Андрей Воронкевич
СТРАДАНИЯ МОЛОДОГО БУНЧУКИНА18+
25 МИЛЛИАРДОВ
АНАМНЕЗ
Однажды Антон Бунчкин долго не мог заснуть. На следующий день ему предстоял отчёт о научной работе за год, а плановая статья у него не только не была написана, но даже и не начата. Он пошел с утра в Ленинку (ныне – уже надо, очевидно, объяснять – Российская Государственная Библиотека, та самая, которая и была и есть самая-самая…), чтобы можно было хоть что-то вякнуть о проблеме. Вообще-то пудрить мозги своими научными замыслами старшим коллегам он давно научился от них же… Ленинка, однако, подвела – объявила санитарный день.
Кое-что он всё-таки, посасывая палец, накропал, но всё равно беспокоился. Студенческая боязнь каверзного экзаменационного вопроса к тому времени ещё не вполне оставила его.
В общем, Антон Бунчукин лежал, не спал, беспокоился… И всё больше не понимал, чего он, собственно говоря, беспокоится. Вдруг его как ударило! Да что этот отчет, эти вечные проблемы с бабами, у него же, Господи, долги!.. Он начал подсчитывать в уме и выяснил, что долгов у него на тысячу четыреста пятьдесят рублей (Советских, восьмидесятых годов хождения! – А.В.). Из них тысяча сто – срочные и как бы даже долги чести. Сумма эта составляла примерно двухмесячный тогдашний заработок Антона Бунчукина (считая сто пятьдесят один рубль ассистентские чистыми, без налогов государству и алиментов, и рублей шестьсот от частных учеников). Однако по горькому опыту Бунчкин знал, что этих денег ему не всегда хватает даже для квартплаты (спиртное тогда дорожало с каждым днем), а выкроить на отдачу долга – об этом нечего было и думать.
В тот период Бунчукин жил по преимуществу один, и у него всё происходило очень просто. Неделю-другую он вёл чистую и безгрешную жизнь. Занимался с учениками, зарабатывал деньги, читал умные книжки, тратил мало и разумно (поскольку всё равно больше не было). Наконец кто-то из учеников приносил очередной взнос за пять занятий вперёд. Иногда созревали для взноса сразу двое-трое. Бунчукин, приплясывая от нетерпения, бежал, например, в кафе «Ярославна» (название официальное) или – как исключение – перемогал всё-таки ночь и тогда уже с самого утра шёл в пивной бар «Сайгон» (название неофициальное)… Через два-три дня от взносов любой величины оставались ошмётки. Бунчукин отлёживался и начинал очередной недолгий этап безгрешной жизни. Иногда он несколько дней даже не курил…
Итак, денег на отдачу долга взять было неоткуда… Вот тут Бунчукин впервые, кажется, почувствовал, что такое настоящая бессонница. Он ворочался, вскакивал, смолил сигарету, пил чай, опять ложился… Роковая сумма продолжала маячить перед глазами.
И только изрядно намучившись, оплатив, так сказать, мучением новый опыт, Бунчукин набрёл на открытие, ценность которого сразу и не ощутил.
Он начал представлять. Надо сказать, способность представлять зрела в нём с детства и даже проявлялась, но в зачаточном виде. Уже лет в восемь-девять он полюбил застывать по утрам с полунадетыми штанами на краю дивана и глядеть в одну точку вплоть до окрика матери про опоздание в школу, а иногда и после него. И тут не было примитивной связи, скажем, с чтением, хотя именно в этом возрасте Бунчукин начал интенсивно читать. Это было бы просто, если бы Антон воображал себя Д*Артаньяном или Каупервудом (любимые герои того возраста).Он, конечно, и воображал себя ими и даже играл в мушкетёров и биржу, но не в эти особые мгновения, когда он застывал с полунадетыми штанами на ногах. Как только теперь стало понятно, в Бунчукине с детства шевелилась ещё неосознанная способность, полностью раскрывшаяся лишь в зрелом возрасте. В эти минуты он был не собой, но и никем из литературных или киношных героев. Он был тем Бунчукиным, которого ещё нет и которого не будет, между прочим, никогда.
Для восьми-девяти лет такие ощущения сложноваты, поэтому Бунчукин не мог ни тогда, ни потом даже вспомнить, о чём он думал, когда застывал.
Забегая вперед, скажем, что после этой знаменательной ночи Бунчукин начал сознательно упражнять свою пробудившуюся способность и достиг за непродолжительное время больших успехов… Тут можно было бы вспомнить, конечно, бессмертного Манилова и просто-напросто приравнять Бунчукина к уже описанному российскому типу. Но между ним и гоголевским героем сразу возникло одно очень существенное различие. Манилов мечтал количественно. Никто ему, строго говоря, не мешал и построить мост, и поселиться вместе с милым сердцу другом в приятном уединении. Мечты его были в принципе исполнимы, хотя и глуповаты. Они не меняли его личности. Представления Бунчукина, начиная с первого, были неисполнимы принципиально! Исполнившись же, они должны были перевернуть его жизнь и его личность самым кардинальным образом. Ещё одно. Они не были абсолютной фантазией. Теоретически (чисто теоретически!) они были всё-таки и возможны. Поясню. Абсолютная фантазия – это, например, волшебная палочка (или волшебные спички; Бунчукин игрывал когда-то и в них). А вот «если бы я был царем» – это именно из рода представлений. Тоже, конечно, исконно русский способ мышления, но, по моему глубокому убеждению, и древнее, и глубокомысленнее маниловского.
