Сицилия

всепоглощающий ум, она устроилась работать на неполный рабочий день в местную клинику. Для того, чтобы Сицилию согласились принять в штат, ей пришлось обойти  десяток бюрократических преград и умаслить полчище недоверчивых кабинетных крыс. Оформилась она на полставки, половину от которой должна была ежемесячно отдавать в качестве добровольного пожертвования на нужны медицины. Но материальная выгода Сицилией и не рассматривалась как первоочередная. Ее больше волновало то, как новость о трудоустройстве дочери воспримет мать. Волнения Сицилия были обоснованы: из всех клиник и больниц, которые уродовали городские пейзажи своей затхлостью и облезлыми фасадами, она выбрала самое безнадежное и обросшее диковинными, леденящими душу, слухами — психиатрическую больницу.  
Каллидис, прознав об очередной выходке ее дочки, не преминула поинтересоваться у нее, уж не таким ли изощренным способом она хочет отомстить своей матери. Не пребыванием ли среди сборища чокнутых Сицилия надумала раскурочить ее, и без того похожее на сморчок,  сердце? А посчитав, что сих восклицаний явно недостаточно, Каллидис пригрозила дочери, что та попадет к уродам только через ее труп. На что она получила достойный ответ:
 А где мне место, если не среди уродов, мама? - невозмутимо возразила Сицилия.
Конечно же, девушка выбрала место, которое будто заразу стараются обходить стороной не потому, что ей загорелось насолить матери. Сицилия, познавшая немало страданий, пребывая в той социальной среде, которая по какой-то причине считается разумной, предположила, что все может стать с ног на голову, окажись она по ту другую, запретную сторону. Кто если не она сможет тонко чувствовать беды зажатых в себе людей, заблудших, разочаровавшихся, признанных уродами? Кому они быстрее поверят, если не Сицилии, которая не понаслышке знакома с параллельными мирами, сокрытыми от мира реального, здравого, разумного? И что, если их вера будет сильна, то не даст ли она нужный толчок к выздоровлению?
Заручившись столь смелыми в своем оптимизме настроениями, утром того дня, который был призван стать первым днем ее трудовой деятельности, Сицилия тем не менее разнервничалась не на шутку. Ее волосы, которые она приловчилась собирать в тугой пучок, отчего яркий огненный цвет превращался в кровоточащий оттенок лавы, растрепались. А лицо разъехалось, как никогда, критично. Так что у девушки ушел без малого час, чтобы собрать его трясущимися, непослушными руками. Надо отдать ей должное:убив уйму времени на приведение себя в порядок, ко вратам клиники Сицилия подходила уже во всеоружии. Ее строгий костюм скрывал недостатки долговязой фигуры, маленькие пуговки-глаза спрятались за элегантными очками, а в качестве отвлекающего маневра от торчащих, куда ни попадя, ушей, она выбрала настолько яркую красную помаду для губ, что чуть ли не затмила устами пышущую жаром шевелюру.
Городская психиатрическая клиника представляла собой исключительное заведение. Если кто в ней и вознаграждался, казалось бы, простым, мирским даром почитаться нормальным и соответствующим нормам социума человеком, то происходило это скорее вопреки, а не благодаря. Здесь все располагало к укоренению болезни: начиная от самого здания, вырванного из эпохи средневековья, и кончая отношениями между двумя противоборствующими лагерями: пациентами и медицинским персоналом.
За высоким бетонным забором, секции которого разделялись колоннами, увенчанными огрызками декоративных геометрических фигур, давило на окружающую его среду двухэтажное здание, некогда желтого цвета, построенное еще в те времена, когда по стране беспощадно прокатывался усатый лидер. С тех пор ни стены здания, ни его крыша, ни близлежащая территория не вступали в контакт ни с рукой человека, ни с кистью маляра, ни с газонокосилкой садовника. Солнце, дожди, ветры, птицы не щадили его, постепенно приводя к неудобоваримому и отпугивающему виду. Если взглянуть на построенную буквой «П» клинику с высоты птичьего полета, то можно отметить нечто поразительное: психиатрическая больница находилась словно в эпицентре вымирания всего живого, цветущего и заставляющего верить в светлое, непоколебимое будущее. Зеленые насаждения, игриво забавляющиеся с потоками ветром, манящие насекомых опробовать сочных ростков, а уставших путников отдохнуть в их тени, по мере приближения к месту уныния лишались своей праздничной одежки и расположенности к веселью. Птицы гнездились от клиники на почтительном расстоянии за исключением голубей, коим по природе своей не привыкать оседать в мрачных, затхлых хибарах.
Внутри здания картина мало чем отличалась от экстерьерной. Облупленные стены, обшарпанный пол, проржавевшие системы канализации и отопления. На оставшихся кое-где целыми участках стен красной краской были указаны номера палат. В самих же комнатах, предназначенных для сна и отдыха больных, убранство было настолько скромным, насколько и не приспособленным к своему прямому предназначению. Прохудившиеся койки с измызганным постельным и подушками, набитыми газетной бумагой, покосившиеся тумбочки, окна, предпочитающие не вмешиваться зимой в движение потоков холодного воздуха, а летом – преграждать путь лучам палящего солнца.
