Сицилия

что мы станем для него ангелами-хранителями»
«Только бы он не был похожим на меня. Этого я не переживу. Пусть лучше будет таким же худощавым красавцем, как его отец»
«Что за глупости ты городишь? Не хочу больше слышать ничего подобного»
«Хорошо, милый. Как скажешь. Впредь буду называть себя исключительно красавицей»
«Да, потому что так оно и есть»
«Еще немного и я все залью слезами. Ты этого добиваешься?»
«Нет ничего трогательнее твоих слез, но побереги их для более значимых событий. Ты ведь не забываешь, что мы с тобой совершаем прогулку вдоль озера, наполненного холодной, иссиня-черной водой, над которой замерла дымка тумана? Та точка вдали, это лодка. А в ней рыбак. Сидит, куняет, поеживается в куртке, сплошь усыпанной карманами, в которые засунута всякая всячина. Понятно он, но почему мы поднялись в такую рань, если спешить нам сегодня все равно некуда? Не ради ведь того, чтобы поглазеть на этого рыбака? И не ради того, чтобы послушать, как хрустит галька? Хотя, возможно, это и ближе к истине. И не ради темно-зеленых верхушек елей, следом за горами стоящих на страже. Изредка из-за них крикнет невидимая глазу птица, оповещая о том, как она одинока в этот утренний час»
«Я счастлива, Бальбус. Впервые в своей жизни»

