наконец, заговорили о главном.
- Смотрю на вашу любовь, - начала Матвеевна, - и удивляюсь: недели не помиловались, а разбегаетесь. Ладно бы рассорились, а то по доброму согласию. Не боишься девку потерять – за пять лет много воды утекёт?
- Боюсь, - вздыхаю тяжело, аккуратно залепляя очередной вареник, - а что делать? Ей учиться надо.
Хозяйка неодобрительно хмыкает.
- Вот ещё выдумали! На черта бабе университеты? Пусть здесь учится, если приспичило, а я её лучше всяких профессоров обучу как содержать семью. Своих детей надо заводить, а не чужих лечить!
- Не хочет, - вру, жалуясь.
- Так ты рыкни по-мужчински! – сердится Полина Матвеевна. Опять вздыхаю как бесправная баба-молодка.
- Рыка нет.
- То-то и оно! – корит поучительница. – Без мужниного рыка, как ни старайтесь, семьи доброй не будет. Бабе нужен рык, чтобы чувствовала себя покойнее. – Надо будет, думаю, потренироваться перед зеркалом, только вряд ли что получится – для рыка нужен бас, а у меня лирический тенор, переходящий на высоких нотах в писк: срамота, а не рык. – Разными дорогами идёте, - зудит Матвеевна. Я тоже люблю поучать, особенно тому, чего не умею. – И на каждой разные люди, не знакомые ни тебе, ни ей. Разные дороги и встречи – разные судьбы, неужель невдомёк? Никакая любовь не выдержит! – Мне остаётся только вздыхать, что и делаю с усердием. – Парень ты, в общем-то, неплохой, - хвалит, подслащая горькую пилюлю, - непьющий, работящий, зарплата хорошая, я бы тебя одного ни за какие науки не оставила. А Машка – дура!
А дура легка на помине. Заскакивает весёлая, раскрасневшаяся от холода, красивая – аж жуть! Торопится пальто сбросить и орёт на всю Матвеевскую:
- Дали! Дали! Направление дали! – вытаскивает бумажку и машет в высоко поднятой руке. Потом в избытке чувств подскакивает к хозяйке и целует. Мне тоже достаётся … заодно. Вот и разошлись наши дороги.
За ужином подсмеивались над Машей, которая с завидным аппетитом, словно студентка, уминала углеводы, и вообще много смеялись, подшучивая друг над другом, но мне было грустно. Сладкого она, оказывается, вообще не любит, зря я старался с клубничным, и оттого стало ещё тоскливее. После ужина пошёл развеять грусть-тоску к дровам и долбал чурки всю оставшуюся светлую часть вечера, оттягивая возвращение в нашу комнату, чтобы не показывать глаз. А когда вернулся, Маша корпела над задачками, и я даже не подошёл, а улёгся на кровать по-нахальному и … заснул. Не знаю, сколько кемарил, тоскливые, как и счастливые, часов не наблюдают, - разбудила студентка.
- Проснись, - толкает в плечо, - пора спать ложиться. Ночью-то что будешь делать? – Могла бы и не спрашивать. Быстренько разобрали супружескую постельку и улеглись, едва касаясь друг друга.
- Маша, - окликаю тихо, - ты довольна?
- Очень, - сознаётся и поворачивается ко мне, чтобы и я был довольным. Но я молчу. Тогда она, уловив моё тревожное состояние, говорит горячо: - Но если ты не хочешь, я не буду переводиться на дневной.
- Нет, нет, что ты! – убеждаю горячо. – Очень хочу, - и мы снова молчим, не подвигаясь друг к другу, как будто привыкая к разъединению. – Маша, - опять зову.
- Что? – спрашивает, сдерживая зевоту.
- Как ты думаешь, - задаю риторический вопрос, - будем мы через пять лет вот так же лежать вместе в одной постели?
