Прыжок над ветром Камикадзе 2.

тактику…
   Ох, была ли в этом возвышенная истина красоты мужественной, когда и встали в единый строй железные кони железных воинов устрашающих шлемов, образов ли воинственных демонов? О, рыцари! Но опоздали они, ибо весенний силезский ветер дул в лицо. Могло ли это иметь значение?

   Тысяча Жаргалтэ, как и другие тысячи, застыла в ожидании. Но у него особенная тысяча, которая в отличие от других состоит сплошь из монголов, а не из воинов новых народов империи. У его тысячи особенная задача. Нет, не в резерве ныне его тысяча, она вступит в битву одной из первых. Как много раз ожидал он всегда с волнением сердца каждый бой, как и этот. Но думал сегодня и о другом, что довелось увидеть накануне, но точнее кого увидеть накануне. Рядом с самим Барданом – сыном Чагатая, внуком Чингисхана посреди юртаджи увидел он издалека одного из них, молодого, но столь похожего на его друга Баяр-Туяа, того самого из берегов Уды земли Баргуджин Тукум. Не сын ли его? Но взгляд так и устремлён вперёд, туда, где строй противника невиданных видов, что зашевелился.

   Единым едва рысящим шагом подался вперёд единый строй коней, облачённых в железные доспехи, как и всадники, устрашающие железные шлемы, кое у кого и рога круговые, шлемы, придающие таинственность владельцев, бесстрашных воинов благородного духа.     И ринулась вскачь, никак не опрометчиво сначала сотня, за ней другая, затем и третья, сжимающие не саблю, не пику, сжимающие хворост, насквозь ли пропитанный смолой. Очертив дугу в сторону, поджались затем на разворот, но по линии прямой далеко ль перед воинами железных доспехов, за шлемами которых разглядеть ли любопытство, удивление, что всколыхнётся наряду с воинственно боевой яростью, предвестницей ожесточённой сечи. Затем и разбрасывался хворост по линии. Когда ускакали прочь сотни, предвестницы неожиданной тактики, как последовали такому же маршруту следующие сотни, сжимающие не саблю, не пику, но горящие факелы, что бросали на смоляные хворосты, что обдавались ярким пламенем. Когда ускакали прочь и эти сотни, на тот же маршрут выдвигались вскачь совсем другие сотни, сжимающие не саблю, не пику, но странные бурдюки, что бросали на хворосты объятые пламенем. И ускакивали прочь, тогда как бурдюки, поначалу разгораясь, начинали затем чадить, не чёрным, синим дымом. Но мог ли знать противник железных доспехов, что предавался огню аргал – сухой навоз, собранный по ежедневным следам проходящих стад мирных поселян и близ города Легницы, как и по другим полям силезского княжества.    

   Юртаджи располагались на невысоком холме неподалёку от ставки Бардана. Отсюда открывался подробный вид зачинающейся битвы, когда противник железных доспехов слегка растерян. Но самое худшее впереди, оно надвигалось.
   Всматриваются, наблюдают воины тысячи за началом расписанной битвы в Добром поле. Все воины тысячи следят в ожидании нетерпения, обузданного дисциплиной, за всей рассыпной игрой в силезской долине, что вознесёт смерть и смерть. И вот под напряжёнными взорами тысячи пар глаз поднимает правую руку Жаргалтэ, тогда как рядом изготовился воин с флажком для сигнала, тогда как тысяча в ожидании напряжённом, ибо взоры и прицелены на правую руку командира тысячи, когда в воздухе и застыла правая рука. Не долго ждать. И вот взмах, резкий взмах вниз правой руки Жаргалтэ, за которым следует внезапный гром ярости раздирающего клича «урагшаа!!!»

