НА ХУТОРЕ

Возвращаясь с обхода, лесник Николай Иванович Калинин шел, сокращая путь к дому, по заросшей просеке. У старой разлапистой ели его внимание всегда привлекал огромный муравейник. Вроде бы по весне еще был не больше детского кулича из песка, а к середине лета вымахал чуть ли не с метр высотой. К муравейнику с разных сторон тянулись муравьиные тропы – бежали суетливые муравьишки, и каждый из них тащил какую-нибудь хвоинку для строительства своего жилища.
«Вот же неугомонные, вот же труженики. Ну, прямо коммуна!», – восхищался Николай Иванович.

Он поселился на хуторе лет сорок пять назад, тогда его все звали Николаша или по укрепившейся от фамилии клички – Калина. Переехал из заводской общаги в собственное жилье, предоставленное начальством за ударный труд. Ничего, что до работы надо было добираться целый час, а раньше к проходной за пятнадцать минут добегал. Главное, свой домишко в лесу у озера казался несравненным счастьем, по сравнению с комнатухой на четверых в общаге.
Бывший финский хутор, когда шли бои на Карельском перешейке уцелел не весь. От большого дома хозяина хутора остался только гранитный фундамент, но два небольших строения неподалеку от него, где жили батраки или прислуга сохранились. В один из них только на лето приезжал с семьей мастер цеха, где работал Калина, Иван Поликарпович, а в другом поселился Николай.
Новосёл без дела не сидел: дом требовал ремонта. Как бы Калина не уставал на работе, всегда находил занятие: то покосившееся крыльцо подправит, то на крышу заберется и латает прохудившуюся кровлю.
Иван Поликарпыч, усмехаясь в густые усищи, не раз говорил ему:
– Эээ… ну, что ты, Николаша, прыгаешь весь день, как воробей? Сядь, покури… Всех дел всё равно не переделаешь. – Мастер знал, что парень не курит, и предложение покурить означало приглашение к разговору. – Тебе, малый, хозяйка работящая нужна, помощница…
Про эту работящую хозяйку-помощницу он заводил разговор не однажды.
– А у тебя что, есть кто на примете? – простодушно, но не без лукавства уточнял Калина.
– У меня? – наивно удивлялся Поликарпыч. – Это у тебя должна быть на примете… Или ты бобылем всю жизнь собираешься жить?
– Иван! – звала его, высунувшись из окна соседского дома круглолицая пышнотелая супруга. – Хватит лясы точить… Обедать пора…
И тут же ей вторил звонкий голосок сына Витьки:
– Папка, иди быстрее… Остынет ведь!
– Во, слышишь? – мастер довольно пушил пальцами густые усы. – Хором зовут. Ждут, значит… А тебя кто покличет? Некому! Я и говорю – без хозяйки пропадешь…
– Не пропаду, – отшучивался Калина. – Вот новый дом построю, тогда и хозяйкой обзаведусь.
–  Э… когда-то ещё построишь… когда рак на горе свистнет?
– Накоплю деньжонок малость и построю. Гранитный фундамент есть – основа крепкая.
– Ну, ну… Ладно, коли так. Только учти – человек должен за свою жизнь три дела успеть: построить дом, посадить дерево и воспитать ребенка. Спеши, пока молодой!
– Да какие мои годы, успеется. Как в песне поётся: «Как много девушек хороших...»
– Э… не скажи. Годы, брат, они как воробушки. Я тоже по молодости рассуждал, как ты сейчас, да чуть не опоздал. Витька-то у меня поздний… Мне уж полста стукнуло, когда сынок на свет появился… Но всё ж таки успел я в продолжении своего рода. Так и ты, смотри. Не припозднись…
И пофыркивая в свои роскошные пушистые усы, старый мастер уходил обедать.