- Обязательно, - не сомневается по молодости, не умея и не желая далеко заглядывать, - и днём, и ночью, по всем выходным дням, - сунулась привычно под мышку и задышала ровно и глубоко. А я ещё долго бдел, перелистывая страницы дня. Что-то беспокоило и тяготило, но что? Экспедиционная разборка? Нет, там я вёл себя молотком, держался достойно, по-профессорски, сражался не за себя, родимого, а за дело, за инициативу, за свободу в деле. Упрекнуть себя не в чем. Маша? Маша – отрезанный ломоть, с этим надо свыкнуться. Ей надо учиться, чтобы заниматься любимым делом. Не будет его, и любимый муж станет скоро нелюбимым. Осторожно поцеловал полуоткрывшиеся губы. Маша почмокала, потянулась и теснее прижалась ко мне. Может, ломоть-то недорезанный? Что же гнетёт? И вдруг понял: один! Я остался совсем один: ни мудрого наставника, ни верного друга, ни любимой женщины! Ни-ко-го!
Маша уехала через два дня, раньше намеченного срока, в нетерпении поскорее оформить направление в новую жизнь. В тот же день я сделал обратную рокировку в пенал, клятвенно пообещав Матвеевне не забывать, особенно перед получкой, и регулярно навещать, чтобы помочь по хозяйству. Больше всех отъезду Маши обрадовался Володька, заскучавший в одиночестве в забытой богом таёжной дыре с нависшими со всех сторон угрюмыми горами. Естественно, отметили возвращение блудного начальника отменным ужином, благо, напарник оказался завзятым кулинаром, да и мои кулинарные советы многого стоят, если к ним не прислушиваться. И обязательно – чай с клубничным вареньем. От пуза… И чего я искал на чужой женской стороне, дурень? Разве сравнишь холостяцкую вольготню с семейной каторгой? В общем, на следующий день я чувствовал себя как дома.
На работе тоже полный ажур. Из экспедиции прислали долгожданный приказ-график, из которого следовало, что авторами отчёта являются Зальцманович, Сухотина и Розенбаум, а я ни при чём. Больше всего рад за Олега – наконец-то, ему не надо впадать в зимнюю спячку. Исполнителем геологической части проекта назначена Зальцманович, а производственно-технической – Лопухов, просим любить и жаловать. Фактически я отстранён от творческой работы, и впору заводить очки, лучше с затуманенными стёклами, чтобы не было видно закрытых глаз. Прекрасно, сосредоточимся на моделировании, которое из-за недостатка времени совершенно забросил и думать не задумывался. Кроме того, на ближайшие два месяца мне вполне хватит, если не спешить, рутинной обработки маршрутной магнитной съёмки, да и завершающая переинтерпретация материалов по Угловому не помешает. Этого у меня никто не отнимет, не захочет отнять. А что, думаю, если и мне включиться в подпольный параллельный проектный процесс и состряпать инкогнито геологическую часть того проекта, который задумал? Вспомнил, что умный по-умному от лишней работы отлынивает, а дурня она обязательно найдёт, и решил, что стоит. Даже пальцы заныли, до того захотелось опробовать себя и утереть нос этим… ну, этим… всем! Придётся покорпеть по вечерам, так всё равно заняться разведённому семьянину нечем. Володьку, бедолагу, Сарнячка засадила в помощь соратнику по отчёту, и он мучается, не понимая в ихней хитрой картировочной кухне ни едрени-фени. Мне вмешиваться нельзя – а хочется! – а то у парня мозги совсем перекособочатся и интерес к настоящей кухне пропадёт.
А тут ещё Кузнецов заявился, зовёт настойчиво – пойдём, постукаем по мячу, надо готовиться к районному кубку, который недавно собирались выиграть мордой в грязь. Вечернее время совсем сжалось. Дмитрий сообщает, как лицу заинтересованному, что первая скважина прошла больше 200 метров, по всему стволу прут интенсивно скарнированные вулканиты и рудная вкрапленно-прожилковая минерализация, т.е., есть предпосылки ожидать на глубине рудные скарны с промышленными концентрациями. Ему, бедному, приходится постоянно дежурить на скважине, чтобы не пропустить исторический момент. Счастливец, мне бы его заботы.
