Сквозь тернии

ребёнок остаётся чистым всю жизнь – даже когда становится взрослым, – потому что никому нет до него дела. Странно, что вы не додумались сами...

Россия. Рязань. «Мама».

Женя уныло брела по шумной мостовой, изредка цепляя встречных прохожих, которым не было до неё никакого дела.
Им нет дела до её горя. Им всё равно. Потому что это случилось вовсе не с ними, а с кем-то ещё.
«С кем-то ещё... Оказывается, как мало нужно для того, чтобы превратиться из обычного человека в КОГО-ТО. Миг – и всё летит в тартарары, словно так было запланировано изначально. И кажется, что обратной дороги нет... Хотя её и впрямь нет. Особенно у меня».
Женя не совсем понимала, почему она ещё до сих пор жива: еда казалась тяжёлой и безвкусной, мысли – странными и обречёнными, а ночи – просто ужасными. В них неизменно что-то таилось, не желая показываться на глаза. Женя помнила, как орала во сне, силясь докричаться до Славика, но во вращающейся мгле звучал лишь его ехидный смех: он всё для себя решил уже давным-давно, а не после того, как случился кошмар.
Он не то чтобы так ни разу и не позвонил, он не брал трубку, даже когда звонила сама Женя, в порыве нестерпимого отчаяния, понимая, что просто не может одна ВОТ ТАК! Да, он не брал трубку, а потом стал резать буквально по живому: просто «сбрасывал» вызов, словно это была не Женя, а кто-то посторонний.
«Снова это опостылевшее КТО-ТО! Привязалось, как гадкое МАЛО ЛИ ЧТО!» – Женя замерла на перекрёстке и глупо смотрела на обычную семейную пару, что прогуливалась вдоль противоположной улицы. Сердце колотилось, точно ополоумевшее, а в груди набухла боль... да так, что хоть волком вой!
Женя поскорее отвела взор от чужого счастья, уставилась под ноги, на грязный асфальт. Чуть в стороне замер встревоженный муравей; он поглядывал на Женину тень, не решаясь продолжить путь.
Женя просто отступила назад – она ничто. Даже не тварь. Она пустое место, оболочка, внутри которой не осталось жизни. КТО-ТО принёс заразу, и та подчинила себе организм. Она поселилась в каждой клеточке, в каждом атоме, в каждой частице! Она убила всё благополучное и светлое, оставив лишь нестерпимую боль, которую ничем невозможно унять. Хотя бы ослабить на время, чтобы попытаться передохнуть.
Женя вздрогнула и пошла не зелёный сигнал светофора.
Навстречу шла парочка – он и она. Он держал её за руку, а она громко рассказывала, как устала и как ей всё равно хорошо. Женя проглотила вязкий ком, с трудом устояла на ногах от шлейфа жизни, что нёсся вслед за счастливыми подростками.
На противоположной стороне улицы царила тень – Жене было всё равно.
«Действительно, почему я до сих пор жива? Как я сама терплю всё это?! – Она отчаянно выдохнула. – Не было бы мамы, скорее всего, я бы исчезла ещё на прошлой неделе, в тот самый вечер, когда Лера была вынуждена меня покинуть. Я бы не смогла совладать со всем этим в одиночку. Я бы не выдержала».
Каждый день после работы, Женя возвращалась домой. Она сама не знала, почему поступает именно так. Точнее знала, но упорно игнорировала данность: она надеялась, что в один прекрасный вечер за дверями квартиры её встретит прежняя жизнь, утерянное счастье. Да, глупо, но Женя не могла с собой ничего поделать – она оставалась наивной дурёхой, которая, наверное, смогла бы даже простить, захоти этого сам Славик. Но Славик не хотел, отчего Женина жизнь походила на гигантские качели, с той лишь разницей, что она не могла с уверенностью сказать, навстречу чему полетит, в тот момент, когда закончится томительное ожидание в одной из мёртвых точек. Она не знала, что принесёт с собой новый день.