*   *   *
«Это ж сколько с тех пор воды утекло, с тех памятных разговоров с Иваном Поликарповичем?.. Подумать страшно… Уж давно нет на свете старого мастера, а сын его – Виктор – в прошлом году сорокалетие справил. Да ещё как справил! Родичей и друзей на хутор понаехало – не счесть: поздравляли Витюшу и Поликарпыча добрым словом поминали. Мол, хороший был человече, прожил жизнь по чести-по совести… Да, редкий человек по нынешним временам», – такие мысли приходили в голову лесному обходчику.

…За год-другой, Калина построил новый дом на добротном финском фундаменте, а в скором времени и хозяйку-помощницу привел. Познакомился с Надеждой в Доме культуры на заводском вечере. Танцевать парень не шибко умел – ну, да чтобы потоптаться на свободном пятачке среди танцуюших, большого умения и не требовалось. Калина набрался храбрости и пригласил приглянувшуюся ему дивчину на медленное танго, – на быстрый фокстрот  не решился: как бы ноги партнерше не отдавить. А та, к его изумлению, в свою очередь пригласила его на «белый» танец. Чем уж там они приглянулись друг другу – объяснить не могли, даже спустя время, когда поженились. Месяца два после того вечера Калина ухаживал за дивчиной, как положено установившейся традицией: кино… танцы… прогулки по набережной, робкие объятия… поцелуи и… ЗАГС.
Надя – худенькая, глазастенькая, но с характером – была единственным ребенком у матери-одиночки, воспитывалась без отца; мать души в дочке не чаяла, жалела её и баловала. Домашним хозяйством Надежда не занималась – ни белья постирать, ни обеда сготовить не умела. С детства не была приучена и потому не любила. А уж «в земле ковыряться», по её выражению, и подавно не желала. Старик Поликарпыч подметил это и, заглядывая к «молодым» – посидеть, покалякать в отсутствии Надежды успокаивал соседа:
– Э… молодая еще. Погоди – всему со временем научится. Главное, чтоб любовь-морковь не вяла, а остальное приложится…
Запомнился Калине год, когда родился сын Мишка – крохотный человечек со смешным сморщенным личиком, мелкими прыщиками на лобике, кряхтящий и всё время пытающийся высвободиться из пелёночных тенет. Мальчишка редко плакал, но постоянно кряхтел, как старичок и недовольно куксил губки – это придавало его сморщенному личику обиженно-недоуменное выражение.
Но, как же он был красив для отца, как желанен!
Калина возвращался, усталый, с работы и первое, на что натыкался взгляд – груда грязных мокрых пеленок. Не выказывая недовольства, не ворча и – упаси Боже, не закатывая скандалов, он засучивал рукава и принимался за дело – как мог и чем мог помогал молодой жене: перестирывал-переполаскивал пеленки, развешивал их на просушку, гладил и аккуратно складывал стопкой выглаженное, и, лишь покончив с делами, садился за стол – ужинать. А Надя, кормя мужа, всё жаловалась и сетовала, что у нее только две руки, и она, бедная, ничего не успевает. И молока своего, мол, для ребенка не хватает, приходится готовить разные смеси, и вообще ей трудно справляться с этим вечно писающим и какающим дитём.
Калина подумал-подумал и решил написать письмо в деревню, матери: дескать, не приедет ли она пожить немного у них, понянчиться с внуком.

...Из родной деревни Калина уехал сразу, как отслужил в армии. Была у бывшего ефрейтора Калинина заветная мечта-идея: заработать денег и построить дом, свой. Ведь обитали они со старушкой-матерью в крохотной комнатёнке казённого, наспех сколоченного барака; поскольку собственный их домишко сгорел во время войны. Сначала хотел завербоваться на севера, за длинным рублём, но сосед по бараку отговорил. Человек он был многоопытный и еще до войны немало поездивший по России-матушке и повидавший многое.
Прознав о планах Калины, он убедительно учил его уму-разуму: «Ты что, паря, – на кой тебе Красноярский Край? На лесоповале неделю не протянешь, пупок сорвёшь. Там ведь в основном бывшие зеки вкалывают, у них привычка и сноровка, а ты… Опять же специальности у тебя – никакой». В общем, отговорил и посоветовал ехать на судостроительный завод в Выборг, мол там не хватает рабочих рук, а профессию можно получить на месте. На этом заводе у него дружок работает и он с ним переписывается, поэтому дело верное.
...И всё сложилось у Калины – лучше нельзя. На работе, на доске почёта фотография висит уже какой год, мастер не нахвалится, зарплата хорошая, премии, надбавки за сверхурочную работу.
О матери Калина не забывал, кроме писем иногда и денежный перевод посылал. А женился – и о маме вспоминать реже стал: своих забот полон рот.

