остался в Израиле, как и его отец, поступил на исторический факультет, несмотря на все уверения семьи в непрактичности такого выбора. На что молодой человек очень просто отвечал:
- Я б в военные пошел, только все равно со своим ростом карьеры вашего любимца не повторю, – и показывал на семейную реликвию – гравюру, взятую матерью вместе с благословением из дома своих родителей.
670 год до н.э. Гигантский, как Святополк, легендарный герой Древнего Рима – воин Гораций – останавливает полчища этрусков, пытающихся взять Вечный город. Чтобы остановить неприятеля, нужно разрушить мост через Тибр, по которому враги пред-полагают ворваться в Рим. Гораций вступает в неравный бой, а потом предлагает жителям Рима подрубить опорные столбы моста над Тибром. Спасенный Рим превозносит Горация, провозглашая народным героем.
- Ну, что ж, – печально вздыхала мать, – историчес-кий, так исторический, только хоть ты-то нас не оставляй. А то ведь пятеро вас бегало, а теперь словно в доме никого и не было…
Но даже природная незлобивость Горация не спасла его, как любого низкорослого человека, от наполеоновского комплекса. С юности он метил высоко, но явно переоценивал свои возможности.
Преподавательская карьера Горация в Иеру-салиме складывалась исторически закономерно. Ма-лый рост неизменно оказывался глобальным препят-ствием на пути общения с учениками. Школы сменя-лись. Ирония и насмешки школьников оставались прежними. Повторяемость прецедента сделала его законом. И тем не менее Гораций понимал, что рутина и повседневность – не для него, что ему выпало в жизни играть иную роль…
Престарелых родителей очень огорчало это его ощущение. Посетовав на жизненную несправед-ливость, они купили Горацию отдел сувенирно-ювелирного магазина на автостанции.
- Не печалься, сынок, - завещала мать, - твой магазин сделает тебя выше в глазах других людей. В ювелирные чаще ходят женщины – они добрее школьников, особенно, когда им понравится какая-нибудь безделушка. Не жадничай. Здесь жизнь тяжелая – женщины отдадут сторицей. К тому же отец заказал для тебя специальное высокое кресло и табуретку, как в баре. Ты всегда за прилавком. На твой рост никто и внимания обращать не будет.
И действительно, очень скоро в своем магазине Гора-ций почувствовал себя, как на руководящем посту, взойдя на который отдавался ему с энтузиазмом и великодушием. Когда он сидел за прилавком и разговаривал с клиентками, припоминая всякие случаи из всемирной истории, он даже чувствовал, что некоторые покупательницы смотрят на него с интересом.
От этого нового ощущения себя в мире он работал еще плодотворнее с внутренней убежденнос-тью, что так будет всегда. Научился даже вдохновен-но привирать в адрес своего товара. В то время магазин процветал. В один из дней Гораций принес из дома гравюру матери о народном герое Рима и заказал вывеску «Гораций».
9
Вернувшись после ужина в каюту, я увидела, что муж уже успел поставить нашего Гиппократа между двумя зелеными яблоками, регулярно приносимыми мною из ресторана и выставляемыми перед зеркалом. Я улыбнулась, подумав о том, что, сколь бы ни стремилась горничная придать каюте после каждого нашего выхода абсолютно нежилой вид, оставляя на зеркале свою визитку с каллиграфически выведенным именем «Виктория», я могла-таки узнавать свою каюту не только по яблокам, но и по Гиппократу! Я сразу плюхнулась на кровать, пос-кольку Родос, покорив душу, утомил ноги.
Мне снилось круглое, как тарелочка, озеро, вдруг возникшее вместо фонтана с чугунными коньками на острове между Эгейским и Средиземноморским морями.
Я стою со своим Гиппократом и изучаю подпись на подставке: «Гиппократ. Он же папа Иннокентий V1, оглашает бернардинцам право на охрану Гроба Господня в Палестине». Вдруг – откуда ни возьмись – Аркаша. Говорит:
- Привет Гиппократу в ваших Палестинах.
