НА ХУТОРЕ

эта ласка заменяла парнишке ароматную карамелину или пряник.
На осторожный вопрос Калины об отце Саня пренебрежительно отмахивался:
– Так кто ж знает – где он шляется? Затерялся в бескрайних российских просторах. Мать пыталась искать с помощью судейских исполнителей, на алименты подавала – только так ни разу ни копейки не получила. Стало быть, далёко убежал…
– Не цыган батька-то был? – напрямик спросил Калина.
– С чего это ты взял, отец?
– Больно борода черна, да смуглота твоя...
– В деда пошёл, объяснил Саня, – мать говорила, что дед был испанских кровей.
– Ты смотри, иностранец?! – удивился Калина. – Гранд, или как там у них?
– Ишь чего ты знаешь, – рассмеялся Сашка, – «гранд...».
Нет, чернявый коренастый Саня и внешне не был похож на светловолосого рослого Мишку, да и годами, пожалуй, был постарше, но почему-то день ото дня становился Калине всё ближе, понятнее и родней.

Наступила осень – со слякотью, с холодами, с первыми заморозками. Саня стал появляться на хуторе реже. А когда ударили настоящие морозы и завьюжило – парень и вовсе пропал. Вскоре дорогу к хутору занесло снегом. Калина понял, что до весны не видать ему заядлого рыболова, и сильно затосковал.
Да и сосед Виктор, сын покойного Ивана Поликарпыча, подался на городскую квартиру. Заколотил деревянными плахами дверь в своем домишке, завесил окна глухими ставнями и укатил в город. А Калина остался на хуторе один-одинешенек.
Нет, страха он не испытывал: лихих людей сюда калачом не заманишь, а на зверя имелась у него старенькая двустволка. Правда, иной раз скукотища одолевала. Чтобы хоть как-то развеяться – стал ходить на охоту. Зима выдалась морозная и снежная. Заячьих следов было намётано и вокруг огорода, и прямо под окнами. Да что там зайцы!.. Даже лисица не редко на хутор захаживала.
Как-то поставил Калина стальной капкан на волка, а случилось так, что угодила в капкан лиса. Однако досталась охотнику только окровавленная лисья лапа – отгрызла рыжая заднюю лапу и ушла. Вот так. Выходит, даже зверюга ради свободы всё претерпеть может, всё преодолеть…

