НА ХУТОРЕ

Серафима тоже любила цветы, но по-своему: обязательно срезанные и красующиеся в литровой банке на подоконнике. Правда, в банке цветы быстро вяли, и она тут же выбрасывала их за окно – и снова разоряла цветочную клумбу. Калина просто мучился душевно, глядя на это злодейство, и проклинал тот день и час, когда соблазнился на халявные деньги и впустил в дом чужих людей.
Между тем, короткое северное лето скатилось в ягодный и грибной август. По утрам на озере в тростниковых заводях гулко бухала нагулявшая вес щука, а на песчаных отмелях озорной окунь вовсю гонял рыбью мелочь. А Саня всё не приезжал. «Уж не случилось ли чего?» – не раз вспоминал его с всё возрастающей тревогой Калина.
И как это обычно бывает: в один распрекрасный день, когда Павел с Серафимой укатили в город, нежданно-негаданно к дому подъехал знакомый старенький «Форд». Из машины вышел Саня.
– Ах же ты блудный сын… – не скрывая радостного волнения, кинулся к нему Калина. – Куда запропал, растуды твою в качель? Лето на исходе, а его всё нет и нет…
– Прости, отец… – Саня шутливо склонил на грудь вихрастую голову. – Каюсь – виноват… Дела не пускали – не до рыбалки!
– Хотя бы весточку о себе дал.
– Представляешь, я тут совсем чуть было не разорился…
О чём-то таком у них уже был однажды разговор. Саня рассказывал, что, уйдя с завода, перекупленного лихими ребятами, он решил попытать счастья на ниве частного предпринимательства. Поначалу всё складывалось более-менее… В городе у него были три киоска – «Хозтовары». Со слов Сани, дело оказалось выгодным, торговля шла бойко, и за короткий срок новоиспеченный бизнесмен сумел сколотить небольшой капитал. К концу года он собирался открыть магазин, но дело не выгорело.
Сели ужинать, и за рюмочкой «Столичной» Саня поведал хуторянину про свои дела-проблемы. Когда поставщики вздули цены – торговля резко упала, даже продавцам нечем было платить. В долги залез. Пришлось срочно искать покупателя на один из киосков, а вскоре и на второй. Саня полагал, что на этом его предпринимательству – кирдык, самое время заказывать гроб с музыкой, но нашелся некто – опытный и доброжелательный, который посоветовал заняться продажей ходовых строительных материалов. Дело новое, незнакомое, но бывший «токарь-пекарь» проявил хватку и расторопность, и за три-четыре месяца умудрился наладить новый бизнес. Правда, для начала пришлось здорово покрутиться и на время завязать с личными привычками и удовольствиями: надо было налаживать связи, знакомства, искать поставщиков, осваивать рынок сбыта – а всё это, не так просто и не так быстро, как хотелось бы.
– Ну, а ты как тут зимовал-бедовал, отшельник?.. Давай рассказывай, делись своими проблемами.
– О-хо-хонюшки…Что есть, то есть… – Калина мотнул седой головой и даже отставил в сторонку рюмку с водкой. – Вишь, как оно обернулось – я теперь вроде и не хозяин в своем доме…