- Откуда ты?
- Из Збаража за лилиями средиземноморскими прибыл. Взял и уплыл. Смотрю, и в правду возвраща-ется с водяными цветами, а стебли такие, что по булыжной мостовой волочатся. Я помню, что у них всегда были длинные и гибкие корни, но чтобы такие, и представить не могла.
Идет он ко мне с этой белой чудо-охапкой, да только словно и не видит меня. Так и идет мимо. Так и прошел. Оборачиваюсь, а за мною – Кристина – голая! Остановился он перед нею. Скрутил стебель одной лилии, как лозу, а потом, словно венок надел на голову. Другой цветок перекинул через шею так, что белые лепестки водяного дива оказались прямо у соска левой груди. Другим корнем опоясал талию и навесил на него цветов, чтоб хоть грех прикрыть – все ж при честном народе.
- Ну, теперь ты – настоящая наяда, прямо дочь Подводного царя. Можно и под венец! – и подает ей в руки букет из оставшихся водных цветов. А еще, - желаю счастья в личной жизни в городе на воде! Потом озеро начало сужаться и сузилось до размеров того самого фонтана с морскими коньками на площа-ди старой крепости. И вдруг корни цветов зашевели-лись. Начали душить Кристину, как змеи. Она застонала от боли, начала кричать, взывая о помощи. А когда брызги фонтана заалели, голуби и горлицы с гулким уханьем разлетелись в стороны…
От ужаса я очнулась. Почему-то отключился кондиционер. Было невыносимо душно. Я резко села на постели и осоловевшим взглядом столкнулась с собственным отражением в зеркале, бюстом Гиппо-крата и двумя зелеными яблоками, машинально схватила одно и с жадностью начала его поедать, чтобы кислым утолить навалившуюся жажду. Пос-тель мужа была пуста.
10
Кристине тоже снилась двухрядная Родосская крепость. Звучал однообразный католический мотив. Человек в монашеской рясе подошел к ней.
- Отец, благослови, – прошептала Кристина бернар-динцу.
- Тебе нельзя. Ты – Христина, христианка, посвящен-ная Христу, – жестко ответил монах.
- Но я не давала обета безбрачия? – вымаливая благо-словение, взмолилась Кристина.
- Что ж, не хочешь крест Христа, неси свой крест. Он надел ей на шею крест на нитке, выдернутой из корабельного троса. И крест прилег к ее коже, втянув боль бытия, связанного родовою вязью, верша власть золотого равновесия духа. И вдруг крест прилип к ее груди. Начал давить и жечь непокорство покорности. Она хотела сорвать его с шеи. Но не могла. Она крик-нула монаху:
- Святой отец, за что?
- За алименты… – бернардинец снял капюшон, и она увидела лицо своего отца-неплательщика, лицо кото-рого помнила смутно, разве что на суде семилетней девочкой. – Теперь у тебя свой крест и не зарься мои шабашки, ничего не отстегнешь, сучка! Пахло пале-ной кожей. Она силилась сорвать раскаленный, как клеймо, крест, крича:
- Помогите, хоть кто-нибудь!
- Чего орешь-то, «Горац-твою-мать»? Никто тебя не услышит. Вон одно ухо твоему памятнику уже отбило. А завтра и второго не будет. Как без «ух» слышать? А когда голову снесет, что делать будешь? Все равно гореть – не сразу, так потом, – процедил сквозь зубы бернардинец-алиментщик.
В это время один почтовый голубь подлетел к Кристине и попытался клювом поддеть раскаленный крест. Бернардинец-алиментщик тихонечко оторвал голубя от креста, осторожно взял его в руку, словно пытаясь вложить ему записку, а потом со всей силой сжал его в кулаке так, что капли голубиной крови пролились на булыжную мостовую.
Задыхаясь от кошмара, она проснулась, села на постели, столкнувшись с собственным отражением в зеркале, двумя красными яблоками и гипсовым бюстом римского поэта с отколотым ухом. Она хотела пить. Однако воды на столе не оказалось, поэтому она схватила одно красное яблоко и надкусила его. Но яблоко оказалось сладким и не утоляло жажды. Постель Горация была пуста. По-видимому, он еще не ложился.