   То есть полёт неистовости в самом ярком выражении аллюра, когда тысяча подобно заострённому ножу, рассекающему масло, врезается в горячий воздух битвы сквозь синюю завесу дыма.
   И выворачивается левый бок воина тысячи в боковой изготовке в унисон данной искромётности копыт вровень сочетания приземления и прыжка. Тетива натянута у челюсти в момент аллюра, в момент карьера, Затаённое дыхание. Поймана своя устойчивость, пойман свой миг. Воин – лук – монгольский конь – единая суть единого момента! Прицельный глаз и цель – одна суть. Взошедшее искусство, идущее от сердца, как иная музыка, когда сердце и разум, стрелок и выстрел как трепетная реальность согласованного единства. Потому вершина мастерства – воин мыслит и не мыслит. Он как падающий дождь, как ветер в степи, как тихое течение Керулена. Движение пальца. И спуск тетивы. Пение стрелы, как шелестящий свист. Харбан на полном скаку! Вот она – кровь охотника и воина со времён, когда и был с тележную ось.
   О, монгольский лук!

   Стрела воина очерчивает линию, концом которой оказывается прорезь в шлеме, как и прорезь в наморднике коня, облачённого в доспехи. Цели справа, слева, в раз и со всеми. И началось…
   В раз нарушен первый ряд единого ль строя гордых рыцарей, воинов чести, аристократов благородного духа. И если стерпит рыцарь доблести и отваги, то коню, бедному животному во всех войнах человеческих далеко не до кодекса рыцарской чести, потому как от боли и унестись прочь, скинув ли всадника, облачённого в доспехи из железных пластин. Потому и посеяна растерянность.
   Тем временем тысяча монгольской конницы буйством играющих миражей, продолжает изгибы за изгибом от спланированной тактики поражать и поражать, усугубляя растерянность, потерянность. Тогда как помимо стрел дым стелется в глаза. И по завершении кровавой игры разворачивается стремительно тысяча Жаргалтэ, дабы уступить другим тысячам авансцену смертоносного театра Вальштатской битвы при Лигнице.
   Но подвинулись было вперёд рыцари, смяв кое-где строй лёгкой конницы противника, как внезапно ли атакует тяжёлая конница Бардана. В поредевших рядах рыцарей растерянность. Потому сворачивается поредевший строй гордых воинов доблести и чести, однако же, стараясь придать отступлению нисколько не характер панического бегства. Теснимые с определённых сторон и тяжёлой, и лёгкой конницей противника, воинов ли дьявола, встают на единственный путь к отступлению, по которой и следуют воины железных доспехов. Путь, заведомо ведущий к болоту, откуда вряд ли есть спасение. Последний путь.
   Вставали в полукруг рыцари, тогда как кони увязали в болоте, некоторые рыцари и вовсе спешились, но сомкнув теснее ряды.
   И вновь тысяча Жаргалтэ приступала к делу…

   Ох, Жаргалтэ?! Ох, парень из унгират, которые ныне и есть одно из монгольских племён, родное племя Борте – первой жены Чингисхана, бабушки Бардана, бабушки Бату?! В военной кампании против империи Поднебесной династии Цзинь он стал сотником, этаким властителем на небольшом пространстве. Но до конца ли похоронил он в себе, столь несвойственные для той поры и для соплеменников ростки гуманности и миролюбивых начал, как когда-то его командир Джучи, старший сын Чингисхана, набрав опыта закалённого бойца по обеим сторонам Великой стены? Откуда знал он тогда, что этот опыт и проявился на всём скаку совсем в далёких краях другой империи, империи Хорезм. Но не знать ему, что за рядом изгибов будущего, укрытого за горизонтом непроницаемости, уже в довольно солидно возрасте он, уже командир тысячи, и остановит коня недалеко от Вены, и повернёт обратно по случаю естественной кончины властителя огромной империи Угэдэй-хана, унаследовавшего трон отца, сотрясателя вселенной. И событие возымело значение, ибо эта случайность, или не случайность в беспристрастных жерновах времени, по свидетельству историков и самой логической сути от науки по истории, и явилась спасением для остальной Европы, а значит и для всего мира той эпохи мрачного Средневековья. Ох, Жаргалтэ?!

