дистанция отделяет. Я ведь именно что не на экскурсию к ним выходил ради социологических наблюдений, а просто – жили мы вместе. Через мою квартирку за три года прошёл, стараниями Гурьяна, чуть ли не взвод нуждающихся в передышке от бездомности. Ну, правда, и я бывал не в накладе – неоднократно, скажем, угощался с их подачи копчёными угрями, миногами и иными полузабытыми деликатесами. Тогда-то я и убедился, что в Москве на улице с голоду, в общем, не помрёшь. Да чего там, я до сих пор ещё донашиваю принесённые когда-то жильцами для меня фирмовые джинсы, кроссовки, куртку демисезонную и куртку зимнюю…
С тех пор я всегда невольно вглядываюсь в «бомжей» - копающихся в мусорных баках, дремлющих по углам бесплатных уборных, выпивающих в сквериках. Но Гурьян среди них не обнаруживается. У меня на память от него остался только баллон пены для бритья, который он притащил в один из своих походов на помойки. Баллон раза в три больше обычного и всё не кончается и не кончается, хотя я уже давно собираюсь его выбросить, уже и новую пену купил…
Впрочем, что это я так отвлёкся? Чтобы разжалобить тяжёлой судьбой Гурьяна, его несоразмерным вине наказанием или наоборот – утвердить, что он сам слишком уж бездарно устроил свою судьбу? Ей-Богу, не знаю. Рассказываю, «как есть» (его выражение), и понимаю только, что это тоже почему-то надо рассказать…
Интермеццио 5
- Действительно, и чего это он на бомжей теперь кинулся, как тот на балет? В который раз слушаю – не пойму, - призналась Третья. – И так удачно вклеивает – вроде как бы и по делу…
- Я же говорила уже – это всё для философии, - раздражённо разъяснила Первая. – Ну, вернее, для философии тот на интеллигенцию кидался, а этот скорее для такого, знаешь, фона социально-нравственного. И всё это, девочки, который раз говорю, только чтоб свою голую сущность скрыть, замазать! Мол, мы о мире думаем, о вечных проблемах, куда там! А на самом деле они-то как раз только о манёрке и помышляют… И нас же за это презирают, за свои помыслы поганые…
- Нет, ну они же искренно на всякие темы отвлекаются, - возразила Вторая. – Вот здесь, на спор, ему Джек Лондон покоя не давал. Помните, тот по городским трущобам шлялся и гуманизм проявлял? Ну, и нашему несравненному хочется приобщиться, да ещё америкашке нос утереть. Мол, ты-то бомжей только понюхать ходил, а я их до донышка проник!.. Вот за это я их точно не люблю, за эти попытки постоянные кому-то что-то доказать, что-то новенькое сформулировать…
- Да это комплекс неудачника просто! – Первая даже пристукнула рукой по спинке кресла. – Они же ничего, ничего из себя не представляют! Бабы все бросили, потому что алкаши, вот они и выпендривается, чтобы доказать: не всё, стало быть, ещё пропито! А на самом деле – всё. Раз начал когда-то пьянствовать – значит духом слабы уже тогда были. И жёны бросали, потому что мы же, сами знаете, это чувствуем, когда мужик слаб. И неинтересно нам становится…
- Мало что «неинтересно», - протянула Третья. – Ну, не выходили бы замуж, не морочили мужику голову.
- Так ведь надеешься!..
