного не было. Ну, конечно, это-то и было самым примечательным: в глубоком и тайном подземелье, за загадочной чёрной (и очень тяжёлой, как я выяснил) дверью находился самый обычный рабочий кабинет. Я бы даже сказал, что такие скромные рабочие кабинеты бывали только раньше, при советской власти, у директоров заводов – ну, от силы секретарей райкомов. Сейчас всё значительно гламурнее, дороже, изысканней, если вкуса хватает. В общем, выпендрёжней. А здесь – чинно-благородно: стол под зелёным сукном, перпендикулярно к нему длинный стол-приставка – как водится, для совещаний, два ряда стульев, и ещё у стены, по левую руку от хозяина кабинета. По правую руку от него пристенные шкафы милого теперь по памяти, но, очевидно, навсегда утраченного бюрократического стиля. А за стеклом на полках – книги, книги, и среди них я даже углядел собрание сочинений вождя мирового пролетариата памятного синего цвета, из которого я столько работ законспектировал в своё время!.. За спиной у хозяина кабинета – портрет. То ли Фрейда, то ли Фромма – в общем, какого-то явного учёного инородческого происхождения. На правой стене, над стульями, «Мишки в сосновом лесу», увидев которых, я чуть не пустил слезу умиления. Окон, разумеется, не было, но это как-то не ощущалось: комната была хорошо, полноценно освещена.
Однако интереснее всего своей обычностью и, прямо сказать, старорежимностью, был сам хозяин кабинета. Более всего он напоминал одного из тех бесконечных советских начальников, которые встречались когда-то почти в каждом советском фильме. И пиджачок на нём был какой-то москвошвеевский, в лучшем случае, как раньше водилось, гэдээровский, и взгляд – добрый, но строгий. Одно слово – старший брат, к которому хочется прислониться, которому хочется откровенно поплакаться в жилетку, который поймёт и простит, но жалостью не унизит и, если уж спросит, то спросит строго и справедливо. Он сидел в кресле в центре стола зелёного сукна и, как и положено, прихлёбывал чай с лимоном, не вынимая ложечки из тонкого стакана в мельхиоровом подстаканнике.
Отпустив кивком головы моих провожатых, он пригласил меня сесть – в ближнее полукресло у длинного стола заседаний, нажал кнопку – и тут же в дверях возникла девица с точно таким, как у него, стаканом чая на подносе. Я сел и тоже помешал в стакане ложечкой. Потом демонстративно вынул её и, не найдя, куда положить, определил просто на жёлто-коричневую чиновную поверхность стола.
- Что, думаете, не получится у нас разговор? – спросил хозяин кабинета…
Всё, сил сегодня больше нет передавать нашу с ним беседу, в результате которой я и попал сюда, к Вам. Надо сосредоточиться, потому что беседа была длинной и разнообразной.
29 сентября
Сегодня мы со Светиком поиграли в почту. Мы и раньше с ней поигрывали (я просто забывал упомянуть), но сегодня зашёл разговор об объяснении в любви Левина и Китти, когда они чертили буквы на замёрзшем стекле. Я рассказал о том, что у самого Толстого с Софьей Берс было что-то подобное, только начальные буквы слов в реальности плохо угадывались, приходилось писать слова целиком. Ну, мы и поспорили о том, возможно ли для человека так понимать другого, чтобы угадывать его мысли по первым буквам. В связи с этим и поиграли то ли в почту, то ли в балду… Думаю, впрочем, что где-нибудь в моей комнате видеокамера всё-таки засобачена и Вы прекрасно это могли разглядеть. Тем не менее, записочки наши я порвал на мелкие кусочки, сжёг, а пепел старательно размешал в пепельнице (да, к слову, очень признателен Вам за то, что Вы разрешили мне курить в комнате, и за мощный кондиционер с хвойным ароматом, который напрочь вытягивает всякие запахи; надо же когда-то и за это поблагодарить)
…Я и раньше уже думал, что Вы нарочно подобрали по контрасту: Светика и Варьку. Разврат, так сказать, физический и разврат духовный. С физическим у Вас отчасти удалось – зоологически, если можно так выразиться, Варька весьма привлекательна. А вот насчёт разврата духовного – сомневаюсь. Светик как встала с самого начала на позицию ученицы, так уже с неё и не сходила. А впрочем, может, это и было Вашей целью: чтобы я привычно-преподавательски пофанфаронил перед ней. Строго говоря, это ведь, конечно, и есть духовный разврат – сейчас, дескать, я
Вернусь позже дочитать)