Мать не сразу, но ответила, что очень хотела бы увидеть сына и его семью, подержать в руках внучонка, но – увы, приехать никак не может из-за своих «болячек»: «Всё плачу я, сыночка, что никуды не пускают меня мои ноженьки – болят и болят, недужные. Може, вы когда ни то, выберетесь ко мне?..»
Разумеется, Надежда ни о какой поездке и слышать не хотела. Калина, конечно, понимал её – жить с маленьким ребенком на хуторе, где нет ни электричества, ни водопровода нелегко. Он помогал жене, как мог, но...  
После долгих споров, увещеваний – с его стороны, попрёков – с её, решили так: зимние месяцы Надя с малышом поживет в городе у своей матери, а к лету, когда малыш подрастёт и окрепнет, они вернутся обратно на хутор.
Теперь, после работы, Калина нередко спешил не на автобус, а на квартиру к тёще – малоразговорчивой, угрюмой Евдокии Михайловне – навестить жену и сына. Иногда оставался на ночь. Спал на раскладушке в маленькой кухоньке: места в однокомнатных хоромах тещи было немного. Да и отношения с ней были не ахти… Евдокия Михайловна восприняла появление Калины как недоразумение, как большую ошибку дочери, и эту ошибку, по её мнению, рано или поздно всё равно придется исправлять. Дочь, красавица, образованная – техникум окончила, достойна более подходящего мужа. Один из таких достойных работал в заводоуправление, там и Надежда трудилась до замужества секретарем-машинисткой. Вежливый, культурный молодой человек активно ухаживал за Надей ещё до появления Калины. Как доченька умудрилась выскочить замуж за хуторского отшельника – Евдокия Михайловна до сих пор не могла взять в толк. Да этот простофиля, пусть не пьющий и не курящий, в подметки ей не годится. Всего семь классов закончил, мужик деревенский. Ни манер, ни ума. Ну, да что с него, убогого, требовать – как был, так и есть лапоть новгородский.

За прошедшие осень и зиму Мишка и подрос, и окреп, и к лету семья снова воссоединилась. Но теплые летние денечки промелькнули быстро, а в сентябре, едва захолодало, Надя с Мишкой опять уехали к мамаше. С тех пор на хуторе их больше не видели.
Не без помощи мамани, Надежда устроила сына в ясли-сад, а сама вернулась на прежнее место работы – в заводоуправление. Соломенный вдовец Калина всё реже стал появляться в их городской квартире: привозил деньги с получки, игрушки сынишке, но ночевать уже не оставался, да его и не особенно приглашали.
Хуторянин не скрывал досады и нет-нет да заводил с женой разговор на скользкую тему:
– Надь, а Надь… что ж, так и будем жить поврозь? Я думал, что семейная-то жизнь совсем другая. Не такая как у нас.
Надя отвечала как по заученному или как по наученному своей мамашей:
– А ты продай дом-то, купим квартиру в городе и заживем, как все нормальные люди!
У Калины комок от обиды подкатывал к горлу:
– Да пойми ты… Не могу я продать дом, своими руками построенный…И в каменных стенах жить мне в тягость. Деревенский я, понимаешь?.. Давят меня каменные стены…
– А меня от деревянных тошнит… Вместе с твоим садом-огородом… и вообще… никакой цивилизации. Как в каменном веке. Вода – из колодца, печь – топи… В сортир приспичит – беги во двор! Нет… не по мне такая жизнь, не по мне. Как хочешь!
Вот и поговори с ней. Так и жил