- Это верно, - Вторая, как всегда, была задумчивей подруг. – Мы все – надеемся. Так ведь и они все – надеются. Значит, хоть в этом-то они правы: мы существа единые, вернее, так – соединённые внутренне какими-то шестерёночками. А вот такой вопрос: мы по отдельности соединены – мальчики налево, девочки направо или, может, и между полами всё-таки внутренняя связь есть? Такая, о которой они говорили… Платон зачем-то свой миф о первобытных гермафродитах придумывал, а точнее, чьи-то древние воззрения излагал…
- А я повторяю ещё раз! – повысила голос Первая. – У нас с вами, конечно, общность внутренняя, духовная есть. У мужиков меж собой – вот именно только футбол или жизнь на Марсе, то есть вещи внешние, примитивные с настоящей, духовной точки зрения. Пусть он хоть трижды Гегель – он всего-навсего напридумал себе всяких терминов, как кубиков для игры, и давай ими жонглировать! Им и понять-то не дано, что такое подлинная духовная связь. А вот в термины о «тонких телах», например, они поиграются с удовольствием! И думают, главное, что хоть что-то в этом соображают, раз слова разучили… И какая же у нас с ними может быть связь? – Только физиология проклятая! Никуда от неё пока не денешься. Вот мы и мучаемся невесть из-за чего…
- Не знаю, - как водится, простовато вздохнула Третья. – Я всё-таки думаю: у правильной женщины мужик никогда алкашом не станет… А взяла алкаша – терпи и старайся. И надейся…
- Терпила! – презрительно фыркнула Первая. – Это всё не в коня корм, как ты не понимаешь? Ему бы только устроиться поуютнее и ножки свесить… Мне, может, их как раз потому жалко, что они сами себя исполнить не могут. Были же раньше…
- Да вот чего-то сплыли! Может, и мы постарались?.. Ладно, теперь уж давайте попробуем до конца без комментариев, - предложила Вторая. – Мне в этой части никак до конца разобраться не удаётся…
Выходя на своей станции, мой попутчик оставил мне и адрес своей библиотекарши, и телефоны – московский и мобильный.
- Будет трудно, звони, приезжай, - сказал он на прощанье. Проникся, значит… Прощались мы уже на рассвете, причём оба никаких признаков опьянения не выказывали. Объяснить это не могу, могу отметить только как факт: к утру на каждого пришлось по литру водки. Правда, с хорошей закуской. Однако же и пивом мы поначалу тоже запивали, что, как известно, усугубляет…
Я остался в купе один и попытался заснуть. Мне ещё долго предстояло ехать до старого русского города, откуда я предполагал добраться к знаменитому монастырю. Он давно тревожил моё воображение, но раньше как-то не выходило. А тут выдался случайный гонорар – за очерки и зарисовки, воспевающие деятельность некой строительной фирмы-юбиляра (они решили на своё пятидесятилетие выпустить этакую парадную книжку, чтоб уж точно на века…) Вот я и плюнул, как говорится, на всё и рванул, заблаговременно оформив бюллетень на неделю, чтобы не выгнали с основной работы. Гонорар гонораром, но в наше время работа охранника – обеспеченный, знаете, тыл. Деньги невеликие, но твёрдые. И сутки через трое – есть, когда о смысле жизни подумать… Прекрасно я своего попутчика понимал, во всех, так сказать аспектах! Я ведь тоже когда-то, скажем, и на митинги похаживал, и волноваться умел идейно. А теперь… Да гори оно всё огнём, пусть, кто хочет, выбирает себе на шею кого хочет! Теперь даже несколько стыдно за свои иллюзии пятнадцатилетней давности. Попользовали дурака, в числе многих, одурманили политтехнологиями, а сами, как водится, тихой сапой обделали свои делишки. И продолжают обделывать. Флаг им в руки!.. Меня эти игры больше не занимают…
Я сообразил вдруг, сколько раз сам когда-то пересказывал своим ученикам и студентам Бабелеву притчу об одесском шофёре. И с той же напрашивающейся антитезой: доха – нравилась, а семью – любил… Сообразил, хмыкнул про себя, но рассмеяться что-то не получилось…