*   *   *
Зимой дни короткие, да ночи длинные. Скучал Калина по своему Саньке, сильно скучал, ждал весну.
К апрелю снег почти весь сошел, и по дороге к поселку покатили машины. Калина прислушивался часами, но ни одна из них на хутор не сворачивала.
Однажды к дому неожиданно подъехал джип. Калина глянул в окошко и взволновался – кто бы это мог быть? Неужели Санёк машину поменял?.. Бросив хлебать холодный супчик, – заскочил на полчасика домой пообедать – хуторянин заспешил на крыльцо.
Возле джипа топтался мужчина средних лет: может сорок или пятьдесят – с первого взгляда возраст не сразу определишь. Был он плотного телосложения, залысины на голове открывала короткая прическа ёжиком. Кожаная черная куртка сверкала от обилия «молний», на ногах – армейские сапоги, но не солдатские, а офицерские – хромовые. «Отставник…» – с ходу определил Калина, наблюдая с крыльца за приезжим. А тот неторопливо обошел джип, открыл дверцу и помог выбраться из машины даме. Спортивная куртка оранжевого цвета, голубые джинсы, красные сапожки и замысловатая шляпка – делали его спутницу похожей на диковинную птицу, которая в здешних лесах не водится.
Словно не замечая хозяина на крыльце, дама прищурилась обозревая окрестности.
– Ну, и как тебе тут? – донесся до Калины рокочущий басок мужчины.
– Да вроде ничего, место красивое, – прощебетала дамочка.
После обмена репликами приезжие подошли ближе, поздоровались и спросили – не сдается ли дом или, на худой конец, комната на летний сезон.
Калина сроду никому свой дом не сдавал, и хотя лишние деньги никогда не помешали бы, его не прельщала перспектива жить под одной крышей с чужими людьми. Не привык он к этому, да и привыкать не собирался.
Однако непрошенный гость проявил настойчивость. Он принялся с жаром уверять Калину, что если тот сдаст им жильё на всё лето, то отнюдь не прогадает. Во-первых, люди они хоть и семейные, но бездетные, ни родственников, ни знакомых на дачу обязуются не приглашать, во-вторых, порядок и чистоту гарантируют, ну, а в-третьих, что тоже существенно – деньги за весь сезон заплатят сразу, вперёд…
Покуда приезжий пел соловьем, увещевая хозяина, дамочка согласно кивала головой, подтверждая высказывания мужа, и продолжала с любопытством осматривать дом. Видно было, что она была не из тех, кто легко отказывается от поставленной цели.
И Калина сам вроде не сразу понял, как дал согласие. То ли действительно клюнул на денежку, то ли слишком соскучился за долгие зимние месяцы по людскому общению. Всё будет с кем живым словом перекинуться.
Он сдал дачникам большую комнату, а сам перебрался в маленькую. Там было и тесновато, и темновато, из мебели стоял лишь старенький продавленный диван со скрипучими пружинами да пара самодельных табуретов. Но Калина решил, что ему не привыкать – как-нибудь до осени перебьётся.
Жильцы, по всем признакам, остались довольны. И первое время всё шло хорошо, как говорится, чин-чинарём. Хозяин старался бывать в доме как можно реже, чему способствовала хлопотная работа лесного обходчика, и ничем не стеснял постояльцев. А те чувствовали себя свободно и вели тот образ жизни, к которому были привычны.
Выяснилось, что Павел – бывший военный, прапорщик в отставке, с недавних пор устроился охранником в коммерческом банке. Супруга же его, – он её так и величал по-старомодному – супруга, Серафима Андреевна работала какое-то время техником-смотрителем в ЖЭКе, но недавно взяла расчет по семейным обстоятельствам. Какие-такие обстоятельства повлияли на изменение социального статуса дамочки – Калина уточнять не стал. Захотят – сами расскажут. Не захотят – настаивать не будет. Какое ему дело до чужих семейных тайн? Хотя про себя и сделал кое-какие выводы: «Машину дорогую имеют, по их же словам – двухкомнатную квартиру в городе, а дачу – на глухом хуторе сняли… Нет, чтоб, как иные новорусские, по заграницам прокатиться…».
Павел поначалу ездил в город каждый день, вроде как на работу, но приезжал рано. А потом и вовсе засел на даче, как будто от кого-то прятался.
Прошел месяц, другой, и за всё это время к дачникам, действительно, никто в гости не наезжал, и сами они в город выбирались крайне редко. А с другой стороны, и с Калиной особо близких отношений у них не сложилось. Так, при редких встречах – здрасьте-здрасьте, и – каждый в свою сторону. А иной раз и не здоровались. Чужие – они и есть чужие. «И кто я им? – про себя пробовал рассуждать Калина. – Как говорится, не пришей кобыле хвост… Ладно, переживу. Лето пройдет и – прости, прощай, ваше благородие, вместе с вашей супружницей. Гуд бай… чао… ауфвидерзеен…».
На свой лесной участок он по-прежнему уходил рано поутру и в любую погоду. А днем приходил домой на часик-полтора – перекусить да иной раз вздремнуть после обеда. Правда, поспать днем теперь удавалось не всегда. У дачников появилось новое развлечение – они привезли из города дорогую магнитолу с колонками, ставили её на веранде и, врубив на полную мощность, целыми днями напролёт наслаждались музыкой. Нередко и ночью Калина засыпал в поздний час, накрыв голову тощей подушкой. «Терпи, казак, – сдерживая вскипавшее недовольство, уговаривал он себя. – Сожми зубы покрепче и терпи. Выбора нет». Была бы возможность – он сполна вернул бы дачникам полученное с них и отказал бы от дома. Но в том-то и штука, что всё давно было истрачено, до копеечки, на две новенькие капроновые сети: хотел сделать сюрприз своему Сане. А Саня в этом году так и не появлялся.
В один из летних дней Калина все-таки не вытерпел и перенес свою постель в сараюшку, где проживал когда-то до вселения в «хоромы». Сараюшка служила подсобным помещением: Калина держал здесь то, что жалко было выбросить и что могло ещё пригодиться в хозяйстве, а под крышей развешивал веники. Здесь было сыро, из углов пахло плесенью, зато дикая музыка сюда почти не долетала – и на том спасибо.
А нахальные дачники, как бы и не заметили его переселения. Они уже привыкли держать себя в доме хозяевами и совсем не обращали внимания на пожилого седовласого человечка, иной раз попадающегося им на глаза.

