Прыжок над ветром Камикадзе 2.

вождя кэрэитского племени, то была невестка Чингисхана, жена любимого сына Толуя, который всегда находился рядом в войнах и против империи династии Цзинь, и против империи Хорезма; то была мать сыновей своих, посреди которых и станут великим ханами Мунке и Хубилай. Она в те годы, после смерти мужа, была правительницей отцовского «юрта», обширных земель, вбирающих реки Онон, Керулен, Орхон, вбирающих реки Селенга, Уда, плавно несущих воды свои в священное море Байкал, земли пустынь Гоби на юге, земли лесов, долин Баргуджин-Тукум на севере. Она приоткрыла дверь в мировую историю, дабы войти туда незаурядной женщиной, второй по значимости после матери Оэлун. То была Соркахтани-беки.
   В решающий миг истории она посылает гонца к Бату о коварстве Гуюк-хана, о выступлении его войска навстречу, зная, что сын её Мунке, воевал под его командованием на Больших и Малых равнинах берегов Дуная, зная, что её сын Мунке не только двоюродный брат Бату – правителя Улуса Джучи, но и его друг, что значило очень многое. Ибо и была наслышана о Боорчу и Джэлмэ, простолюдинах, но великих, преданных друзьях самого Чингисхана.

   Бату, Берке предупреждены. У озера Балхаш их войска выходят против войска Гуюк-хана. И не миновать битвы братоубийственной, если бы не одно обстоятельство. Неожиданным образом умирает болезненный Гуюк-хан. И потому открывается прямой путь для Мунке в ханы великой империи. Ибо Бату, вполне довольствующийся наследственной должность обширнейшего по территории Улуса Джучи от берегов Дуная на западе до северных берегов моря Каспия, до кипчакских степей на востоке, требует нового курултая, избирающего Мунке. Ибо, потому как видит аристократия – сыновья Гуюк-хана совсем молоды, зелены. Ибо и вспоминается наказ великого Чингисхана о том, что ханом должен быть зрелый, мудрый мужчина, но прямой потомок его. И потому 1 июля 1251 года по календарю григорианскому, по велению наказа великого предка, и потому под влиянием могущественного Бату ханом превелико великой Монгольской империи становится Мунке. Но и роль его матери Соркахтани-беки была значимой, очень значимой.

   Вот так, таким образом ветвь Толуя перехватила власть у ветви Угэдэй-хана. О самом Толуе, который временно, лишь два года, был ханом великой империи, а затем уступил трон старшему брату Угэдэю, повинуясь традиции курултая; о Толуе, который до самой смерти был преданным своему брату Угэдэй-хану, будет отдельное краткое повествование, но особенно о его кончине на высоком алтаре самопожертвования от высокого духа благородства, который и взял от своего великого отца, великого предка монгольских народов.
   Мунке-хан становится ханом великой империи, тогда как Бату становится уважаемым ахэ, старшим братом в роде чингизидов. Новый хан устремляет взор свой на Азию. Войско его младшего брата Хулагу расширяет империю до Египта. Сам же он присоединяет китайскую провинцию Юньань, затем настаёт черёд Индокитая. 11 августа 1259 года великий Мунке-хан умирает во время осады Хэчжоу.

   В 1260 году ханом великой Монгольской империи становится младший брат Мунке-хана Хубилай, которого исторически справедливо назовут вторым по величине после Чингисхана.
   В данный миг истории Хубилай-хан ждал того, который по обещанию правителей Улуса Джучи и должен прибыть в Хан-Балиг в его распоряжение. К этой встрече великий хан подготовился тщательно. Даже послов из далёких стран, обставляя каждый приём с неимоверной роскошью, призванной подчеркнуть его величие, величественной империи, не встречал так, как этого человека, для встречи которого и не нужен был никакой торжественный приём. Никаких множественных иноземных советников да придворных. Лишь те, кто возвеличивают империю.
   И как-то всколыхнулось лёгкой рябью тревожности ли, волнения по ровной глади спокойной заводи души. Такого не было никогда.
   Встреча приближалась. Приближался тот, кого не мог принять во время болезни, но кого ждал, ожидал давно…  

