его поступкам. Их взгляды, направленные на него из красноватого полумрака анфилады, не были равнодушными – в них был весь спектр чувств, знакомых живым.
Брат Донато Форджас, основатель ордена и его первый командор, изображенный на портрете в одеяниях агаладского мага, которым он и был до Просветления, с черепом и чашей чистой воды – символами жизни и смерти, - в руках, смотрел на Госсена сурово и осуждающе. Он будто бы говорил: «Я всю свою жизнь предавался жесточайшей аскезе, умертвил в себе все греховные желания, а что сделал ты, брат Госсен? Чем ты заслужишь милость Господа и признание твоих предшественников?». Зато во взгляде третьего командора Братства, вендаландца Авенира к’Асти, напротив, читались одобрение и поддержка. Может быть потому, что Антоний и Авенир были земляками – оба из Вендаланда.
Дальше шли другие портреты – четвертый командор Арсен да Ачирре, пятый командор Куно Болленхейм, шестой командор Франсис Ротард… Чем они прославили себя? Да ничем. При них Братство оставалось в тени императорской власти, и ересь, с которой оно было призвано бороться, расцвела, как сорняки на перегное. И потому в их взгляде слабость, уход в себя и вина. А вот седьмой командор, Гуг де Сардис, был не чета предшественникам. И взгляд у него другой – искусство фра Леодари смогло ухватить ту веру и ту святую ярость, что горели в давно истлевшем сердце седьмого командора Братства. Антоний подумал, что такие же глаза он может видеть каждый день – это глаза отца Эдана Гариана.
Эдан Гариан – вот кто может ходить по этой галерее каждый день без малейшего трепета. Души великих командоров, живущие в этих портретах, могут гордиться деяниями Братства, руководимого Гарианом. Уж кто-кто, а Антоний Госсен это знал.
Он дошел до конца галереи и остановился, чтобы перевести дух. Брат Госсен был тучен, ходьба вызывала у него отдышку. Теперь портреты смотрели ему в спину, но волнение уже улеглось, и чувства Контакта больше не было. Зато холод начал пробираться под теплую шерстяную мантию и водить ледяными пальцами по хребту. В Башне Командоров печи никогда не топились, даже в такие лютые морозы, как в эту зиму. Истинная аскеза не терпит никаких послаблений.
Дверь в покои командора была закрыта. Заклинатель сложил пальцы в знак Отворения Врат и произнес заклинание.
- Входи, мастер Госсен! – раздался голос из тьмы под сводами.
Дверь открылась. Госсен повернулся к послушнику, который нес за ним запертый ларец и забрал у него ношу.
- Уходи, - велел он.
Послушник преклонил колено, поцеловал край мантии заклинателя и пошел по галерее обратно. Госсен проводил его взглядом, и лишь когда послушник скрылся в глубине галереи, вошел в открывшуюся дверь.
Это было его право – приходить к командору в любое время. И его обязанность, если заклинатель получал важные известия. И хотя на дворе была глубокая ночь, Госсен не сомневался, что Гариана обрадует новость, которую он сообщит, а еще больше – то, что лежит в его ларце.
В покоях командора пахло сыростью и мышами. Сам Гариан стоял на коленях у пюпитра со свитком Устава на нем. Госсен вздрогнул, когда, шагнув к алтарю, увидел в свете масляной коптилки лицо главы ордена – оно застыло, губы подергивались, глаза казались стеклянными. Верхняя часть его тощего костлявого тела была обнажена, и на плечах и спине кровоточили свежие рубцы от семихвостой плетки, которая лежала под свитком на деревянной подставке. Изодранная в лохмотья грязная роба была пропитана кровью.
- Отец Гариан! – позвал Госсен.
- Зачем ты здесь? – глухо ответил верховный инквизитор, не поворачивая головы.
- Я пришел с новостями, отец мой.
- Твое дыхание пахнет мясом. Ты носишь теплый плащ, брат Госсен?
- Я… (О Всемогущий, вот почему эти портреты так на него смотрели!). Там, снаружи, сильный мороз, отец мой, и я…
- Я не осуждаю тебя, и вот доказательство, - Гариан шагнул к заклинателю и поцеловал его. – Ты мой брат, я не могу судить тебя.
- Вот! – Госсен сорвал с себя шерстяной плащ и бросил на пол. – Мне он не нужен.
- Надень его, брат Госсен. Устав Братства не запрещает нам носить теплую одежду и есть мясо дважды в неделю. Я упрекнул тебя, но в твоих поступках нет ничего, что нарушило бы устав ордена. Ты чист передо мной и перед братством.