*   *   *

Теплым июльским вечером, возвращаясь с работы, Калина подходил к дому не спеша. В лучах предзакатного солнца блеснуло оцинкованное ведро на покосившемся срубе колодца. А сами «хоромы» уже погрузились в тень от деревьев, вплотную подступивших к жердям изгороди. Дом Калины как будто прятал глаза за резными наличниками окон, смотрел отчужденно, а не как прежде – светло и приветливо.
Дневная жара давно спала. Был тот тихий и светлый час, когда в природе царят покой, благодать и умиротворение.
Оба постояльца сидели на крылечке. Павел – в красной майке и тренировочных шароварах с белыми лампасами выглядел бы спортивно, кабы не свисающий живот над шароварной резинкой, как выпирающее тесто из дежки. Серафима, как всегда, напоминала заморскую птичку по пестроте одеяния – в косынке и ярком халате, раскрытом на острых коленях, лениво позевывая, она не удостоила Калину и мимолетного взгляда. Видимо, они только недавно «восстали» после дневного сна: этот вид отдыха был обязателен в их распорядке дня.
Павел обнимал супругу одной рукой за костлявые плечики, а в другой, чуть отставя, держал тлеющую папиросу. Он курил и после каждой затяжки небрежно сплевывал на землю. Правда, отдельные плевки, не долетая до земли, шлёпались на нижнюю ступеньку крыльца – на что он не обращал никакого внимания.
Калина видел это свинство не впервые, но помалкивал, не лез на рожон со своими замечаниями, а тут почему-то не вытерпел, завелся:
– Друзья дорогие… Неужто самим в свинарнике жить не противно? Глянь-кось… вся земля в окурках… – сделал он замечание, войдя во двор.
Павел примял папироску о резную балясину крыльца и, размахнувшись, зашвырнул окурок в клумбу:
– Дождь смоет… – пробурчал он, не глядя на Калину. Калина покачал головой:
– Дождь-то дождь… а может, не ждать его – самим двор подмести? Труд не велик.
Постоялец удивленно взглянул на хозяина  с нехорошей ухмылочкой и проворчал:
– Вот ты и мети, коли такой умный. Тебе, кстати, за это денежки плочены… – и демонстративно цыкнул сквозь зубы густой слюной через перила. – И отстань со своими нотациями, чистюля!.. Вот съедем – будешь тут снова свои порядки устанавливать. – И уже отвернувшись от Калины, заключил с раздражением. – Хмырь болотный!.. Ещё указывает…
На столь грубую отповедь Калина нарвался впервые. Возможно, другой на его месте и нашелся бы, как достойно отреагировать на ничем не спровоцированное хамство. Но Калина был из породы терпельцев. Молча, взялся за веник, смел разбросанные по всему двору окурки в кучку и, заметя на лопату, отнес в яму за огородом. Объяснять таким людям, что такое хорошо, а что плохо – пустой номер. Всё равно не поймут.
Калина с малолетства любил цветы, особенно полевые. Он выкапывал из на лесных полянах, приносил домой и высаживал на специально обихоженной для этих целей клумбе. Неприхотливые растения хорошо приживались на новом месте и буйно разрастались, радуя глаз ярким разноцветьем.
Как оказалось, дачница