дурной!» и цепко ухватывается за могучую женихову шею, а он несёт её и осторожно опускает на кровать. Говорят, жених обязан вынести невесту из ЗАГСа и занести в дом. Представляю себе его состояние, если невеста достанется крупногабаритная. Ещё задумаешься, стоит ли? Чего только ни напридумывают бабы для нашего испытания. Я, считай, экзамен сдал.
- Будем баиньки? – спрашиваю, надеясь на другой ответ.
- Свет, - шепчет, затравленно глядя на меня, - потуши, я разденусь. – Как это – потуши? А вдруг невеста с изъяном? Товар брать втёмную, всё равно что кота в мешке. Я, например, запросто разденусь при свете. Правда, не до конца, его тоже стыжусь показывать. Вздыхаю с сожалением от несостоявшегося стриптиза и тушу свет, а она, ну, совсем обнаглела:
- Отвернись! – Может, мне ещё голову в мешок с котом засунуть? Но не перечу, лишь бы быстрее уместиться рядом. Наконец, слышу лёгкий скрип кровати, лёгкий вздох и долгожданное:
- Иди.
Уговаривать не надо, шмыгнул под одеяло, скромничая, в трусах, ощупываю рядом, а она даже в комбинации, в шёлковой, и руку мою отталкивает. А как не проверить, кто рядом? Бич у нас рассказывал, как ему по пьни девки, сговорившись, подменили красотку на уродину, так он, бедолага, после этого пить бросил. Всё ведь в темноте. Один раз меня только что надули, что стоит и во второй раз облапошить? Подложат Полину Матвеевну, и доказывай потом, что невзначай. За невзначай у нас голову оторвут, не говоря уж про что другое. Лежим-то спинами друг к другу, касаясь задами, а сзади они все одинаковые. Спрашиваю тихо:
- Маша, ты спишь?
- Почти, - отвечает бодрым голосом и поворачивается на спину. Я – тоже.
- Знаешь, - говорю, - Радомир Викентьевич постоянно наставлял, что надо жить полной жизнью сегодня, каждый час, каждую минуту, не оттягивая хорошее на будущее. Он вообще считал, что главное предназначение человека в жизни – продолжение рода, зарождение новой жизни. Может, послушаемся умного человека? – Маша повернулась на бок, лицом ко мне, и уткнулась, не отвечая, куда-то в подмышку. Дыхание её было горячим и прерывистым. Я тоже повернулся к ней и успокаивающе поглаживал по голове, спине и ниже, под комбинацией.
- Васенька! – шепчет заполошённо, не поднимая уткнутой головы. – Я в первый раз. – Зато я – опытный. Осторожно, нежно, раздеваю её, отводя цепляющиеся слабые руки, и сам освобождаюсь от ненавистных трусов и … всё у нас получилось как надо, даже без лимонника. Так мы, не замедлившись, в день похорон профессора исполнили, смущаясь, главный его завет, и, думаю, он не заимел на нас зуб, а, наоборот, окончательно успокоился, дождавшись осуществления мечты видеть нас вместе.
Лежим на спине, передыхиваем, переживая случившееся и обвыкая с настоящей близостью не только душ, но и тел. И вдруг – что это? – слышу лёгкие всхлипы. Дотронулся до её щёк – слёзы! Она схватила мою ладонь и ну целовать – один раз, второй, третий… еле отобрал.
- Что с тобой? – спрашиваю.
- Не обращай вниманья, - тихо отвечает сквозь слёзы, - это так, от счастья. – Поворачивается ко мне и наваливается на грудь, прожигая своей насквозь, хватает влажными ладонями моё лицо и спрашивает страстно:
- Скажи, ты меня любишь?
- Машенька, - шепчу, обнимая за вздрагивающие плечи. – Я тебя люблю, - и целую в мокрые, жадно приоткрытые губы.
- Ещё!
- Я тебя очень люблю.
- Ещё! Ещё!
- Я тебя очень-преочень люблю. Но ты… не выходи за меня замуж. – Она так и отпрянула, села, прислонившись спиной к стене и бесстыдно обнажив свесившиеся груди, не замечает ничего, поражённая в самое сердце жестокими словами.
- Но почему-у? – стонет, и слёзы счастья сменились слезами неутешного горя. – Сел рядом, обнял за плечи.