И волнуясь, перескакивая с пятого на десятое, поведал про свою промашку с нахалами-постояльцами. Саня с сочувствием выслушал его, а под конец постарался приободрить.
– Ладно, батя… Влип ты, конечно, по самое некуда…Но винить вроде тоже некого: сам себя в ловушку загнал.
– То-то и оно… – вздохнул Калина. – Делать-то что?
– А что делать? Жди осени… Польют дожди, и уберутся твои дачники в город, тогда и конец твоим мучениям. А в следующий раз будешь думать – пускать кого в свой дом или не пускать… Урок тебе на будущее…
– Да уж, подумаю сто раз… Опытный теперь. Верно говорят: век живи – век учись… а дураком помрешь.
– Ладно, не прибедняйся. Не глупей других, а? Давай ещё по двадцать капель – за всё хорошее!
– И то…
Звякнули сдвинутыми рюмками и, «приняв на грудь», приступили к трапезе.
На вечернюю зорьку решили сходить на озеро. В укромном месте Калина достал спрятанные весла, подал их Сане, а сам устроился на корме. Саня привычно оттолкнулся от травянистого берега, ловко вставил весла в уключины, и лодка поплыла по заросшей камышом узкой протоке на чистую воду.
– Ух…хорошо! Давненько не брал я в руки шашки… – Саня радовался, как ребенок. Глядя на него, и Калина на время забыл о своих неприятностях с дачниками.
– Ничего на свете лучше нету, чем… – запел Саня из «Бременских музыкантов». – Как там дальше? …чем вырваться из каменного мешка – и прямо на хутор, и на озеро… – балагурил он.
Широко и мощно взмахивая веслами, он делал сильный гребок, и лодка рывком шла вперёд, вспенивая за кормой шумную воду. Вскоре добрались до нужной заводи у подводной каменистой гряды – здесь хорошо брал окунь.
Размотали лески на удочках, наживили крючки и дружно закинули с разных бортов. Не прошло минуты, как Саня резко подсёк и начал выводить на поверхность первого крупного окуня. Кончик Саниного удилища сильно гнулся, полосатый хищник ходил в разные стороны, пытаясь освободиться, но Саня добычу вываживал, не торопясь и, когда подвёл окуня к самому борту, ловко подхватил в подсачек. У Калины тоже начало клевать.
Время на рыбалке летит незаметно. Вот и солнце скрылось за густыми тростниковыми зарослями на противоположном берегу озера. Через час совсем потемнело – поплавки не рассмотреть, и клёв сразу прекратился. Но в садке у рыболовов уже плескалось не менее двух десятков хороших окуней.
В тот день ночевать Саня не остался, как Калина ни уговаривал:
– Санька, никуда не поедешь... оставайся… «рюмку выпил – не ездок», – сам говорил.
– Не-не, ну никак не могу, батя. И рад бы... завтра в Питер надо за товаром.
Укатил – не удержишь, о чем порешил – не переубедишь. Правда, посулился приезжать отныне почаще.
– А этого бычару не бойся… Ты – хозяин, а он – гость. Обижать будет – скажи. Не таких жлобов через колено ломали, – заверил он на прощание Калину.