                                                           7

 «…был просвещённым и гуманным государем. Ему приписывается изречение, что монарх должен заботиться не о накоплении материальных богатств, которые излишни, раз человек не может вернуться из загробного мира, а том, чтобы отложить в сердцах людей сокровища своих поступков. Эти слова не расходились у Угэдэя с делом». – строки об Угэдэй-хане из книги Эренжен Хара-Давана «Чингис-хан. Как полководец и его наследие». Белград 1926 г.  
  "Царствование Кубилай-хана (1260 – 1295) историками признаётся самым цветущим периодом Монгольской империи. Он был властелином огромной территории, простиравшейся на 2/3 Европы и почти всю Азию, – в общей сложности 4/5 Старого Света. Столицей её Хубилай-хан сделал город Хан-Балу, нынешний Пекин". - сайт "Монголия сейчас".

* * *

   Ожиданию последних дней подходил конец. Объявили о том, кого, о ком не раз думал в эти дни, о ком думал во время болезни. Сбывалось обещание правителей .Улуса Джучи, что исходило когда-то от самого .Бату, от самого ахэ.
   Отворилась дверь. Входил тот, преодолевший путь длиною в месяцы, преодолевший путь, что устлан был из одних льгот, по ярлыку в ладони, что был доставлен ему в те далёкие западные земли загодя из Хан Балиг от него, великого хана великой империи.
   Он шёл медленно, и во всём этом, что облеклось в походку его, выказывал взгляду, как и слуху уверенную упругость своих шагов, очерчивающая силу сего обладателя. Да, он не был молод, далеко не молод, скорее, где-то с одной телеги прожитых лет. Неприкрыто проступающая седина, кое-где глубина борозд морщин, однако на сурово худом лице, указывали явно на такой возраст. Но и телом был также сухощав. Могло ль проглядываться под одеждой такая же упругость тела, да никуда не ушедшая выносливость, под стать монгольскому коню в неприхотливости.
   Он шёл по дворцу меж рядов статных охранников медленно, тогда, как осанка его была подобна гордо развевающему белокошно бунчужному флагу впереди монгольской конницы, на который и воззрятся воины, вот, вот готовые и ринуться в атаку с громовым кличем «урагшаа». Ох, гордый воин! Никто из послов дальних иноземных государств не смел вот так приосаниться, шарканьем шагов уподобляясь угодливому лису, не более того.
    Оглядел было своё, однако, тучное тело великий хан, но остался сидеть на троне, не выражая грозный лик, что не раз бывало при встречах с послами, скорее, едва прикрытое любопытство. Наслышан, наслышан о нём. Но староват, и потому, видать, отправили вот таким.
   Нынешний правитель далёкого западного, но уже не Улуса Джучи, уже Улуса Берке, этот несносный Менгу-Тимуре никак не собирался отправлять воинов для подчинения земли Кореи, южных провинций Китая за великой рекой Янцзы, и ещё южнее земли, сплошь покрытых джунглями, над которыми навсегда нависла влажная жара, что прилипнет одежда. Уж лучше стужа у берегов родной реки, надо льдом Онона!

   Остановился перед великим ханом, отвесил поклон по подобию воина перед командиром, но никак не угождающей согбенностью иноземного посла из страны далёкой, а затем и окаменел будто, однако, прямой осанкой, немного расставив ноги поодаль. Стоявшие подле трона «стоглазый» Баян, да суровый Тутуха – исконно талантливые полководцы, однако, по достоинству оценили такое приветствие юртаджи. Да и сам Хубилай-хан увидел в этом лишь то, что указало на благородство, нежели на всякую хитро сплетённую пелену замысловатых этикетов, которым, будто щитом, всегда прикрыт какой-либо посол иноземного государства, что угадай, что у него на уме.
   Такого во дворце не бывало никогда. молчание после приветствия. И исходило таковое от самого Хубилай-хана, ибо пришедший не мог первым нарушить тишину. О чём же призадумался великий хан?

