равнодушно. – Ты тогда иди, мне переодеваться надо. – Вот, мы уже и чужие.
- Я тебя провожу, - но она молчит, изображая семейную ссору. – Да, - вспоминаю, - как дела в институте? – чуть не забыл со своим месторождением о её главном.
- Нормально, - отвечает холодно моим любимым словечком-определением. – Зачислят на четвёртый семестр, если сдам зачёты и экзамены по ихнему курсу за третий. Поеду 2-го, чтобы всё успеть к началу занятий, и я – студентка, - и, забыв обо всём, затанцевала, завоображала. Я, конечно, под сурдинку, к ней, но… - Ладно, ладно, - останавливает, - мне некогда, смотри, уже половина.
Зима в эту новогоднюю ночь добирала годовой план – холодрыга стояла неимоверная да ещё с ветерком и позёмкой. Маша то и дело оттирала носопырку, а я прятал свой рубильник в поднятый воротник. Расстались у дверей «Скорой помощи» как хорошие знакомые. Прибежал к себе, подгоняемый морозцем. Володьки нет, наверное, вовсю помогает бабью. Парень никому ни в чём не отказывает, хоть паши на нём. Заторопился и я, чтобы и меня успели запрячь и поделились приподнятым настроением. Как раз успел к ответственной операции развешивания игрушек на верхней части ёлки. Снегурочка тоже хлопочет, обнажила прелестные клычки, спрашивает:
- Ты один? – Чего спрашивать, когда рядом никого.
- После второй, - обещаю, - нас у тебя в глазах будет двое.
Так, дружелюбно перепихиваясь незамысловатыми подковырками, дотянули, наконец, до десяти, когда вся страна, весь народ, который ещё в состоянии передвигаться, садится за празднично накрытые столы, чтобы прилично проводить старый год и подготовиться морально к встрече нового. На этот раз парадом командует Шпацерманиха, не спускающая глаз с мужа, и у неё не очень-то повольничаешь. Выпили по одной-другой, я – красненького, закусили разным цветным силосом да селёдкой, и валите от опрятного стола на курево, трёп да танцульки, кто может. Старенькая радиола зашаталась в страстном танго, а я оказался в руках Сарнячки.
- Говорят – женишься? – допытывается старая любовь. Говорят, что кур доят, а мне перелётная досталась.
- Я, - отвечаю, пижонски ухмыляясь, - никогда не совершу такого серьёзного шага прежде, чем не обдумаю хотя бы лет пять. – У неё и интерес ко мне пропал, отлипла и хватает очкарика Альберта, чтобы ещё раз обсудить тематику отчёта. Смилостивившаяся командирша, сдавшаяся на уговоры начальника, разрешила хватануть ещё по 50, подогревая остывающий пыл. Потом пели революционные песни и кое-какие геологические, слов которых большинство не знало. Подвалила, как ни в чём не бывало, ухмыляющаяся парткляузница.
- Как ваше месторождение? – Я зла не помню, особенно сегодня.
- Рождается, - отвечаю. – Подождите минутку, - сбегал в камералку за именным керном. – Вот! – Она берёт.
- И это всё? – иронизирует, внимательно рассматривая сувенир опытным взглядом минералога.
- Нет, - огорчаю, - ещё досталось Королю и Кузнецову. Но Алевтина не слышит, поняв, что в её руке на самом деле руда и с большой концентрацией рудной минерализации. Но она была бы не она, если бы не влила ложку дёгтя в мою бочку даже в такую ночь. Отдаёт керн и брюзжит:
- Не обольщайтесь: одна скважина – ещё не месторождение. И я, чтобы её успокоить, не портить ей праздника, соглашаюсь:
- Я и не надеюсь. – Обступили парни, оттеснили давнюю подругу, вмиг прорвали пелену затхлой насторожённости, загомонили разом, радуются, что опять все вместе и со своим любимым начальником, все тут, и я с ними. Да такие симпатяги, прям с кина о победителях соцсоревнований, и не скажешь, что таёжные работяги. В костюмчиках отглаженных, в рубашечках беленьких, в штиблетах начищенных, один начальник квасит ноги в яловых сапожищах. Правда, галстуков ни на ком нет, да и ни к чему они нам, известно ведь, что это принадлежность рабских конторских шестёрок, а нашим мощным выям привычна полевая свобода.
