Поединок

                                                                                                 
 


                                                  АПОКРИФ
 
           
Эту рукопись я обнаружил среди старых бумаг в древнем шкафу дряхлого дома, предназначенного на снос и уже покинутого жильцами. Ознакомившись с ней и осознав, что имею дело с отрывком из мемуаров достаточно известного исторического лица, принадлежавшего, ко всему прочему, к древнему и славному дворянскому роду, я посчитал возможным подготовить её для печати: привести к современным нормам правописание и пунктуацию да слегка, косметически, сократить, отметив это сокращение в примечании. Кроме того, я позволил себе предельно краткий и, по моему мнению, необходимый историко-филологический комментарий.
Не имея возможности отыскивать законных наследников автора, готов, однако, буде такие обнаружатся, немедленно отказаться в их пользу от владения и распоряжения рукописью. Разумеется, заранее отказываюсь в этом случае в пользу законных владельцев и от какого бы то ни было денежного вознаграждения, оставляя за собой лишь честь открытия и первой публикации. – А.В.
 
Мало ли приключений выпадает на долю человека, путешествующего по служебным надобностям! Пожалуй, ни один записной добровольный путешественник не сможет насчитать такого количества погонь, разбойников, красавиц, бурь и всего прочего, что путешествующий по долгу службы обязан переносить, согласно присяге, стойко и мужественно.
            Признаться, я небольшой любитель неожиданностей, поэтому даже мерзкое селение, в котором я застрял волей рока, поначалу показалось мне райским уголком в сравнении с буйными аулами и бесшабашными станицами Кавказа.
            Село Абу-Наиль стоит на большой дороге, ведущей от кавказских городов в центры персидской цивилизации. Несмотря на своё расположение, оно очень мало: не более двадцати глинобитных домиков и один деревянный – постоялый двор и почтовая станция.
            Люди не любят селиться здесь по причине нездорового климата: село стоит в болотистой низине и почти постоянно бывает окутано густыми туманами.
            Мы с товарищем ехали со срочным поручением в Тегеран и остановились лишь переночевать. Однако ночью у меня начался приступ жестокой лихорадки, посещающей меня с недавнего времени два-три раза в год. Продолжать путь я не мог, и мы уговорились, что я пущусь следом, как только выздоровлю. Но – пришла беда, открывай ворота! – через два дня, оправившись и собираясь в путь, я узнал, что дорога перекрыта по случаю холерного карантина.
            Поразмыслив, я решил отправиться назад, но начальник станции (армянин, единственный кое-как говоривший по-русски в этом захолустье) предупредил меня, что и на север дорога закрыта.
            Ну что ж! Я решил подчиниться судьбе и провести время в блаженном ничегонеделании. У меня были с собой великолепные ружья, пороху и свинца было достаточно, и я уже предвкушал хорошую охоту, благо в окрестных горах и лесах не водились башибузуки; народ был мирный.
            Армянин оказался недурным поваром, хотя, конечно, на восточный манер; ну да я давно уже привык к этой кухне. Человек мой ещё прошлой зимой, когда я отлеживался после случайной раны в глухой казачьей станице, был мной обучен играть в шашки и нехитрые карточные игры. – Время потекло незаметно.
            Я уже думал, что так и проведу весь карантин одинёшенек среди иноплемённой толпы, как вдруг, на третий день после своего выздоровления, нежданно обрёл соседа. Произошло это так.
            Я мирно обедал, правду сказать, даже не дезабилье, а прямо в халате, чего не позволил бы себе, конечно, будь я не один на этой Богом забытой станции. Неожиданно за окном прозвучал колокольчик, топот лошадей, в сенях послышался какой-то разговор, и наконец в комнату, служившую общей залой, вошел офицер в форме одного из кавказских полков. Русский офицер!
            Я несколько растерялся, привстал из-за стола, вспомнил, что я в халате, и растерялся еще больше.
            - Ах, Боже мой! Садитесь, садитесь! – были первые слова его. – Поручик – невелика птица, да и по годам мы, верно, ровня.
            Я тогда ещё обратил внимание на одну физиономическую особенность: слова его были радушны и доброжелательны, но при этом он кривил губами, как будто говорил через силу.
            Я кое-как извинился и отправился в комнату переодеться. Мой новый сосед также пошел умыться с дороги. Через четверть часа мы сошлись в общей зале, где я уже приказал прибавить вина и накрыть обед заново. Увидев меня входящим в форме, мой сосед слегка развёл руками, а потом засмеялся почти весело:
            - Не думал я, что голубые мундиры и персиянам ведомы! Впрочем, извините, ротмистр, я не хотел вас обидеть! Вы же знаете, мы, несчастные армеуты, и на гвардейские мундиры косо смотрим. Всё, ей-Богу, от зависти!
            Я не счёл возможным обидеться, поскольку не раз уже сталкивался с предрассудком неприязни армейских офицеров к жандармским. (Многим почему-то кажется, что наш хлеб легче). Да и глупо было ссориться с человеком, с которым, может быть, придётся прожить рядом не одну неделю. Поэтому я сказал, выдерживая шутливый тон:
- Как старший по чину, хоть и другого ведомства, приказываю вам, господин поручик, забыть на время нашего знакомства всякие служебные предрассудки! Уверяю вас, жандармский офицер может пить не меньше и охотиться не хуже, чем самый прославленный армеут в самой дальней крепости! По рукам?