   После смерти Бату, столь покровительствовавшего ветви его отца Толуя, младшего брата Джучи, который почтительным уважением чтил всех своих братьев старших, брат Бату Берке успел поссориться со своим двоюродным племянником Хулагу –  ныне властителем Багдадского халифата, да земель Малой Азии, с его братом Хулагу. Вот тогда и произошла трещина, перерастающая до мрачно глубокого рва. Когда умер Берке, эту трещину-то и довёл до такой пропасти вот этот заносчивый Менгу-Тимуре, много чего возомнивший о себе. «Неужели у того, кого избрали великим ханом, не найдётся добрых сотни воинов, иль…» – не договорил тогда правитель Берке – правитель уже Улуса Берке его посланнику, ухмылкой оставив весьма широкое поле для всяко разных домыслов. И этот Менгу-Тимуре также витиевато дал понять, что не даст ни одного воина. Но будто вспомнив о дружбе самого Бату с Мунке, и согласился лишь на одно. Да, тот самый юртаджи, о котором когда-то и говорил Бату – главнокомандующий в том самом Западном походе. Понимал Хубилай-хан, что ныне староват стал тот разведчик, видать, не так остёр глаз, не так подвижно тело под гнётом наступающей старости. И вот он предстал перед ним. Но, однако, всё так же упруг, и так же заскользит тихой тенью, как когда-то в далёких землях предзакатного солнца. В тишине, под неприкрытой пеленой любопытства, исходящих от взоров всех присутствующих, что составляли лишь военные, Хубилай-хан и решил начать вот так с прямого расспроса ли, этот разговор, однако, государственной важности:
 - .У кого воевал?
 - Субудай-багатур, Бандар, – отвечал тихо значимо этот долгожданный юртаджи.
   При звуках имён великих полководцев выпрямились под знаком уважения даже сам «стоглазый» Баян, да и сам Тутуха, как и все остальные. Вопрос о далёких землях Европы навис, напрашиваясь сам собой, всё так же и раздирая никак не померкнувшую страсть столь обжигающего любопытства, что обнажилась тишина. Но, видать, у Хубилай-хана на этот счёт была своя задумка, свой отдельный вопрос, который он задаст позже, и, может быть, не в столь обширном круге, так выжидающе обострённом на слух. Потому следующие слова его вот так круто и повернули совсем в другое русло:

 - Из седой старины ведомо нам – юртаджи владеют крепко острой памятью. Ходили преданья о том, что они могут отыскать, и указать на ту траву, на которую когда-то и обратили взор. Может ли юртаджи подтвердить преданье?
   Говорил великий хан с едва ли приметным тоном ехидства ли, но что-то от схожего с сарказмом. «Проверяет» - могли подумать талантливые полководцы восточных кампаний, да и остальные были схожи в этом предположении, что и было близко к истине. Воин великих полководцев далёких западных кампаний не шелохнулся, оставался недвижим, и, похоже, никак не спешил с ответом. Ох, какая наглость?!
Но понимали как-то, что он, скорее всего и был вхож в саму ставку Бату. Да и сам великий дед, сам Чингисхан всегда доверительно беседовал с юртаджи, внимая каждому слову. Что ж, воин знает себе цену. Тишина нависла под расписным потолком роскошного дворца. Понимали, что в этом лишь начало неведомого действия, задуманное великим ханом. Оно же, притаившееся, ввергнувшее в ещё большее любопытство, не замедлило проявиться ли во всей красе. Ибо подносил придворный писарь и книгу, и бумагу бледной желтизны. Книга была подана Хубилай-хану, бумагу же бледной желтизны, сию китайскую драгоценность писарь