- Ты ещё такая молодая, - лепечу не своими губами и не своим голосом.
- Мне уже восемнадцать, - возражает по-девчачьи, слизывая с губ текущие слёзы.
- Вот именно, - констатирую, как будто она призналась в страшном преступлении. – Тебе учиться надо, институт кончать, а выйдешь замуж за охломона – тяжеленько придётся: засосёт домашнее хозяйство, муж, дети…
- Когда они ещё будут? – перечит, так её хочется за меня замуж.
- …надорвёшься, не потянешь учёбу. Зачем такие жертвы, кому они нужны? Закончишь институт и, если не раздумаешь…
- Никогда! Не надейся!
- …вернёмся ещё раз к этой теме. И вообще, знаешь, у меня созрело деловое предложение. – Маша непроизвольно фыркнула, вспомнив о предыдущем. Но я позволил себе великодушно не заметить фырка и продолжал излагать хорошо продуманную за несколько минут до этого идею: - В нашем институте, - объясняю, не торопясь, чтобы она отошла от стресса и хорошенько вдумалась, - были студенты, учившиеся по направлению предприятий, которые давали им приличную прибавку к стипендии, а те обязаны были по договору, отучившись, проработать на предприятии-доноре пять лет на должности, на которую их поставят. Мы им, денежным, завидовали и бессовестно занимали до стипендии без отдачи. – Маша вытерла ладошками щёки и нос, глубоко с надрывом вздохнула, и я понял, что можно переходить непосредственно к делу: - Хорошо бы, - втолковываю, - тебе заручиться поддержкой хирургини и узнать через неё – может, и тебе отломится такое направление от больницы.
- Зачем? – не понимает Маша. – Я и так учусь.
- А затем, - внушаю терпеливо и внятно, - что тебе, я вижу, не нравится фармакология и по-прежнему тянет в хирургию. Если получишь направление и добавку к стипендии, то можно будет перевестись на дневное обучение на хирфак. Первые два года на всех специальностях дисциплины общие, и потерянные полгода тебе зачтут. Может, что-нибудь придётся досдать, и в посленовогоднем семестре ты будешь там, где тебе хочется. Ну, как идейка?
- Не верится, - помолчав, тянет, загоревшись идейкой, - что дадут направление.
- Тогда я тебе его дам, - говорю решительно. – И добавку к стипендии.
- Ни за что!
Я начинаю злиться.
- Что ж, по-твоему, я, интеллигент с высшим образованием, должен маяться с безграмотной женой? – рублю наотмашь. – Чего ты, дурёха, боишься?
- Не хочу, - объясняет, - никому быть в тягость.
И я фыркаю:
- В семье, - поучаю молодуху, - так не бывает. В ней всегда кто-то кому-то чем-то обязан. Сегодня – я тебя выручу, завтра – ты меня, а иначе зачем она, семья?
- Мы, - вспомнила об обиде, - не семья.
На мелкие девичьи уколы я внимания не обращаю.
- Милая Маша, - уговариваю терпеливо как старший, - мне очень хочется, чтобы тебе стало хорошо, и тебе того же, естественно, хочется, давай, вместе осуществим нашу общую мечту, не меркантильничая попусту. Четыре года пролетят как миг, - мне, считаю, будет тогда тридцать, а она – всё такая же молодая, - и мы, даст бог, будем вместе. - Не тешь, старче, себя призрачной надеждой. – А пока будем встречаться на каникулах, я тебя на летних в тайгу свожу, познакомлю с Хозяйкой горы. Долгие расставания и редкие встречи или укрепят нашу любовь или … о другом и думать не хочется. Тебе скоро ехать на предновогодние зачёты?
Вздыхает так, как будто на каторгу.
- Через неделю.
- Вот и прекрасно. Разузнаешь всё в больнице, и тогда ещё раз вернёмся к деталям нашей идеи, хорошо?
Она опять вздыхает и теснее жмётся ко мне.
- Мне, - говорит, - как-то не по себе: столько случилось, и всё в один день – голова идёт кругом.
Я смеюсь, поняв, что одержал победу.
- Со мной не соскучишься.
Она меня целует, одобряя, а я:
- Надо бы, - говорю просительно, - закрепить наш договор, а?