*   *   *

Прошла неделя, другая… Как-то раз Калина сидел у своей сараюшки и чистил сеть от застрявших кое-где в ячеях водорослей. Дачник, по обыкновению, расположился на крыльце – поглядывал, покуривал, прихлопывал на шее зудящих надоедливых комаров.
– А вот скажи, хозяин, – с непривычным для него миролюбием обратился он к Калине, – кто здесь раньше жил… я имею в виду – на хуторе… до тебя?
Калина перестал распутывать сеть и поднял седую голову:
– Кто жил? Финны жили… До тридцать девятого года финский был хутор. А что?
– Да то… – Павел скривил рот в привычной нехорошей ухмылке. – Есть большое подозрение, что хуторок принадлежал моим предкам, по материнской линии.
– Ну, ежели ты финн по рождению – может, и принадлежал... Кто его знает? – ответно усмехнулся Калина.
Он ещё не понял, куда клонит жилец, а вступать с дачником в затяжной бессмысленный спор ему не хотелось. Однако бывший прапорщик гнул своё:
– Дак чтоб ты знал: бабка моя, по материнской линии, была коренная финка. И фамилия у ней, как сейчас помню, заканчивалась на «лайнен»…
– Всё может быть, – уклончиво согласился Калина. – А ты к чему это вспомнил?
– К тому! – веско обронил Павел и сплюнул через перила на землю. Помолчал немного и вдруг сказал решительно, как гвоздь вбил. – Ты вот что, хозяин… продай мне свой дом! Я за ценой не постою… Дам, сколько назначишь… В пределах разумного, конечно.
У Калины сеть выскользнула из рук – до того опешил, услышав такое.
– И долго думал? – пробормотал он в полной душевной растерянности. – Один?.. Или вместе со своей Серафимой?
Отставной прапорщик пропустил колкость мимо ушей и с присущим ему напором стал приводить аргументы:
– На кой тебе одному такой домина? На худой случай и там век доживешь… – он кивнул на сараюшку. – А я хорошие деньги заплачу! С деньгами и лесничество твоё можно подальше послать. Сиди себе на печи – да жуй калачи… А?
–Не собираюсь я дом продавать, – рассердился Калина. – С какой стати? Не для того ж сто потов проливал, да мозоли кровавые срывал, чтоб вам с Серафимой здесь сладко жилось!
– Постой, чудак-человек, – явно начиная раздражаться, перебил постоялец. – Я же тебе и за пот твой, и за мозоли – за всё хорошей деньгой компенсирую…
– Отстань ты со своей деньгой!.. Не всё продается и не всё покупается – слыхал такую присказку?
– Чушь! – отрезал Павел. – Всё покупается, старик, буквально всё. И всё продаётся. – И внезапно, переменив тон, глухо пригрозил. – А не сойдемся по-доброму, будет по-плохому. Я от задуманного не оступаюсь – заруби на носу… Хошь-не хошь, а дом всё равно мой будет!
– По-плохому – это как, интересно знать? – подначил его Калина.
– Самым простейшим образом… – отрезал прапорщик. – Пойдешь как-нибудь в свой лес и… не вернешься. Мужичок ты пожилой, одинокий. Мало ли что может случиться! Сердчишко там прихватит… или давленьице подскочит выше некуда. Кто тебя искать будет? Кому ты нужен? Был человечек и нету человечка. Плёвое дело…
– Ох, и мразь же ты… – Калина прищурился на постояльца. – А ведь под порядочного маскировался. Ты думаешь – ежели со мной что случится – мой дом тебе отойдет? Ага! Щас! Напрасно губу раскатал. Ты мне кто? Родич? Наследник?
– А дальше уже не твои заботы! Дальше у тебя вообще никаких забот не будет… – Павел загыгыкал, радуясь удачной шутке. – Есть человек – есть пробемы. Нет человека – нет проблем. Я постараюсь тебя от них избавить.
На том разговор и кончился. Калина уложил сеть и отнес её в сарай. Нет, он не испугался угроз дачника – «брешет прапор всякую ерундовину, на испуг берёт. Да не на того нарвался».

После того случая Павел ещё несколько раз заговаривал о доме. Доставал из кошелька толстую пачку долларов и размахивал ею перед носом Калины. Ведь знал наперёд, что хозяин ни за какие деньги не расстанется с домом. Да видно, прапору доставляло удовольствие дразнить старого человека, медленно, но верно доводить его до нервного срыва.

*   *   *

В тот день Серафима с утра укатила в город за покупками. Павел воспользовался случаем и достал заветную, припрятанную в заначке бутылку «Особой». Всё утро он нет-нет да прикладывался к горлышку, закусывая водку папиросой или остатком копченой колбасы. Когда Калина днем пришел на обед – дачник был уже сильно «под мухой».
– Дед!.. – увидев хозяина, на весь двор заорал отставной прапорщик. – Иди, тресни со мной, пока булькает! Ты, мухомор эдакий, сроду такой не пробовал. Особая!
– Трескай сам свою особую, – отмахнулся Калина.
– А-а-а… выходит, не желаешь мирного разрешения спора? – Павел с крыльца погрозил хозяину пальцем. – Ну, и хрен с тобой!.. Погодь, старая перечница… скоро ты у меня не так запоёшь…
Не твердо держась на ногах, он демонстративно хлебнул из горлышка и убрался в дом. Калина проводил его осуждающим взглядом и сплюнул в сердцах. Павел и трезвый-то не вызывал у него симпатии, а в «поддатом» состоянии глаза бы его не видели.
Но не прошло и четверти часа, как Калина услышал из своей сараюшки пьяные вопли постояльца и звон разбиваемого стекла. Дикая ругань и крики неслись из погреба – там хуторянин держал съестные припасы, плоды огородного хозяйства и привычных заготовок из лесных даров: закатанные под железные крышки трехлитровые банки с солеными огурцами и помидорами, маринованные грибочки, всякие-разные варенья. За долгие месяцы всё это помаленьку подбиралось и разнообразило не шибко богатый рацион зимнего питания.
Калина со всех ног кинулся