Мы, не сговариваясь, едва ли не столкнулись с Кристиной на палубе, сославшись на невероятную духоту в каютах. А потом, словно набрав в рот воды, обе не могли вымолвить ни слова. Едва судно отошло от берега, белая пена волн замерцала засвеченной пленкой в завораживающих и притягивающих взгляд черных волнах.
Через какое-то время мы разошлись. Однако спускаться в каюту не хотелось, но и не хотелось, чтобы кто-то мельтешил перед глазами. Я перешла на техническую палубу – поближе к тросам и кнехтам, чтобы побыть одной и вновь обрести нарушенное нелепым сном эмоциональное равновесие, которое обычно возвращает общение с природой. Я всматри-валась вдаль и в какой-то момент в глубине черного пространства начала различать очертания гор, светя-щихся сине-голубыми маяками. И вдруг, словно из лавины вод, по этим самым горам-маякам, звездной лисицей нечто всколыхнулось в небо. Потом по склону горы загорелись слова: «Добро пожаловать в Мармарис».
- Через пару часов – завтрак в Турецкой Ривьере! – подумала я и пошла добирать оставшиеся часы здорового сна.
И тем не менее, при встрече с Кристиной за завтраком, молчаливое оцепенение вновь охватило нас обеих. Мужчины же, напротив, были очень оживлены.
Оказывается, этой ночью в «Duty free» после 1.00 на спиртные напитки была бешеная скидка, а они были чем-то так увлечены, что пропустили это объявление мимо ушей.
- Представляете, как пролетели?! Два к одному шел «Martell»! – как-то чересчур громко сказал мой муж.
- Какая радость! – с чувством налетевшего восторга воскликнула Кристина и так раскраснелась, будто с утра уже приняла «Martell» даже без скидки.
- Это событие, которое, непременно нужно отметить! – с неменьшим подъемом подтвердила я.
- Что отмечать-то? – удивился нашему воодушевле-нию муж.
- Уже пролетели! – с улыбкой заметил Гораций, подавляя усталую возбужденность после бессонной ночи. От него сильно пахло сигаретами вместо при-вычного утреннего «Jivago», запах которого я для себя отметила и хотела купить такой же одеколон мужу – почитателю пастернаковского «Доктора Живаго». Зато мы с Кристиной даже освободились от ненужной сумеречной нервозности. Оказывается, иногда полезно для здоровья узнать задним числом совершенно не интересующую тебя информацию о «Duty free».
11
Остров Мармарис расположен на горах, удивительный заповедник, напоминающий по приро-де Пятигорск, Железноводск, подъезды к Кавказу. Солнечный сосновый лес, с ярко-зелеными иголками, которые словно сегодня народились. Здесь же, в светлом, прозрачном бору на лесистых взгорьях располагаются серо-водородный и радоновый источ-ники. А за изгородью из плетеной ивы – грязевой бассейн. Все обмазываются грязью, как в Мацесте или на Мертвом море, и греются на солнышке, напо-миная глиняных големов, оживших в фантастическом правремени.
Чуть поодаль находится выложенный белым известняком небольшой бассейн, казжущийся скорее макетом, изображающим ледниковый период для какого-нибудь провинциального Музея природы, чем для отмывания липкой, как нефть, грязи.
В этом самом бассейне мы с Кристиной смогли даже продолжить нарушенную эмоциональным сбоем беседу. Она начала:
- После смерти Аркадия Борисовича все в моей жизни дало крен. Не могла я без него. Каждый угол напоминал о нем. Не знала, куда деться. А тут из Сохнута налетели. Говорят:
- Вы, мол, свою дочку в этой забытой Б-гом Украине загубите. Нет, мол, у вас исторического еврейского самосознания и сострадания к своему ребенку. Мы ей новый мир откроем. Вся диаспора теперь в