В детстве качели выглядели не столь жутко, но на то оно и детство.
Женя росла спокойным ребёнком: образцовой дочерью, привыкшей во всём слушаться маму. Мама была доброй – она и сейчас оставалась такой же, по прошествии почти трёх десятилетий, – так что чаще Жене приходилось самой выпрашивать то или иное поручение, потому что смотреть просто так на труд взрослых она не могла. Папа отчего-то пил – сейчас Женя прекрасно понимала из-за чего именно. Это называется алкоголизм – пьешь, чтобы жить, как бы абсурдно это не звучало. Но всё именно так. Так вот, папа пил, на дворе стояли суровые девяностые, постоянные дефолты и сопутствующие им задержки заработных плат. Мама трудилась нянечкой в детском садике. Когда припёрло окончательно, устроилась подрабатывать уборщицей в одну из частных контор, – в те времена они плодились, будто кролики. Жене тогда было чуть больше десяти – она ходила в четвёртый класс. Да, это совсем не тот возраст, в котором появляются первые осознанные мысли – точнее сознательные, – но у Жени они появились именно тогда. И именно в таком возрасте она стала помогать маме убирать офисные помещения, уверенная в том, что так правильно.
«Да, так правильно. Иначе вырастешь бездушным существом, а если, ко всему, ещё и удачно пристроишься, то вне сомнений, начнёшь «жиреть» буквально на глазах, с одной лишь разницей: будешь заплывать вовсе не жиром, а собственным эгоизмом, так как разогнать поселившихся в голове демонов окажется не так-то просто. К тому же ты и сама не захочешь этого делать. Зачем, когда и без того всем живётся в сласть».
Женя прислонилась к теплой двери подъезда и прислушалась к сердцу. Когда-то по ту сторону было всё, теперь же, не осталось ничего. Нудный периметр чужой квартиры, обнесённый равнодушными стенами, вдоль которых поскрипывает осточертевшая мебель. Угнетало буквально всё: шёпот телевизора, писк будильника, капли из крана, крохотные волоски на диване и постельном белье... Всё что осталось от НЕГО, буквально обжигало, сводило, скручивало и рубило на мелкие части, так что хотелось просто подойти к одной из стен и колошматиться головой до самого утра! А потом, прямо так спуститься вниз, на улицу, и от души пореветь, бросаясь на ранних прохожих по той простой причине, что у тех осталось то, чего больше нет у тебя.
Женя прекрасно понимала, откуда берутся эти непутёвые мысли – это был шок, предвестник тягучей депрессии. От первого погибают быстро и сразу, от второй – долго мучаются, а потом тоже... погибают, если никто вовремя не растормошит.
У Жени осталась только мама – отец умер, когда она была ещё девочкой, от рака лёгких. Странно, но он никогда не курил.
Женя не боялась депрессии – шок она и вовсе уже пережила, – лишь изредка пропуская в свою голову истинный бред. Она вновь не знала почему, но твари, живущие в нём, уже не казались столь жуткими и плотоядными, как было в самом начале. Возможно, теперь они были просто не в силах причинить ей вреда, а потому превратились в обычных зверушек, что томятся за решётками многочисленных городских зоопарков.
«Ведь куда безопаснее смотреть на зубастую акулу в океанариуме, нежели плавать с ней в открытом море, где, как не изворачивайся, а конец всё равно один. Условия обитания и состояние души – плоды одного дерева. Вопрос в том, окажутся ли они после созревания в одной чашке, или же сохранят обособленность друг от друга».
Женя в последний раз провела пальцами по двери подъезда, стиснула зубы и направилась прочь от дома – ей надоела собственная глупость, надоели наивность и простодушие, надоело пустое существование. Это ведь она сама во всём виновата! Подумать только, это надо же довести себя до подобного бессмыслия: поверить в сказку и жить в розовых снах, боготворя своего верного принца, который на деле так и норовит залезть под первую же встречную юбку!