***

Плитка, которой были выложены полы во всех без исключения коридорах клиники, подвергалась ударам самых разных предметов вплоть до невообразимых. К примеру, никто так и не смог объяснить, откуда в медицинском учреждении взялась шестнадцати килограммовая гиря, которая оставила после своего предсказуемого падения из рук возомнившего себя атлетом пациента замысловатый узор. Плитку избивали выроненные из рук незадачливых рабочих молотки и пассатижи. Ноги в самой разнообразной обувке день за днем стаптывали ее, а бьющиеся в конвульсивных припадках пациенты колотили по ни в чем не повинным квадратам кулаками, разбивая конечности в кровь. Один сумасшедший приноровился грызть гладкую поверхность плит, но в схватке между кальцием и керамикой победу праздновала последняя.
В этот день ее ждало новое испытание — каблуки сношенных донельзя туфлей разгневанной мадам Каллидис. Минуту назад она покинула кабинет главврача Нуциса и теперь смерчем неслась коридором, дабы в очередной раз вразумить свою дочь и поставить на путь, который ей виделся истинно ведущим к счастью. Со дня на день ожидалось возвращение Бэтле, намеченная дата свадьбы неумолимо приближалась, а вместе с ней обрастала крепким панцирем уверенность Каллидис в том, что вскоре она сможет спать спокойно, обеспечив свою дочь всем тем, чего не доставало ей самой. Безусловно, она как мать  не могла не заметить последние изменения в поведении дочери. И так беспрестанно витающая в облаках девушка теперь, казалось, безнадежно в них затерялась. Но Каллидис списала это на обычное волнение в преддверии свадьбы. Новость о том, что ее дочь оказалась помешанной, огорошила ее и разрушила панцирь в один щелчок.
Доктор Нуцис едва поспевал за фурией в хлипком пиджачке и на несколько размеров большей юбке, лицо которой было перекошено от смеси боли со злобой. Она рвалась образумить — в какой уже раз! - непутевую девчонку, не знающую, что она творит со своей жизнью. Она ожидала нагрянуть к ней в палату и, если понадобится, силой выбить из нее всю дурь. Это нужно было сделать гораздо раньше. Глядишь, целее были бы нервы. Каллидис рванула дверь палаты Сицилии на себя, но внутри никого не оказалось. Она резко оглянулась на опешившего Нуциса.
 Должно быть, Сицилия с ним, - он указал крохотным пальчиком в направлении палаты Бальбуса, и смерч проследовал согласно заданным координатам.
- Мы оставляем определенную свободу нашим пациентам, вы же понимаете, - лепетал Нуцис, семеня следом.
 И вот, к чему такая вольготность приводит, - процедила сквозь зубы Каллидис, - Вы разве не знали, что моя дочь обручена?
Ни о чем таком Нуцис, естественно, не знал. Не смотря на все его заверения о крепости коллектива клиники и важности межличностных связей, сам он частенько путал имена своих подчиненных, а, встречая некоторых, и вовсе думал, что видит их впервые в жизни. Сицилия всплыла в фокусе его внимания дважды: при приеме на работу и в тот самый раз, когда он ее вызвал к себе на ковер. Заявление девушки о собственном помешательстве Нуцис, конечно же, списал на эмоции и готов был пропустить мимо ушей, но упрямица потребовала немедленно проверить ее и убедиться в том, что она не врет. Только ради того, чтобы не накалять и так взрывоопасную обстановку, он дал добро, и Сицилию провели через все необходимые обследования. Результат поразил всех и Нуциса в первую очередь. Сицилия и впрямь сбрендила. «Радостная мания», - представил свой вердикт назначенный главврачом доктор, - «Но ручаться не берусь». Брови Нуциса поползли вверх. «Хотя вполне возможно, что Сицилия водит нас за нос», - добавил доктор, - «Но я бы понаблюдал».
- Мой дорогой и «уверенный» в своем деле, друг. Будь так любезен и ответь мне на один вопрос: а есть ли у нас телефон ее родителей или других родственников? Не мешало бы их поставить в известность, - заключил Нуцис, намереваясь таким образом переложить на чужие плечи груз, отвлекающий его от стариковских дел и, в частности, от мотыля.
У двери в палату, за которой предположительно находилась ее дочь вместе с неким субъектом, Каллидис замешкалась. Женщина, считавшая, что доверь ей всевышний поводья, дабы направить весь грешный мир в верную колею, то она бы без лишних сомнений справилась с этой задачей, испугалась. Она не решалась открыть дверь, ибо увиденное могло бы окончательно разбить в пух и прах все ее надежды. Каллидис слишком хорошо знала свою дочь, чтобы не понимать, что побудило ее к очередному безумному поступку. Каллидис понимала, что за обшарпанной, хлипкой дверью громыхает Любовь, противостоять которой ей было не под силу. Вторжение привело бы к краху, и тогда бы она потеряла свою дочь навеки.
- Пожалуйста, доктор Нуцис, перед тем, как мы туда войдем, скажите мне, как она? В последнее время я редко когда виделась с Сицилией, а ее отец никогда ничего не замечает вокруг себя. Случись ему на нос усесться слону, эта рохля так и будет сидеть, уткнувшись в газету недельной свежести. Поэтому я, должно быть, упустила из виду, насколько разительные перемены коснулись моей дочери, а теперь, когда нас разделяет эта стена, я боюсь войти и не узнать ее вовсе.
Нуцис почувствовал облегчение, связанное с переменой настроения у секунду назад бушевавшего смерча. Он приблизился к Каллидис и приобнял ее за плечи, так что ему пришлось для этого слегка подняться на носках.
 Боюсь, я не смогу успокоить вас, голубушка, поэтому мне остается только предостеречь. Видите ли, одно я знаю точно: эти двое в палате живы. Для определения этого есть масса незатейливых средств. Но вам, дорогая моя, едва вы взглянете на свою дочь и, кхм, Бальбуса, может с легкостью показаться обратное. Все то время, которое мы позволяем им быть наедине, они проводят, лежа на койке, как две сардинки в баночке. Они ни о чем не говорят, не трогают, упаси Господи, друг дружку в непристойных местах и вообще не позволяют себе ничего, о чем должен был бы умолчать интеллигентный человек. Сицилия и Бальбус просто лежат и смотрят друг на друга так, будто не могут насмотреться. Это наталкивает на некие романтические размышления, если позволите.
- Что ж, доктор, если все так, как вы говорите, - а мне нет нужды вам не верить, - то мне нечего делать в этой палате. Я слишком хорошо знаю свою дочь, чтобы не понимать, что вернуть ее мне не удастся. Она всегда, сколько я ее помню, намеревалась укатить куда-то в только одной ей доступное место. Посему, если вас не затруднит, то я хотела бы попросить вас об одолжении.
 Все, что угодно, голубушка.
 Передайте моей дочери, что мама и папа любят ее.
 Буду счастлив осуществить это самое легкое и приятное из поручений. Но и вы не раскисайте так. Схлынет первая волна, и ваша девочка выпорхнет отсюда, как ни в чем не бывало.
 Спасибо, доктор Нуцис, но вы чертовски плохо знаете Сицилию. В ее случае это не просто волна — это цунами. Тонны воды, томившиеся несколько долгих лет и наконец нашедшие лазейку. Они сметут все со своего пути, оставив позади себя разруху и гнетущую пустоту. Сицилия отдастся этому чувству полностью, растворится в нем, а потом мне — не Вам и никому иному! - предстоит склеивать ее по кускам. Если, конечно, найдется что клеить.

