покупать, а просто любоваться красотами этого удивительного края, вы должны запомнить два выражения по-турецки: - «Ек пара», то есть «нет у меня денег», и «шок пара», то есть «очень дорого». Эти же ответы на любом другом языке мира не воспринимаются на базаре как отрицающие.
- Наша жизнь – «шок пора»,
Коль карман – «ек пара».
Родились мои самые философские строчки! По дороге на корабль мы столкнулись с преклонных лет дамой в элегантном белом костюме. Это была Пиковая дама.
Луч солнца упал на дряблую, как крокодилья кожа, шею и осветил необыкновенной красоты хризолитовое колье.
Когда мы поравнялись, хризолитовый отсвет зеленым зайчиком отразился в глазах Кристины, которые из серых стали зелеными и вдруг нервно вспыхнули. Она с волнением обратилась ко мне:
- Я хочу сказать вам нечто очень важное. Даже не сказать, а показать. В смятении она стала меня торопить, спеша к трапу. Быстро провели пассажир-ские магнитки, подтверждающие наше возвращение, и Кристина буквально потащила меня в свою каюту.
Как выяснилось, у нас были совершенно одинаковые каюты – без иллюминатора... Также повешено зеркало. И так же, как и у нас, на полочке перед зеркалом стоял купленный на Родосе бюстик, правда, Горация, а не Гиппократа, и вместо зеленых красовались два красных яблока, которые она, как и я, периодически приносила из ресторана.
- Я очень хочу вам показать кое-что, – с появившейся хрипотцой в голосе сказала она.
- Хорошо, конечно.
Кристина встала, открыла чемодан и достала свою драгоценность – подвенечное платье. Приложи-ла платье к себе и взглянула на меня, словно в зеркало. Я залюбовались ею, как и те, кто видели ее в нем салоне в Иерусалиме, на улице Рава Кука. Плот-но облегающее фигуру, с широкой прозрачной золотистой оборкой от бедра до пятки. Ни одной лишней детали. И в тон крему платья – вуаль, схва-ченная перламутровой заколкой, вроде горлинки, как мне показалось.
- Какая прелесть! – ахнула я. – Это очень дорогое платье.
- Но мне все время кажется, что с каждой минутой его стоимость стремительно падает, а цена столь же стремительно возрастает! Мы с Горацием мечтали сочетаться церковным браком в Сан-Марко!
Его родители венчались в Венеции. Я все время дума-ла об этом, как о билете в новую жизнь. Венчание – оно не только перед Б-гом – оно перед собой, оно, как закон, перед людьми… Я думала, что вышлю фото-графии дочке, знакомым, в Збараж – в школу, где работала… И все увидят, что не такая уж я неудач-ница по жизни, коль венчалась в Сан-Марко…
- Кристина! Ну, какая же вы неудачница? У вас было столько обычного женского счастья – любимый муж, дочь, работа! Поверьте, многие мечтали бы оказаться на вашем месте. Но жизнь так устроена, что иногда наши близкие уходят раньше, чем мы готовы принять их уход. И дети наши вырастают. И порой выбирают такой путь в жизни, что нам и ни снился.
- Это я подтолкнула мою девочку в «Наале».
- Ну, и что! Она счастлива?
- Да.
- Значит, было предписано свыше тому случиться! Что за трагедия? Для Израиля это более естественно, чем, простите, идея с Сан-Марко в Венеции, вырос-шая из романтической ностальгии по истории католических монастырей на Западной Украине!
- Нет, – однозначно возразила она. – Я просто хочу начать жизнь сначала. Для меня все это как ритуал, без которого ничто не начнется в моей жизни...
В это время зазвонил ее мобильник. Но связи не было. Каюта находилась в трюме.
- Кто-то не может дозвониться, – сказала Кристина.
- Наверное, Гораций.