- Так точно, ваше благородие, - ещё раз засмеялся он, и знакомство состоялось.
За обедом, после третьей бутылки вина, нашли мы и общих знакомых: и на Кавказе, и в Петербурге.
Признаться, я был рад обществу и поэтому не спешил со щекотливыми вопросами относительно причин, побудивших моего соседа удалиться на Кавказ. С первых же слов его я понял, что он человек высшего круга, для которого военная служба, конечно, не единственное средство к существованию. Но он уведомил меня, что был последним, прорвавшимся через карантин путником с севера – стало быть, на неопределённый срок единственным возможным собеседником, и я щадил его самолюбие. Бог знает, по каким причинам люди попадают на Кавказ! Тут и страсть, и проигрыш, и всякого рода истории, которые большей частью бывают неприятны для их героев. И что мне за дело, рассудил я, до его истории, если окажется, что судьба подарила мне в моем уединении хорошего товарища.
Итак, я не стал расспрашивать его. Он и без расспросов в скором времени сделался достаточно грустен. Напрасно старался я увлечь его воспоминаниями о салоне Марии Николаевны Голицыной, куда, как оказалось, он был вхож, как и я, только в иное время. Напрасно напоминал я ему о Леночке Каратыгиной с её шутейным альбомом. Напрасно пересказывал я последние истории, случившиеся с иными из наших общих знакомых… - Он еле отвечал мне, и только всё подливал и подливал вина в стаканы, по видимости мрачно и торопливо опорожняя свой. Я старался не отставать от него, но с каждым глотком обозначивалась разность наших состояний: я становился веселее, он – угрюмее.
- Давайте на «ты», - предложил я наконец, отчаявшись расшевелить его, и разлил шестую, не то седьмую бутылку. Он посмотрел на меня своим тяжёлым взглядом, и я впервые невольно пожалел, что судьба свела меня с ним.
- Увольте, ротмистр, - сказал он. – Мы с вами, кажется, не бабы базарные. У меня и ближних друзей таких, почитай, что нет… Извините, никак не могу-с. Не приучен «тыкать» жандармским ротмистрам. 
С этими словами он встал, ёрнически поклонился и вышел вон из залы неверной, пьяной походкой.
«Экое фрондёрство», - подумал я, впрочем, без злобы. – «Чем-то он сильно обижен нашим братом. Видно, и на Кавказ его загнал длинный язык, а не прекрасные глаза».
Несмотря на выпитое вино, я долго не мог заснуть и, ворочаясь, всё более ощущал раздражение против этого человека, ответившего на мою любезность глупой выходкой. Но – Господь велит прощать! – я решил не придавать значения ничему подобному. Странное дело! Сосед мой вдруг стал казаться мне моложе не только по чину, но и по летам, хотя мы уже выяснили, что мы ровесники и даже близки именинами. В нём было что-то незаконченное, юношеское, и мне вдруг захотелось стать для него старшим товарищем, помочь ему воспитать в себе те качества, которые, без сомнения, в зародыше находятся в душе каждого дворянина. И думал я о его воспитании не только по служебной привычке (мало ли засидевшихся в недорослях «вольнодумцев» приходилось мне наставлять на путь истинный!), но и с какой-то сладкой надеждой на то, что мы сможем стать с ним друзьями. Он нравился мне – но и раздражал в то же время. Он притягивал меня своей отрешённостью, и тут же отталкивал – угрюмой озлобленностью.
«Кто знает, - подумал я, - какое чувство возьмет верх за время нашего вынужденного соседства?»
С такими мыслями я наконец заснул.
На следующий день погода была чудесная. Я проснулся в осьмом часу оттого, что солнце ударило мне в глаза. Ни  минуты долее не хотелось оставаться в постели. Я вскочил, крикнул умываться, с походной быстротой совершил свой утренний туалет, спросил кофе и вышел покамест на крыльцо. У сарая играли собаки, выторгованные мной у старика-перса. Армянин, служивший толмачом, клялся, что собаки приучены к охоте на кабана.
«Решено!» – заключил я и подумал, памятуя о христианском долге терпимости, пригласить и соседа. Лишние ружья у меня были.
- Какого чёрта? – услышал я хриплый голос в ответ на мой вежливый стук в дверь. Послышался скрип кровати, грохот опрокинутого стула… - Дверь отворилась, и на пороге появился мой сосед, в халате, всклокоченный, с заспанным лицом.
- А, это вы, ротмистр! – сказал он, усмехаясь на свой обычный манер. – Чем обязан?
- Простите, поручик… - начал было я.
- Виноват, который час? – перебил он меня.
- Осьмой.
- Бог мой, какая рань! Итак?
- Итак, - сказал я, сдерживаясь, - я хотел пригласить вас на охоту в горы. Собак я вчера купил.
- Помилуйте, ротмистр! – воскликнул мой сосед. – Я не проснусь раньше полудня… Конечно, ежели вы приказываете… - добавил он, ёрничая по обыкновению.
- Не смею приказывать, сударь, столь утомлённому делами человеку, - сказал я, развернулся и пошел пить кофе.
Через полчаса я ускакал вместе со своим денщиком и собаками. Охота была удачной. К обеду мы вернулисьс матёрым кабаном, да ещё в сумке у меня лежали два довольно жирных фазана. Армянин сказал, что мой сосед уехал в десятом часу и с тех пор не возвращался.
Признаться, мне стоило большого труда подавить в себе раздражение и пригласить его (он вернулся вскоре после нас) отведать кабана и фазанов. К моему удивлению, сосед мой был на этот раз любезен и словоохотлив. Но я уже не доверял его внезапному добродушию. Теперь уж он перебирал старых знакомых и новые сплетни о них, а я больше помалкивал. Когда он говорил о ком-нибудь недобро, мне представлялось, что он в последний раз виделся с тем в дурном расположении духа, когда он хвалил кого-нибудь (впрочем, он мало кого хвалил), я думал: «Ну, стало быть, они расстались тогда, когда у него голова не болела, и