Бюджет города не представлял из себя ничего эластичного, а оттого нередко прикрывал лавочку дотаций, оставляя местные учреждения на произвол судьбы, что из уст казначея звучало, как самофинансирование. Тогда палаты клиники пустели, массивные, но прогнившие изнутри, двери распахивались, выпуская на свободу всех, кто желал того или не желал. Тем психически больным, кому не повезло и их родственники предпочли обменять попечение о них на забытие, приходилось не легко. Многие, случись наладиться ассигнованиям, в больницу так и не возвращались, замерзая в подворотнях, засыпая в товарных вагонах поездов, следовавших в кто его знает каком направлении. Единицы находили применение своим способностям в отвернувшемся от них мире. Например, работавший до того, как свихнуться, водителем огромного самосвала, мужчина по имени Кураб, оказавшись под огромным, не стесненным рамками небом, не отчаялся, а занялся частным извозом. Он без устали бегал по тропинкам и мостовым, крутя воображаемую «баранку» и сигналя невнимательным прохожим, тут же предлагая «подвести их с ветерком». Под сим подразумевалось встать за Курабом, обхватить его за талию и, знай себе, не отставать, живенько перебирая ногами. Оплату за проезд он брал «по счетчику», но сдачу не отдавал никогда. Однако, вернемся в клинику.    
Спартанские условия психиатрического заведения поддерживались теми, кто позабыл о своем предназначении и шел на работу, как на каторгу. В лучшем случае. В худшем – как на войну. Они видели в больных, страдающих от массы фобий людях, своих врагов, тех, кто намеренно вторгается в их жизнь со своими никчемными проблемами. Посему врачи дистанцировались от пациентов на расстояние выстрела артиллерийской установки, наглухо закрывались от них внутри танков, обрушивали на их головы град бесполезной химической отравы, часть которой принимали вовнутрь сами врачи, уставшие смотреть на мир, полный серых будней. Пациенты, даром, что сумасшедшие, чувствовали такое к себе отношение и отплачивали медикам той же монетой. В клинике установилось негласное правило: никто никому не мешает жить.
Главврач клиники, добродушный, с каждым годом ссыхающийся до размеров грецкого ореха, мужчина по имени Нуцис, крепко пожал руку Сицилии и предложил ей присесть в старое, кожаное кресло, куда он обычно усаживал всех своих посетителей. Он наскоро прошелся по истории клиники, уведомил девушку о местных порядках и пробежался по особо интересным случаям из его врачебного опыта. Что-что, а поговорить Нуцис был большой мастак. Затем он провел для Сицилии небольшую экскурсию и, сославшись на скорый звонок из министерства, оставил ее на попечении у лучшего, по его мнению, наставника из возможных, доктора Тестиса.  
 Если уж вы выбрали эту стезю — а она, поверьте, нелегка — то позвольте дать небольшой, но, смею полагать, дельный совет, - доктор Тестис говорил быстро, отчеканивая каждое слово, на ходу заполняя какие-то бланки, формуляры и здороваясь с немногочисленным персоналом, отпуская каждому изысканный и емкий комплимент, - не переходите грань, Сицилия. В этом месте, как ни в одном другом, переплетаются две сферы. Один неосторожный шаг и вас засосет по ту сторону. Поэтому всегда чувствуйте твердую почву под ногами, соблюдайте дистанцию и помните: они больны, шансов на полное выздоровление нет. Мы можем только облегчить их участь, но не спасти от нее.
Сицилия промолчала, посчитав излишним признаваться в том, сколь много сфер и миров напичкано внутри нее, и внимательно смотрела по сторонам. Она с состраданием взирала на неторопливо передвигающихся пациентов  в неопрятных одеждах, с отрешенным и блеклым выражением в глазах. Доктор Тестис подходил к некоторым и интересовался их самочувствием, но скорее проформы ради, а не из-за искреннего сопереживания. Он внимательно выслушивал их, не засоряя при этом слоты в своей голове, тут же очищая их от бесполезной, несвязной информации. Те же взирали на него, как на мессию, как на Героя, который спасет их, вытащит из безвыходной передряги. Тем паче, внешность доктора Тестиса наталкивала на такие сравнения. Высокий, статный, широкоплечий. Он шел коридорами, а вокруг него, что того Солнца, крутились планеты-медсестры. Над его массивным подбородком нависал крючковатый нос, который не портил положительный ауры доктора, а придавал ей дополнительный шарм. Тестис считал, что находится не на своем месте, но «кто-то же должен выполнять эту работу». И потому то, что он каждое утро взваливает на свои могучие плечи это бремя, дает ему право видеть в этом святость, а то и приношение самого себя в жертву человечеству.
Первый день в клинике у Сицилии полностью ушел на введение в курс дел. Она изучила истории болезней всех пациентов. Информации оказалось так много, что в голове у девушки образовалась просто таки каша. Тестис, застав ее за сим занятием, посоветовал не тратить зазря время, но Сицилия упрямо и в то же время тактично дала понять, что если уж подходить к работе всерьез, то перво-наперво нужно ознакомиться с теми, ради кого, собственно, она и выбрала эту профессию. Доктор сокрушенно покачал головой, подумав, что эту юную особу еще ой как потрепет жизнь, и оставил ее одну, погрязшей в медкартах.
Сицилия, видя, что так ей справиться с свалившимся в одночасье потоком информации не удастся, прибегла к проверенному методу, в пух и прах разбившему наставление доктора Тестиса. Она впустила каждого больного в свои миры, многообразию которых удивились бы сами званные гости, наделив каждого из них небольшой, но запоминающейся ролью. Группа безликих, припечатанных единым штампом «Душевнобольной» таяла на глазах. Кто-то преобразился в благородного и доброго царя зверей льва, кто-то в воинственную, но справедливую амазонку, а кто-то в пухлого, покрытого плесенью веков, мудрого гриба-боровика. Поддаваясь таким