Если бы не Полина Матвеевна, мы бы прокемарили ещё один выходной, не установленный, к сожалению, Верховным Советом. Бежали, торопясь, ёжась и зевая, по пустынным заиндевевшим улицам к больничке, и не было приятных ночных забот, а всё плотнее завладевали отупевшей от недосыпа башкой гнусные дневные. Проводив Машу почти до дверей, развернулся и в ускоренном темпе рванул к пеналу. Там ждала холостяцкая кровать, и, харкнув с высоты Эйфелевой башни на все вместе взятые производственные дисциплины, вредные для здоровья трудящихся всех стран, привычно шмякнулся на неё в одежде и сладко доспал то, что не удалось в супружеской постели. Но в начале десятого, как и полагается уважаемым ИТРам Союза, неуважаемым в нашей занюханной конторе, был на месте и опять оказался всем нужен. Понятно, что всех нужнее – Шпацерману. Снова пристаёт со своими гадючьими бумаженциями.
- Ознакомься, - резко подвигает по столу ко мне, а она не хочет двигаться, загибается одним концом, тормозится. Беру, читаю: «За самовольное проведение работ на участке Угловом начальнику партии Шпацерману Д.А. и начальнику отряда Лопухову В.И. объявить выговор».
- Ошибочка, - говорю, положив приятное извещение обратно на стол.
- Какая? – любопытствует дока в казённых бумагах.
- Надо было написать «стрелочникам Шпацерману и Лопухову», можно и без инициалов.
- Как ни называй, - сердится он, - а всё равно лезь в кузовок. Части годовой премии по твоей милости, как пить дать, лишимся. – Опять я подгадил с премией: непруха – она и есть непруха. – Ты вот что, - обращается обиженный первый руководитель, - не очень-то нападай на Сарру, не забывай, что она – женщина, - защищает второго руководителя. – Всем я досаждаю, всем неприятен, всем несу зло, даже, оказывается, и Змее Горынычне. Остаётся только хмыкнуть.
- Глядя на неё, - отбрыкиваюсь грубо и с намёками, - это очень трудно. Но я и не думал нападать, я только защищаюсь, - и это святая правда, если учесть, что бывает и активная оборона.
- Ладно, - прекращает тему Шпац, открывает ящик стола и достаёт маленькую коробочку и блестящие часы с блестящим витым браслетом. – Это тебе, - осторожно пододвигает по столу, - Горюнов оставил на сохранение, просил передать в случае чего. – Как зачарованный дикарь из джунглей Амазонии беру в руки ослепляющие часы неизвестной иностранной фирмы с умопомрачительной красной центральной секундной стрелкой и календарём, примеряю на руку – как на ней и были, полюбовался, сияя улыбкой не меньше часов, снимаю и осторожно кладу на стол. Открываю коробочку, а там – золотые серёжки с брызнувшими в глаза синью сапфировыми камушками. Ну, профессор! Он и о памяти позаботился. Мгновенно даю ещё одну мысленную клятву: она, память, на всю жизнь, и так тепло стало на сердце, что впору идти и просить дружбы у Сарнячки.
- Спасибо, - хриплю, забирая дары и упрятывая во внутренний карман пиджака.
- Не женился ещё?
- Уже, - говорю ложь как правду.
- Жди двухкомнатную, - радует щедрый начальник, - первая твоей будет… если отстоишь Угловой.
Я скептически усмехаюсь.
- Спасибо, - ещё раз благодарю, - вы мне и так две дали, больше не хочу.
Он ухмыляется.
- Ну, как знаешь, - и опять меняет разговор. – Строители сделали надгробие и оградку, съезди, обустрой могилу.
- Обязательно, - обещаю с готовностью, - вот только схожу поцапаюсь с Сарнячкой, т.е., с Саррой Соломоновной, - и мы оба смеёмся, мы с ним – не в ссоре.
Робко стучу в гадюшник, захожу и, выполняя просьбу Шпаца, вежливо, изящно склонив породистый профиль, спрашиваю:
- Чего изволите, Сарра Соломоновна?
Начальство у нас поголовно не отличается массовой культурой, очевидно, должность обязывает к грубости, не составляет исключения и наш техрук.
- Не паясничай! – рычит на и без того затурканного подчинённого, только что схлопотавшего ни за что, ни про что выговор. – Тебя Дрыботий с Антушевичем вызывают. Срочно! – Ну,
