готовить к выходу в океан. Как всегда, звучат команды по радио. За иллюминатором туман. Едва видны леера. Темнеет бушлат вахтенного. На юте бьют склянки, предупреждают столкновения. Нам надо было в штаб оформить последние бумаги, но никто не передвигается в такую погоду. Все сидят. До 12-ти наговорились со старшим офицером по измерениям, а после вкусного обеда, туман и туманная изморось свалили меня в постель. Я задёрнул богдыхановскую занавесочку в ёлочку и провалился в небытиё. Наваждение навалилось на меня и я не понимал где сон, где быль, где небыль…
- Леонид Иванович, поедем в город, катер подают, - послышался голос Василия.
- Зачем!? – недовольно отрываясь от подушки, осведомился я.
- Развеемся…
Развеемся, так развеемся. И туман немного развеялся, но тучи всё равно висели прямо над клотиком. Мы подняли воротники и спустились по адмиральскому трапу в баркас, который, попыхивая сизым дымком с выпуклого борта, ловко лавируя между волнами, пошлёпал к далёкому пирсу Петропавловска. Это была военно-морская оказия. В штаб флота везли какие-то срочные бумаги. Делать, конечно же, в городе было нечего. Это не южные города с пальмами и тавернами, а осенний, холодный и склизкий крайний восток Советского Союза рядом с алеутами, с военными заставами и пьяными рыбаками в неуютных ресторанах.
Но катер прибыл на морвокзал. Мы выпрыгнули на пирс, обогнули серую громаду морского вокзала, до того неуютного, что внутрь заходить никогда не хотелось. Обойдя вокзал, поднялись вверх на главную улицу, где светились окна магазинов и как-то кипела жизнь. Со скучающим видом побродили по гастроному, дошли до филармонии и повернули обратно. Напротив универмага остановились под мокрым деревом и закурили, увёртываясь от редких крупных капель, которые набирали силу медленно, но падали с веток уже тяжеленные. Делать было нечего. В неуютный ресторан заходить не хотелось. Можно было возвращаться. «Погуляли и ладно», - сказал друг Вася. «Пожалуй, погуляли», - подтвердил я. Мимо нас прошла молодая женщина в плаще, закрытая капюшоном. Лица я не рассмотрел, фигура даже закрытая плащом вырисовывалась изящной. Прошла и ушла. Мало ли фигур? Мы курили и молчали. Снова послышались шаги. Возвращалась женщина в плаще. Я посмотрел на неё, глаза наши встретились на мгновенье. Глаза блеснули и скрылись за капюшоном.
- Рыбачка Соня, - толкнул меня Роман.
- В порядке рыбачка, - ответил я. - Может, догоним и спросим, как здесь живут такие хорошенькие.
Но догонять не пришлось. Рыбачка возвратилась, остановилась напротив, внимательно рассмотрела, повернулась и кивком позвала за собой. Не успев ни о чём подумать, мы пошли за ней следом. «Рыбачка» шла не оглядываясь. Мы прошли порт, поднялись в гору по узкой улочке, застроенной хибарами, повернули несколько раз в темноте и оказались перед приземистым одноэтажным домиком, вырастающим прямо из под горы. Женщина поднялась на крылечко, и тихонько постучала. Шторка на ближнем окне чуть раздвинулась, и через мгновенье дверь бесшумно открылась. За дверью было темно и не души. Женщина протянула руку мне (я стоял ближе), я протянул руку Василию, и мы прошли куда-то в темноте медленно, но уверенно. Рука, державшая мою руку, несколько ободряюще сжала мои пальцы, потом оставила мою руку и пропала. Некоторое время мы, не разговаривая, стояли в темноте. Потом с трёх сторон вспыхнул неяркий отражённый свет, и мы с Василием увидали друг друга. «Рыбачки» не было, и никого не было, кроме нас.
- Пожалуй, это приключение нам ни к чему…- протянул Вася, оглядывая комнату.
- Согласен, - подтвердил я. – У тебя же дети.