Конечно, от обеих поездных историй прямо-таки несёт элементарным эгоизмом. Только зачем же сейчас женщины столь часто ведут себя так, что как бы не нуждаются в помощи, как бы заранее не рассчитывают на тебя? Это ведь и оскорбляет вначале, и расслабляет с течением времени, и приучает к равнодушию – в конце концов… Сейчас я бы, наверное, мог бы сказать кое-что об этом. О том, как меняется мир, когда рядом возникает существо, откровенно нуждающееся в помощи. Но это уже не здесь, не здесь. В другом, в своём месте. Здесь в заглавии – знак вопроса, и он не случаен…
Мне давно не даёт покоя вот что: а я-то любил кого-нибудь когда-нибудь именно в таком, «Бабелевом» смысле? И ещё, тоже немаловажное: любил ли так кто-нибудь – меня? Ни на первый, ни на второй вопрос ответить уверенно не могу. Если бы всех моих относительно долговременных женщин объединить в одну, может, и вышла бы какая-то линия, слагающаяся из различных этапных отрезков. Благородная женитьба. Страсть. Ревность. Спокойная привычка. Зрелая мудрость… Всё это вместе, наверное, можно было бы и назвать любовью – с моей стороны. И со стороны этой умозрительной объединённой женщины тоже. А так, как получилось на деле, пожалуй, нет. Разве что отдельными моментами, мгновениями, проблесками. Жизнь сложилась так, что мне ни разу не пришлось рисковать собой ради женщины. Но бросал-то я им эту свою жизнь под ноги частенько. Вернее, по молодости частенько, а потом как-то всё реже и реже. Хотя, как известно, мужская любовь вроде бы должна развиваться наоборот и набирать силу только уж лет после тридцати, если не позже… Да и так ли уж я бросал свою жизнь под ноги подругам, думаю я теперь. Сейчас эти красивые мгновенные исполнения желаний всё больше представляются мне просто дешёвыми жестами. А от них-то, от женщин, я уж ждал после этого встречных движений. То есть – давил. Не хотел, а давил. Как вот и мой попутчик, устроивший жену на прекрасной зимней даче и скромно (по его мнению) ожидавший заслуженной награды…
Неужели действительно правы те, кто считает, что человек действительно – такие же «кости и мясо», как и, скажем, обезьяна? И что он только, в отличие от честных старших братьев (точнее, наверное, дядьёв) умеет на себя «накрутить» невесть что, по сути – притвориться, замазать, так сказать, позолотой банальную свиную кожу?!. А на самом деле жизнь устроена проще и противнее. Ходит голый человек по голой земле, и всё на свете – «одна только химия». Грустно это было бы. И гадко. К счастью, эти утверждения, как все вообще аксиомы, исключительно вопрос веры. И каждому неминуемо и неизбежно воздаётся точно по вере его. Веришь, что ты на самом деле голый и мерзкий, - таковым и подохнешь. Веруешь в то, что ты не просто тварь, а тварь Божья, - будет тебе Надежда, и в ней будет Спасение…
А житейски у меня всё получилось проще, чем у моего собеседника или тем более Гурьяна. Проще, но именно что противнее. Им самый болезненный удар нанесла ревность. Им изменили! Одному – сначала только душевно, другому – сразу грубо и вполне материально. Здесь хоть было, на что обратить свои конкретные обиды, свой справедливый гнев. Мне же в моей последней семейной неудаче никто не изменял. Да, надо сказать, за девять совместных с Наташей лет я ни разу даже и не подумал о ревности. Только уж в самом конце, но это уж и не ревность была, а больная, как открытый нарыв, обида. А до этого аж девять лет само собой разумелось, что Наташа – тыл прочный и неизменный…
Я попал к ней случайно, хотя мельком знал ещё давно. В тот год, когда я начал работать на факультете, она поступила на первый курс. Отец Наташи был человеком в нашей среде довольно известным, и её мне показали. Через двенадцать лет после этого она призналась, что тоже меня тогда заметила. «Тяжёлый был у тебя взгляд; мне даже не по себе стало»… А я просто с удовольствием рассматривал её мягкие, уютные, и при этом вполне сексапильные, хоть ещё и явно невинно-девичьи формы… Потом мы надолго потеряли друг друга из виду: факультет большой, да и замуж она, как выяснилось, вскорости выскочила и тут же родила, взяла «академку», ну и так далее. Я в эти двенадцать лет вёл жизнь