- Нет, не он. Просто вы думаете о нем лучше, чем он есть. В конце концов, у него отдел в магазине, в который всегда заходят женщины – кому колечко, кому сувенирчик какой нужен – все блестит, красиво, витрины в зеркалах прибраны. Где-то в Восточном Иерусалиме у него есть дом, правда, я там никогда не была… А деньги уж точно будут, коль сейчас за троих детей от первого брака в Америку переводит…
А вот у меня – затяжная «ек пора», как сегодня сказа-ли в Куш-Адаси, то есть нет у меня денег, оттого и жизнь слишком дорого начинает мне обходиться, не-смотря на все старания. «Шок пора», кажется, так здесь говорят? Шоковая пора у меня теперь.
16
А потом было еще несколько дней и вечеров и прекрасных стоянок, которые почему-то становились грустнее, а жизнь и вспрямь дороже!
Все вечера и ночи напролет Гораций проводил в казино. Он был очень возбужден. Красные глаза словно вываливались из орбит. Напряженность от фатальной неудачи перешла в какое-то иное состоя-ние. Он растворялся в игре, не отличая фантазии от реальности, пустоты от наполненности. Он был весь в предвкушении азарта неведомого. И это будора-жило кровь. Подогревало и ощущение того, что все происходящее за столом происходит не ради него, но одновременно принадлежит и ему. Блаженное, раб-ское чувство подлинного переживания… Им, как живой водой, питается игрок, продолжая жить по привычке, когда уже неважно ничего, кроме момента игры.
Ротозеев в казино почему-то становилось больше. Даже я как-то зашла и увидела наблюдав-шего за игрою мужа:
- Ты знаешь, я думаю, что Гораций – один из тех игроков, которые не умеют остановиться. Давай лучше выспимся перед Венецией. Завтра столько всего предстоит!
Мы спустились к себе в каюту, а за столом рулетки предстояла игра хай-роллеров (High Roller) – игра на большие деньги. Вокруг обитого зеленым сукном стола сидела Пиковая дама и несколько немолодых мужчин. Все они курили. Начали с кассинга – увеличения ставок, чтобы отыграть предыдущие деньги. И…
Гораций знал, зачем едет в круиз, зачем идет в казино. Это было, как борьба за выживание. Еще мать внушала ему, что мужем мужчину делают деньги, что бедный муж не в чести. Он любил Кристину и, выплачивая каждый месяц ей зарплату, не мог признаться, что давно нищ. Никто не знал, что его отдел в каньоне, казавшийся когда-то незыблемой собственностью, вот уже два года как заложен, что в своем доме в Восточном Иерусалиме он занимает единственную комнатенку с жестяным тазом вместо ванной, а все остальные сдает, чтобы оплачивать налоги и обучение троих детей в университете в Америке. А еще, каждый низкорослый человек острее других воспринимает то, что стал еще ниже.
В самой идее Кристины обвенчаться непременно в Венеции и для него было нечто притягательное – уйти от того, что пережито, начать новую жизнь, ощутить себя итальянцем, как в утробе матери, а не презираемым арабом в стране, где родился.
Его ставкой в игре была жизнь, вмещающая любовь к женщине, оплату круиза, выкуп магазина, съем квартиры, поскольку даже в свой дом он не мог привести будущую жену. Он знал, что бедность душит все, и не хотел быть бедным мужем! Десять лет счастья, пусть пять, – больше не надо. Но по-людски, с уважением к себе и с красивой женщиной – впечатлительной, порой непредсказуемой, нежной, застенчивой, сентиментальной, а главное – храни-тельницей домашнего очага. Как же истосковалось все его существо по этому самому очагу... С некоторого времени он чувствовал, что не в силах существовать без Кристины как части собственного дома, без которого уже себя не мыслил…
Когда-то рулетка улыбнулась Горацию. И он запомнил тот момент с благодарностью, дав себе зарок больше не садиться за стол, потому что – в отличие от ходульных рождественских чудес – рулет-ка не часто раздает подарки.