Мы были в круглом помещении без окон и дверей. На полу лежал толстый мягкий ковёр, стены были завешаны яркими шелковыми тканями, напоминавшие что-то о Японии, если верить виденным кинофильмам. Шелка подсвечивались изнутри. Но сколько я не пытался разглядеть дверь, через которую мы попали в комнату, ничего не обнаружил. Посредине комнаты стоял низенький столик, на нём маленькие фарфоровые чашки с тонкими, почти прозрачными стенками. А около столика на ковре лежало несколько подушек. Было тепло.
- Очень может быть, что ни к чему, - ответил я Василию. – Но не бежать же! И куда? Лучше примем всё на свой счёт и сядем за стол.
Мы скинули обувь и плащи у стены, прошли к столу и опустились на подушки. Я достал сигарету и закурил. Раздался мягкий чистый звон, как будто рассыпались серебряные колокольчики. Стена раздвинулась, и в комнату вошёл пожилой японец в халате, с реденькой бородой на подбородке, и наголо стриженой головой. Японец поклонился. Мы встали и тоже поклонились. Все эти штучки мы видели в кино, и в невоспитанности нас не обвинишь.
- Что будем пить, - спросил японец на чистейшем русском языке.- Чай или сакэ?
- И чай тоже, - грубовато ответил Вася, которому эта история явно не нравилась. – А икра и балык у вас есть?
Японец кивнул и хлопнул в ладоши. Снова зазвенели колокольчики, и в комнате появилась прекрасная рыбачка с подносом в руках, на котором стоял чайник, графинчик с сакэ и рюмками, красная икра в вазоне и какие-то ещё неизвестные пряности, мгновенно заполнившие комнату своим ароматом упоительной свежести. Сама рыбачка была в розовом кимоно, расцвеченном ветками цветущей сакуры, Чёрные длинные волосы падали ей на плечи. Красивые чёрные блестящие глаза, и правильные черты европейского лица никак не выдавали её за японку.
- Моя дочь Татьяна, - представил её японец. – Её мать была русской.
Таня поставила поднос на стол, опустилась рядом на подушки, и стала разливать по чашкам чай.
- Она у меня большая чудачка, - продолжал японец, разливая сакэ. – Вот вы удивились, почему вы здесь, и почему вас приветливо встречают. Определённо вы подумали, что вас завлекают во что-то сомнительное. А она мне сказала, что увидала на улице двух грустных одиноких не местных мужчин, которым не очень уютно в этом далёком от их дома городе, и она решила оторвать их от забот, и неясных тревожных мыслей.
Таня раскладывала угощения. Мы почему-то поверили этому внятному, и одновременно непонятному объяснению, оттаяли, заулыбались, но на всякий случай я вывернул пустой карман, показывая, что денег у нас нет. Японец махнул рукой. Мы выпили сакэ и раз, и два…»Никакое это не сакэ, - отметил я про себя. - А обыкновенная водка». Чай был хорош, и очень хороша была эта необыкновенная полукровка. Ей было не больше 20 – 23 лет. Она молчала, и только улыбка озаряла её лицо, как первые лучи солнца озаряли заснеженную вершину Авачи. Мы выпили чай и попросили кофе. Таня принесла кофе и курительные трубки с длинными мундштуками. Улыбаясь, она зажгла их и передала каждому. Я затянулся сладким дымом и откинулся на подушки. Звучала тихая музыка из восточных мелодий. Звуки гавайской гитары расплёскивались и замирали. С одной стороны полукруг стены куда-то исчез. Улыбающаяся и молчаливая Таня подала нам новые трубки. Я оглянулся на Василия. Но он, кажется, не видел меня и смотрел туда, куда исчезла стена. Я снова затянулся сладким дымом и снова оглянулся на Васю. Но не увидел его, и оглянулся вокруг. Не было Тани, не было японца. Женский голос на незнакомом языке пел песню, сжимающую сердце необыкновенной грустью, а там, где была стена, появились лёгкие как дым, танцовщицы в персидских костюмах, извивающиеся в таком невероятном восточном танце, каких я не видывал ни в одном кино. Меня обволакивало чувство глубокой тоски и необычайной нежности.