Практически же это началось так.
«Хорошо бы получить наследство», - лениво подумал в ту ночь Бунчукин, устав пересчитывать свои долги и соображать, как бы ему вывернуться. Он начал было перебирать в уме своих родственников, но быстро испугался такого подхода. Не то чтобы он их всех любил, но, видно, книжное воспитание дало себя знать. Неловко стало помышлять о смерти родственников как о деловой удаче.
Тут Бунчукин вспомнил, как несколько лет назад он разыграл своего приятеля, прадед которого был до революции графом, а после революции – до ареста – бухгалтером. Брат прадеда исчез в гражданскую войну. Приятель иногда любил поговорить о возможности наследства из-за границы... И вот Бунчукин 1 апреля позвонил приятелю на работу. Того, по счастью, не было на месте и не пришлось даже менять голос. Бунчукин сухо, но вежливо попросил передать, что приятеля ждут в Инюрколлегии, в Столешниковом переулке, в комиссии по делам наследования, комната номер шесть. Ждёт, дескать, товарищ Сергеев.
На следующий вечер, предвкушая, Бунчукин позвонил приятелю.
- Нет, ну ты понял, какие сволочи! – с первых слов раскололся тот. – Зажать хотят!..
Приятель рассказал, что перетряс всю эту комиссию, ища комнату номер шесть и товарища Сергеева. Ни того, ни другого там, естественно, не оказалось. Дело уже клонилось к вызову милиции…
- Я в ООН напишу! – кричал приятель. – Грабители! Совдепия сраная!..
Академик Сахаров тогда ещё был жив и обитал в Горьком, даже, кажется, Андропов ещё не приступал к вылавливанию прогульщиков в банях, но жернова Времени скрежетали неумолимо. Подобные выражения в неофициальных беседах не позволял себе уже только ленивый. Или – как вариант – одержимый манией величия и поэтому боящийся телефонной прослушки. С понтом он тайный спецкор «Свободы» или хотя бы дальний родственник Буковского…
- Пиши, пиши! – злорадно заржал Бунчукин. – Пришлют тебе урну с прахом с просьбой захоронить на родном погосте. Какой у вас губернии поместье-то было, а?..
Вот это Бунчкин вспомнил, и его – осенило.
Он закрыл глаза, устроился поудобнее и срочно начал представлять, как завтра же утром придёт повестка… Нет, не так… Подъедет лимузин, и из него выйдут два человека… Лучше три: два адвоката-иностранца и один наш – пусть, Аллах с ним, это самый товарищ Сергеев…
Могли же оказаться за границей Бунчукины? – Вполне могли. Кто угодно мог там оказаться в своё время. Тем более что один прадед был из «бывшей» интеллигенции, прабабка, кажется, из купцов, а ещё по одной линии Бунчукин вообще был польский шляхтич.
И вот, представлял Бунчукин, лет тридцать назад умирает последний в их роду, причём весьма богатенький и без видимых наследников. Перед смертью он, предположим, вкладывает всё своё состояние в какие-нибудь сверхприбыльные ценные бумаги и даёт задание: найти во что бы то ни стало младшего Бунчукина мужского пола!.. Состояние и так было немалое, а за 30 лет (пока искали, «железный занавес», то, сё) ещё и проценты наросли… Тут Бунчукин задумался. Ну – десять миллионов, ну двадцать, ну сто, наконец… - Это ведь всё деньги, хоть и большие, но ограниченные. «Небось, на собственном самолете придётся экономить», - с неожиданной злобой пробормотал Бунчукин и решил, как отрезал: «Нет уж, 25 миллиардов, вот так!» Он слышал, что человек у трёх в мире около этого, а больше ни у кого…
С суммой стало понятно.
Теперь – трое на лимузине. Приехали срочно и лично сообщить наследнику (у буржуйских адвокатов за скорость работы гонорар повышается). А в завещании ещё один пункт, специальный: сто тысяч долларов долларами и сто тысяч долларов в валюте соответствующей страны – немедленно на стол наследника. Предусмотрел старик, что у наследника-то могут быть сиюминутные финансовые трудности…
Ну, у них соответственно два «кейса».
- Товарищ Сергеев, - говорит Бунчукин, - мне бы хотелось с вами посоветоваться… Извините, господа!
- О, понимайт, понимайт, - осклабляются те и уходят, скажем, в машину.
- Есть мнение – не отказываться! – говорит товарищ Сергеев… Этот вариант проигрывался Бунчукиным только первые года два. Потом он, вместе с обществом, конечно, расхрабрился и товарища Сергеева из представлений убрал.
Ну, и открываются «кейсы», Бунчукин с ходу нанимает обоих адвокатов в свои консультанты и адъютанты, лимузин с водителем (и радиотелефоном!) остаётся сразу у него в пользование… Выясняется, что, помимо ценных бумаг, есть – на консервации – несколько замков и вилл в разных частях света, самолёт, океанский теплоход, и при нём парусная игрушечка – яхта, кают так на десять… Ну и так далее.
Первое время Бунчукину хватало для спокойного сна представления о том, как он летит в Париж принимать наследство. Потом всё стало усложняться. Он организовывал Бюро Справедливости по борьбе с мафией и коррупцией. Он строил в Москве культурный центр. Он субсидировал фермерские хозяйства… - Конкретные темы зависели от того, чего Бунчукин начитался в газетах за день.
Но всегда в его представлениях присутствовал белый лайнер, на котором он с друзьями отправлялся в неспешное