***

«Бальбус. Я люблю твое имя. Я люблю повторять его просто так, не окликая тебя. Бальбус. Продолжи свой сказ»
«Представь себе запах. Запах того места, где мы найдем свое пристанище. Ты слышишь его?»
«Мне кажется — да. Это свежескошенная трава?»
«Не только. Разверни его, не бойся. Там такое многообразное пиршество ароматов, что немудрено упустить что-то, но даже малой частицы нам хватит, дабы насладиться им»
«Продолжай, я очень внимательно слушаю тебя»
«Это запах дождя. И того, который вот-вот начнется, а пока накрапывает помаленьку. И того ливня, что прекратился секунду тому назад, оголив булыжники, проняв до дрожи деревья, ввернув в немногочисленные ямки и колдобины робко расступающиеся облака. Это аромат кофе. Наши соседи все поголовно предпочитают наслаждаться утренней чашкой, стоя на крыльце, встречать так новый день, приветствовать старых друзей. Мы с тобой просто обязаны приобщиться к столь необременительной традиции. Ты любишь кофе?»
«Терпеть его не могу»
«Что ж, в этом мы с тобой похожи, но кто нам что скажет, будь у нас в чашках чай?»
«А мы не навредим запаху местечка?»
«Отнюдь. Чай привнесет дополнительных оттенков. Как и запах сырости, которым нас будет потчевать чердак. На нем навалено столько всякой всячины, что я не удивлюсь, если мы найдем какое-нибудь пропавшее всемирно известное произведение искусства. Здесь и игрушки, и рамы от картин, и старая швейная машинка, и проигрыватель пластинок, и набор фотографа, и чемоданы разного размера. А если вовремя не пригнуться, то можно вляпаться носом в раскинувшего сети «крестоносца», воцарившегося аккурат посреди своих смертельно-опасных владений»
«Боюсь пауков, но, прошу, не отвлекайся из-за меня»
«Это запах облаков, рябью засеявших небо. Они или соберутся в одно большое облако, или исчезнут вовсе, если не смогут дотянуться до собрата. В этом они очень похожи на нас с тобой. Но спустимся с небес и встретимся с престарелой миссис Сигурдсонн. Она направляется в сарай, чтобы подоить корову, чье осознание собственной важности зашкаливает. Из приоткрытой двери слышен запах навоза. Не морщи нос, потому что аромат  удобрения прекрасен, как прекрасны все запахи природы. Пропусти его через себя, и спустя много лет, когда мы, что не исключено, покинем здешние места, он будет отзываться в твоем сердце»
«Я попытаюсь. Вот так? У меня правильно выходит?»
«Да. Ты все делаешь правильно. Ты впустила в себя еще одно чувство, которое никогда не оставит тебя в покое. Но ты его и не ищи. Это не то беспокойство, от которого стоит избавиться. Это лик ностальгии. А он вплотную приближен к Любви»

***

Уса стояла на том же самом месте, где несколько дней тому назад замерла в