И вот, наконец, зовут к столу по-настоящему. Я жмусь с парнями на дальнем конце, подальше от всяких уважаемых товарищей, обсевших начальника.
- Товарищи! – встаёт тот со стаканом в руке, заполненным на сто грамм, и все встали следом с поднятым допингом. Радиола включена на Москву, а оттуда нас поздравляет Первый. Стоим, слушаем, плохо воспринимая обтекаемые фанфарные фразы, стараясь не пропустить боя курантов. И вот они бьют, и все считают. На двенадцатом Шпац успевает провозгласить своё: «С Новым годом, товарищи!», и все истово осушают стеклянные чары, веря, что это необходимо, что это пропуск в счастливый год. Я тоже верю. А потом пошёл безобразный жор, и мы с парнями не отстаём, стараясь зацепить всё, что с мясом. Наглотавшись, захотелось ещё славословия в нашу честь. Известно, что доброе слово способствует пищеварению, а злое вызывает язву. И тут настала очередь моей лопуховской песне. Шпацерманиха, наслышавшись, наверное, от смотавшихся за Урал подруг о моём удивительном даре произносить душещипательные тосты, требует:
- Давай, Василий, тебе слово, - и стучит вилкой по графину, требуя, чтобы стихли и вняли разумному слову беспорочного юноши, не обременённого долгами совести. Пришлось подчиниться и сосредоточиться, как я умею в ответственные моменты героической биографии. Налил в рюмашку водки – была не была: если провалюсь, дам козла, сошлюсь на алкогольное помутнение.
- Друзья! – обращаюсь негромко, и то, что назвал не товарищами, уже настроило подзабалдевшую аудиторию, готовую к любым эмоциям, в мою пользу. – Вы знаете, - принижаю на всякий-який, - что я не умею говорить красно, так что не взыщите, если не оправдаю надежд. – Все замерли и с интересом уставились на меня. – Кончился ещё один год, а с ним и ещё один полевой сезон. Было всего понемногу, но кое-чего и в избытке: ледяные переброды и бесконечные крутяки, проливные дожди и изматывающая жара, кровососы-клещи и надоедливый гнус, кислотные борщи и каши и рыбная диета. Всё было против нас, но души наши были чисты и открыты друг другу, а помыслы направлены на помощь товарищу и всем. Мы были по-настоящему один за всех и все за одного. За сезон мы многое потеряли, - я выразительно похлопал себя по отощавшему брюху, и все дружелюбно засмеялись, - но нашли больше – мы приобрели таёжное братство. Давайте же выпьем за него и прославим, - и все поспешили тяпнуть давно налитое дразнящее зелье, а я укоризненно качаю головой, не выпив и не садясь. – Вы зря поспешили, я ещё не кончил, - и опять засмеялись и поспешили исправить ошибку и налить в чары по новой. – Братья, - продолжаю, намеренно не упоминая сестёр, - нам есть чем гордиться в прошедшем сезоне. По нашим данным геологами только что вскрыто мощное и очень богатое рудное тело, - и высоко поднимаю для общего обозрения керн, - которое, по их мнению, является частью крупного месторождения. – Стало так тихо, что я слышал дыхание сидящих. – Этим открытием мы навечно вписали нашу геофизическую партию в историю знаменательных геологических достижений в крае, нам есть чем похвастаться перед детьми и внуками. – Все дружно встали и мощно захлопали, славя себя, и даже старшие специалистки, кисло улыбнувшись, сложили ладошки, а поддатый начальник, вырвавшись из Шпацерманихиных цап, кричит:
- Лопухову – трижды «ура!», - и все, один раз вразнобой, а дважды единым трубным рёвом, рявкнули заздравицу и скорее за стаканы, а я урезониваю торопыг:
- Подождите надираться, я ещё не всё сказал, - и все с сожалением отставили бокалы и торопят: «Давай, кончай, а то иссохнем от жажды», а я, разохотившись, продолжаю: - Наступил новый год. Каким-то он будет? – и все призадумались: каким? – Хотелось бы, - высказываю своё пожелание, - чтобы не хуже ушедшего. – «Правильно, хотим такого же», понеслось с обеих сторон стола. – Чтобы в новом полевом сезоне профили были как аллеи в саду, погода – как на Черноморье, а жратва – как в лучших ресторанах Парижа, - «и выпивка тоже», добавил кто-то, - и чтобы найти нам ещё одно месторождение, а лучше – парочку, - все одобрительно загудели. – И пусть покой нам только снится, и как в известной песне: И вновь начинается бой, и сердцу тревожно в груди, и каждый такой молодой, и юный Шпац…ерман впереди. – И все полезли к расквасившемуся от удовольствия начальнику чокаться, а хитрый Хитров, подлизываясь, заблажил: «Нашему начальнику – «Ура», и его дружно поддержали – нам глоток не жалко, и я успел прокричать: - За наступающий новый полевой сезон! – но никому подогретого настроения не испортил, все ещё слабже запищали «Ура» и поспешили осушить посудины, опасаясь, что вновь приторможу. Но я дал им взбодриться. Когда все жадно выпили и спокойно принялись за закусь, надеясь, что тостёр выговорился, я, так и не садясь, поднимая наполненную рюмаху: - А ещё, - говорю, - я хочу поднять тост за наших новых товарищей – операторов, которые в удачно закончившемся сезоне, самоотверженно трудясь на сложнейших участках, быстро освоили приборы и методики наблюдений и внесли весомый вклад в наши успехи. Большое вам спасибо, ребята, и низкий поклон за всё, за всё, - и я неуклюже поклонился в сторону порозовевших и опустивших глаза парней. И все опять дружно захлопали, а пацаны сгрудились вокруг меня, тянутся со стаканами, чего-то говорят, а я не слышу, облегчающие слёзы навернулись на глаза – совсем нервишки сдали, - и стало мне как никогда хорошо и спокойно: я был среди своих, и сел, наконец, и сам с неохотой принялся за прозаическое ёдово. Радиола загромыхала «Брызги шампанского», а новогодний болтун, окосев с водки, нечаянно взглянул на часы и ужаснулся, разглядев с трудом, что минутная стрелка колеблется в пьяном угаре, шатаясь вокруг девятки.
На раздумья времени нет – ноги в руки и бегу к Маше. Успел минута в минуту, а её на выходе нет. И хорошо: хожу, выветриваю алкогольные пары, дышу усиленно пастью, снега поел. Наконец, минут через пятнадцать нарисовалась, из меня уже всё с избытком выветрилось, и зуб на зуб не попадает.
- Ну, ч-ч-то, п-п-ой-д-д-ём? – Видик у неё наисчастливейший: глаза сияют как серёжки, вместо бурок – белые лодочки, щёки подозрительно запунцовели, губы растянуты до ушей, пританцовывает на месте от нетерпения и молит:
- Побуду ещё немножко? У нас так весело… Приехал начальник КГБ, такой мужественный, в красивой форме с орденами и погонами, и не строгий…
- И ты с ним танцуешь? – догадываюсь невесело. Она совсем зарозовела и отвела затуманившиеся глаза в сторону.
- Он, смешной, всё время меня приглашает. – С вами, соображаю, всё ясно-понятно. Утопляю несчастную морду в воротник, успокаивая себя тем, что хотя бы знатно проветрился, говорю ей:
- С Новым годом, Марья! – а она уже чешет, торопясь, по коридору на очередной танец.
Возвращаться в праздничную атмосферу нашего бала, не осчастливленного мужественным убийцей, с не поймёшь каким настроением не хотелось, и пошёл шататься по улицам, поздравляя всех встречных и радуясь чужому счастью.
- 6 -
Вот и опять ясный и тёплый апрель с волнующими запахами расцветающего багульника, день рождения Великого революционера нашей эпохи. Все бригады давно в поле, один начальник передового отряда подзадержался, но не по своей вине – опять понадобился Ефимову, опять поговорили по душам, опять были кое-какие старые предложения и решительные отказы, в общем, опять остались при