- Таня, - позвал я.
- Я здесь, - отвечала она голосом певицы, но её не было.
- Дай руку. Присядь рядом.
Я чувствовал пожатие её руки, как при проходе по тёмному коридору перед этим, слышал её дыхание, но не видел её. А восточные красавицы танцевали и уже кружились в воздухе. Нежные руки поднимали меня и увлекали в неведомое.
Я не знаю, где был Василий. Только ранним утром в полумраке, когда я очнулся и увидел, что он сидит рядом со мной на скамеечке в привокзальном скверике. И увидел, что между нами лежала плоская бутылочка с сакэ и бутерброды с икрой, завёрнутые в бумагу, украшенную веткой сакуры.
- Наваждение какое – то. Или сон? Это мы купили или получили в подарок, - спросил я Василия.
- Ничего не знаю, и не рассказывай ничего, - ответил Василий. - Всё равно не поверю, и буду говорить, что ничего не было. А мы с тобой безмятежно вздремнули на скамеечке. А это добро прикупили и забыли.
- Конечно всё так, как сказал. У тебя дети, - откликнулся я. – И что может сказать нам на эти сказки полковник КГБ Латышев!? Давай тогда выпьем за здоровье всех и на катер, ближе к дому.
Выпить так уж выпить. У меня в глазах как – то затуманилось. Снова пропал Василий. Мелькнула танцующая японка под звуки незнакомой музыки и исчезла, сменившись на блеск некрупной волны, плеснувшей в иллюминатор катера и круглую голову нерпы нерпы, резвящейся за бортом и исчезающей в тумане.
В иллюминатор едва пробивался туманный свет уходящего дня. По радио ко второму обеду прозвучала приказ «команде руки мыть».
- Команде руки мыть! –кричал почти прямо в ухо Василий.
- Какие руки, - пробормотал я и открыл глаза. Через иллюминатор в каюту полз сырой туман. С юта доносились звуки склянок.
- Никакого просвета, - сказал Вася, - поужинаем и до завтра. И тебе, кстати, тебе ничего любопытного не снилось.
Я посмотрел на Василия и покачал головой. Я всё помнил, но ничего не понимал. Разума хватило на то, чтобы промолчать, так как было непонятно, как одинаковый сон мог присниться двоим. Но Василий ещё долго был задумчив и хмыкал неопределённо.
23 сентября.
Вот уж действительно ждём у моря погоды. Утро тихое, но снова ничего не видно. Так снова и прожили несколько часов, а потом появилось солнце и над Камчаткой засияло голубое, бесконечно глубокое небо. На ПСК1 мы обошли все корабли соединения, собрали подписи и рекомендации и высадились на пирс, когда камчатское время склонялось к вечеру. Вещички у нас были собраны и, пожав руку вахтенному офицеру, мы пошли на автобус. В аэропорту было очень весело, потому что самолёты не летали уже три дня. Билеты у нас куплены не были.
- На вулкан пойдём,- сказал Вася.
- Или японку какую–нибудь поищем, - сорвалось у меня с языка.
Василий посмотрел на меня внимательно. Но ответил равнодушно.
- Что за блажь у тебя. Какие здесь японки? Здесь даже корейцев нет. Пойдём позвоним нашему вулканологу Валерию.
Но вулканолог Валера, как ответила его жена по телефону, не дождался нашего звонка. И уже три дня, как сидел на вулкане, и не мог узнать, что мы хотим к нему. Надумали съездить в город. Был вечер, а городской хлебозавод сломался два дня назад. В магазинах ни крошки хлеба, одни сухарики.
- Надо на материк, - снова бросил идею Василий.
- Надо, - сказал я и пошёл на телеграф. «Вылетаю на материк…»
24 сентября.
Вылетаю, так вылетаю. И вылетел. Не смотря ни на что! Не смотря, что три дня самолёты не вылетали, и что у нас не было на руках билетов. В три часа ночи мы с Васей сидели в самолёте ТУ-154, переносившем нас в Хабаровск. А ещё спустя десять часов уже ТУ-104 опустил нас на