Но сегодня он хотел взять реванш – противо-стоять судьбе, гадливо подсмеивающейся над ним последние годы. Гораций не сдавался, продолжая разыгрывать стабильного хозяина магазина, никого не посвящая в свои материальные проблемы, убежденный, что злая бедность сводит на нет славу имени. Все вернется на круги своя! Ну, еще немно-жечко, еще чуть-чуть терпения. И он поднимется, отыгравшись за все. Он до последнего момента на-деялся на чудо, что все как-то само собою уладится. Почему? Потому что влюбился и поплыл по течению надежды к своей Венеции гораздо раньше, чем вып-лыл из надвигающейся нищеты. Большая игра перед городом на воде осталась его последним и единственным заплывом.
И вдруг он вспомнил семейную реликвию – гравюру, которую когда-то ему подарила мать. Легендарный воин Гораций – герой Древнего Рима, подрубившего подрубить опорные столбы моста над Тибром, по которому этруски двигались на Рим. Тот Гораций повернул судьбу вспять и остановил эт-русков. Так и он сейчас пытался повернуть судьбу – не народов – свою, собственную – пусть недостой-ную скал, упирающихся в небо… Но рубил, рубил, рубил столбы под собою…
Крупье, похожий на арийца, гибкий крашеный блондин с подведенными голубым контуром глазами, тонкими пальцами выстраивал фишки и выбрасывал темно-красный шарик. Тот, вереща, стремительно вращался по кругу против движения рулетки и непредсказуемо решал судьбу.
17
Ни о какой ночи любви перед венчанием не могло быть и речи. Светало. Гораций не возвращался. Корабль подъезжал к Венеции. На радиоузле крутили музыку великих итальянцев. Звучала «Тоска» Пуччини.
Кристина открыла чемодан с платьем. Вдруг музыка по радио оборвалась, точно обрезанная но-жом. Кристина невольно ощутила враждебное молча-ние и пустоту, хотя так нередко происходило с контактом радио на корабле. Но сейчас это было как-то иначе, словно что-то окончательно разбилось. Крупные слезы градом катились по ее щекам.
- Ну, зачем он так со мною? Ну, куда, куда он подевался? Ну, где его искать? Неужели вот так вдруг сбежал, как хохол-алиментщик сбежал? Да почему же у всех женщин из той бескрайней страны вот так все повторяется? Что я скажу своей дочери? Каково ей будет перед мужем? Так и будет попрекать ее всю жизнь, что мать, мол, шлюха – на полкруиза!.. За что?
Рыдая, она потянулась за салфеткой, чтобы высморкаться и вытереть слезы, но нервно дрожащие руки не слушались. Локтем она нечаянно задела сто-явшую у зеркала скульптурку Горация со снесенным ухом. Бюст упал, разлетевшись на подставку, тулови-ще и голову. Она вздрогнула и не стала его собирать.
Потом встала, вытерла слезы, очень быстро свернула платье с вуалью и положила его в спор-тивную сумку.
Неожиданно радио включилось снова – вклю-чилось на верхней ноте самой диапазонной арии Тоски – перед обрывом – птицей со сложенными крыльями. После гениальных страстей в шедевре Пуччини все в жизни казалось даже не игрою – стершейся монетой. В каюте стало совсем душно. Она вышла в коридор своего тамбурного отсека, натыкаясь на соседей по таким же каютам без окон. Она словно искала кого-то, вглядываясь в примелькавшиеся за время тура лица, скользя по ним невидящим взглядом. Каждое столкновение отдавалось резкой болью в висках. Сердце бешено колотилось. Казалось, что все вокруг одновременно решили помешать ей просто идти. А ей нужно было выйти отсюда! В возбуждении она налетела на мужчину маленького роста в шортах и в футболке с надписью «Brandy bestseller». Резко остановилась и, фамильярно обняв его за плечи, сказала: «Почему ты еще не одет, милый? Так и на собственную свадьбу можно опоздать! Поторапливайся! Костюм на вешалке!» Незнакомец, остолбенев от неожиданной тирады, попытался высвободиться из ее неуместных объятий. И тогда, низко наклонив голову, почти прижавшись к его уху, Кристина даже не прошептала, а прошипела: «Ты еще жив? А бюст уже разбился! И другого памятника