   И определена цель. Натянут с силой монгольский лук от тысячи. Посылы разумов преобразятся наконечником стрелы, что не задрожит, застынет в ореоле стен непроницаемости. Сосредоточенность взоров по линии стрел…
   Стрелы поражали точно глазницы железных шлемов. До единого, до последнего.
   Тевтонцы, тамплиеры, польские рыцари. Жить гордо, умереть достойно…
   О, силезское небо!

   Спала ли пеленой тот образ Доброго поля, когда он здесь, в тронном зале дворца великого хана. В воцарившейся тишине каждый мог представить ту далёкую битву в далёкой земле. Первым, как и должен, нарушил тишину Хубилай-хан, однако, решивший, что пора и к делу приступить, потому и заговорил о том, для чего и позвал из земель далёких:
 - Пэнфэй, этот нань-жэн, этот китаец с Юга говорил мне об островах в океане…
   Тишина тягуче навострилась в ожидании. Для чего позвал юртаджи великий хан?
 - Я должен знать об этих островах… – продолжил Хубилай-хан.
 - Острова… – призадумался юртаджи.
 - Острова Восходящего Солнца.

                                                                   10

 «Колыбель бесчисленных народов  и племён, родина кровавых завоевателей, источник мифов и легенд, мать всех религий, почва, питающая около миллиарда человеческих существ, – такова Азия» – Эренжен Хара-Даван. «Чингисхан. Как полководец и его наследие». Белград. 1926 г.
 «Семьсот лет тому назад один человек завоевал почти весь известный мир… Он исполнил человечество ужасом, продолжавшимся в течение многих поколений… Чингис-хан был завоевателем более крупного масштаба, чем все известные деятели на европейской арене. Его нельзя мерить общим аршином. Переходы его армии измеряются не вёрстами, а градусами широты и долготы. …такое нагромождение ошеломляющих событий могло быть уделом рук только сверхъестественного существа. …казалось, что доподлинно наступил конец света. …страшные монгольские владыки после смерти Чингис-хана вихрем пронеслись над Западной Европой. … В церквах пели молебны об избавлении от ярости монголов. Кочевник, круг занятий которого исчерпывался охотой и пастьбой скота, сокрушил могущество трёх империй; …никогда не видавший городской жизни и незнакомый с письменами, составил кодекс законов для пятидесяти народов». Краузе Ф. Э. «Чингис-хан: История его жизни по китайским государственным летописям». Гейдельберг. 1922    
       
* * *

   С малых лет сполна счастливое детство, что и может выпасть мальчику степей, ибо рождён он сыном, первенцом вождя племени тайчиут рода борджигин, самого Есуге-багатура. Какого ещё счастья пожелать, когда оно само по себе подарено тебе с рождения повелением Вечного Синего Неба. Вспоминалось ли из того раннего времени, напоенного безмерной радостью и полным счастьем тот самый день, что держит он себе самом, в своём сердце, в этом воплощении твердыни несокрушимой.
   Вдвоём, отец и сын, вышли в открытую степь, что была всегда приветлива к нему. Багряно-красное зарево заката было красиво, что, казалось, от лучей огромно красного шара и травы озарились в красный цвет.
 - Завтра мы поедем с тобой в земли племени унгират. Так мы с матерью решили.
 - Зачем?
 - Искать тебе невесту в этом племени.
   Казалось, не будет предела расширенным глазам его от удивления неожиданного, но понимал он, понимал в свои девять лет.
 - А где она, эта земля племени унгират? – спросил он первым делом тогда.
 - Там… – показал отец рукой туда, где и могла найтись для него невеста.
 - А что тогда там? – показывал он в свою очередь на закат, на уходящий диск.
 - Там земли найманов, кэрэитов.
 - А там? – указал он на север.
 - Баргуджин-Тукум.
 - А там? – рука непроизвольно указала не строго на восток, а на