После первого в этом году густого и мягкого снега у нас раздавали предновогодний ширпотреб и талоны на него, но мне ничего не обломилось. Чёрт с ними, с ихними ботинками, скорее бы вжарила настоящая зима с устойчивым снегом, чтобы можно было выбросить окончательно развалившиеся свои и погрузиться в валенки. Есть ещё, правда, яловики, но в этих щегольских железных ботфортах с белыми отворотами и ремешками много не находишь – ноги сдираются в кровь и мёрзнут не меньше, чем в драных ботинках. Придётся что-то приобретать на местной барахолке, торгующей исподтишка по воскресеньям. Господи, когда я, наконец, заработаю хотя бы на обувь? Если бы не эта забота, жизнь была бы прекрасна и необременительна. Бабоньки вовсю прикидывают содержание новогодней обжираловки и обпиваловки, а парни резко уменьшили производительность камеральной обработки, скапливаясь почти через каждый час в Красном Уголке, чтобы взбодриться никотином. Скоро наступит мой третий местный Новый год, какой-то он будет?
И вдруг, как гром среди ясного неба: «Вас вызывает…», нет, не Таймыр, - если бы! – а опять неугомонный Дрыбодан. До чего мстительный, никак не хочет мне простить демарша на конференции, поставившего под сомнение всю разработанную им геофизическую стратегию экспедиции. А тут ещё провал с оглушительным треском на Детальном-1… Приезжаю, окоченев в продуваемом и промерзаемом автобусике, в дырявых башмаках, как цуцик, ноги еле сгибаются, зубы выбивают похоронную дробь, и слова вымолвить толком не в состоянии. На этот раз Антушевич зовёт в свой уютный кабинетик, но как только вижу сидящего у окна своего злого демона, весь уют исчезает, и кабинетик превращается в угрюмую пыточную камеру. Кое-как поздоровался и даже получил ответ и приглашение сесть у стены, где обычно усаживают допрашиваемых и истязаемых.
- Что за материалы вы передали, - начинает кот Игнасий, - в геологоразведочную экспедицию? – Понятно стало, на чём будут ловить мышь коты, но зачем – не ясно. Объясняю кратко, что по настоятельному требованию Короля передал некоторые материалы по Угловому.
- Какие? – расставляет лапы кот Орест. Осторожно пищу:
- Схему интерпретации и объяснительную записку, - и осторожно отступаю от когтистых лап. – Никакой первичной документации, никаких физических полей и графиков и никаких секретных материалов не передавал. – Мышка не хочет в мышеловку, а коты не отступают:
- Вы не имеете права самостоятельно без разрешения экспедиции передавать любые материалы в стороннюю организацию, - выпустил когти кот Орест. Мышь заметалась:
- Я этого не знал.
- Немедленно заберите и срочно доставьте нам, - поднял лапу и кот Игнасий. Я сразу представил, как, вихляясь, иду к Королю, становлюсь на колени и слёзно выпрашиваю переданный навовсе опус, а он, глядя на меня сверху вниз с высоты своего низкого роста, двумя пальцами брезгливо берёт и отдаёт куцие материальчики и властно показывает на дверь, не желая больше знаться с несолидным трусливым соратником по умножению богатств недр необъятной Родины.
- Без вашего письменного требования я этого не сделаю. - И точка! Хватайте, грызите! Дрыботий резко поднялся, очевидно, удовлетворённый финалом игры в кошки-мышки, приказал, не глядя на сжавшуюся мышь:
- Пишите объяснительную, - и вышел. Антушевич бесцельно зашарил по столу руками, тоже давая понять, что открытая игра закончена.
Выхожу из уютной мышеловки, всего так и колотит. За что? Разве я что знал об их дурацких правилах? Шпац, скот, ни слова не сказал, не предупредил. Когда, наконец, меня избавят от должности стрелочника? Или она мне на роду написана? Раздражённый, вламываюсь в производственный отдел, прошу у Стёпы лист бумаги и на краешке свободного стола мараю сверху крупно: «Объяснительная», а много ниже – мелко: «О том, что передавать любые материалы в стороннюю организацию нельзя, я не знал», и скромная подпись: «Лопухов». Подумал, подумал, но фирменной закорючки не