«Подруга, какая же ты ещё девочка! Невинности лишилась, а вот ума, так и не набралась, потому что не тем местом думала. Хм... От него же и пострадала. Интересно, сколько раз он мне изменил за всё время, что мы были вместе?»
Женя закусила нижнюю губу и брезгливо содрогнулась. Это было самым омерзительным: представлять, как Славик имел не её. Потом он возвращался домой, принимал душ, врал про очередное затянувшееся совещание и лапал её своими грязными руками, целовал мерзкими губами, а затем ещё и...
А ей нравилось!!!
Теперь же собственное тело казалось общественным туалетом с грязными кабинками, заплёванным полом и использованной туалетной бумагой вместо мыслей.
Женя вскрикнула от громкого автомобильного сигнала. Тут же огляделась по сторонам – середина проезжей части, на светофоре застыл красный пешеход, буквально в шаге тарахтит чёрный «форд-фокус», за рулём которого надулся явный имбицил, что так и не пережил кризис среднего возраста.
Женя сжала кулачки и трусцой перебежала улицу.
«Надо впредь быть аккуратнее с мыслями, а то можно так и впрямь, не успев пожить под определением КТО-ТО, транзитом проследовать туда, где обитает ЧТО-ТО... Чёрт!»
Женя перевела дух, заспешила к знакомому дому.
Каждый вечер, вот уже на протяжении целой недели, мама отпаивала её корвалолом, накачивала валерьянкой и пыталась успокоить словами. Естественно, становилось легче. Ни сколько от лекарств – по этой части Женя и сама была специалистом, причём дипломированным и не плохим, – сколько от того, что рядом была мама. Сразу же вспоминалось детство, когда не было ни переезда на новую квартиру, ни Славика, ни этой опостылевшей жизни, что закончилась ничем. Казалось, за порогом маминой квартиры до сих пор царит утраченное в прошлом тепло, светит забытое солнышко, бегает за бантиком весёлый котёнок по кличке Барсик.
Барсика сбил грузовик – котёнок повадился бегать через дорогу в соседний двор. Мама то и дело твердила, что добром это всё не закончится. Как в воду глядела: однажды Барсик не пришёл ночевать. Он не пришёл и на следующий день, не пришёл через неделю... не пришёл вообще. Маленькая Женя ревела навзрыд дни и ночи напролёт, не находила себе места, а затем нашла то, что осталось от Барсика. Котёнка раскатало на осевой, напротив их дома... В лепёшку. Остался лишь голубенький ошейник – Женя сама накопила на него, откладывая мамины деньги, что та давала ей на школьный обед. Ремешок странно топорщился вверх, так походя на стремящееся прорасти сквозь бетон деревце. Маленькая Женя похоронила Барсика во дворе под вековым тополем, вместе с ошейником, – Барсику тот был нужнее, где-то там.
Взрослая Женя стояла во дворе и смотрела на огромный пень – тополь спилили лет пять назад, но могилка осталась – о ней никому не было известно. Только маме.
Женя почувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы. Это были правильные слёзы, нечета тем, что лились от воспоминаний, навеянных образом Славика – человека. Таких как он просто нельзя пускать в собственную душу, нельзя тратить на них эмоции, нельзя к ним привязываться, потому что так уж устроен подобный контингент, что обязательно воспользуется зависимостью! Ведь так угодно злу. Чтобы в природе существовали гады, трансформирующие светлые чувства в подлость, ложь, лицемерие. Они постепенно высасывают жизненные силы, после чего уходят точить другое деревце, иной побег, очередную заблудшую душу, новое сердце. Человек, сам по себе, олицетворяет зло – оно сосредоточено в генах. Простой пример: борьба за существование. Тут выживает либо самый сильный, либо самый умный – остальные вынуждены сдаться, пасть под гнётом мощи физической силы или уровня интеллекта.
С этим нужно бороться: с опостылевшей системой,