- Это мороз сделал меня слабым, он так терзал меня, отец мой!
- Мороз, - сказал Гариан. – Не за окнами мороз. Он в сердце нашем. Он заморозил тот праведный гнев, ту ревность о деле Божьем, которые должны пылать днем и ночью. А мы позволили им угаснуть. Но я заставлю этот холод отступить! Я заставлю!
- У меня хорошие известия с юга, отец мой. Братья перехватили охотника, посланного язычниками в Грей за эликсиром.
- И где эликсир?
- Здесь, - Госсен открыл ларец и показал филактерию, привезенную гонцом из Пойханда.
- А нечестивец?
- Брат Этардан сообщил о его смерти.
- Еще один враг повержен, - Гариан взял ларец, достал флакон и поднес его к свету. – Последний флакон, который был нужен для нашей победы. И ты даже представить себе не можешь, Госсен, как он был необходим! Ты принес весть, которую я с трепетом в душе ждал все последние дни.
- Я счастлив это слышать, отец мой.
- Еще новости?
- Из Кревелога приходят новые известия о Восставших. Их множество. Не думает ли командор, что…
- Ты сомневаешься в могуществе Братства, Госсен?
- Я лишь боюсь, что вера может оставить людей в такое тяжелое время.
- Вера! – Гариан шумно вздохнул. – Во что веришь ты, брат Госсен?
Заклинатель не ожидал такого вопроса и потому испугался. Раньше Гариан никогда не спрашивал его о вере. Никого в Братстве об этом не спрашивали.
- Я? – ответил он после затянувшейся паузы. – Я верую в…
- Бога нашего, не так ли? В Бога вечного, нерожденного и неумирающего, всесильного и всеведающего, в его святых и пророков, в их деяния и мучения их, за веру принятые? Символ веры, Госсен. Всего лишь символ веры, который каждый из нас будет помнить даже тогда, когда забудет свое собственное имя и имена своих отца и матери. Но ты не понял мой вопрос – я спросил тебя о вере. Что есть вера, брат Госсен?
- Вера – это… это основа. Это жизнь.
- Нет, брат мой. Вспомни слова пророка Аверия: «Я построил башню несокрушимую, имя которой Вера, в которой живет Бог.» Хорошо сказал. И верно: вера и впрямь похожа на башню, которую строим мы с тобой и те, кто разделяют наши взгляды. Непрестанно, терпеливо, кирпич за кирпичом. Мы строим ее и не задумываемся над главным – а кто в ней живет? Кто занимает верхний этаж, который мы называем Царством Божьим? Мы, строители, которые, надрываясь и обливаясь потом, день за днем, час за часом кладем камни этой башни, не видим того, кому принадлежит возводимое нами здание. Смешно, правда?
- Отец мой, я не понимаю…
- А теперь представь, брат мой Госсен – что будет, если фундамент, который мы зовем Верой, растрескается или осядет? Если башня начнет рушиться на наших глазах и превратится просто в кучу камней? Не увидим ли мы в этот момент, что башня, в которую мы вложили столько труда и сил, на самом деле пуста, и населяют ее лишь призраки, придуманные нами? – Инквизитор повернулся к Госсену и смерил его тяжелым взглядом. – Что ты будешь делать, брат мой, если не найдешь Бога в доме, который ты для него построил?
- Я… я даже не могу такое представить, отец мой.
- А я могу. Более того – я понял, что истинная вера не имеет ничего общего с теми миражами, в которые верят глупцы и трусы. Ты хорошо помнишь Свиток Чтения, брат Госсен?
- Смею думать, что да, отец мой.
- Тогда вспомни эпизод с тремя девами.
- Господне Чудо в агаладском храме? – Госсен с трудом проглотил внезапно вставший в горле противный ком. – Пророк Габий пришел в храм язычников и увидел, что там отпевают трех девушек, в одну ночь убитых неизвестным злодеем. Он увидел горе родителей, и, пожалев их, силой, полученной от Бога, оживил девушек. Увидев это чудо, горожане разрушили языческий храм и приняли истинную веру.
- Поучительная история, Госсен, - глаза Гариана мрачно сверкнули. – Но взгляни на эту филактерию. Создавший этот эликсир язычник Маро не был пророком Габией, наделенным силой свыше. Он был всего лишь алхимиком. Однако он оживлял каменные статуи и возвращал жизнь умершим. Он даже не знал о нашей вере, Госсен. Не в этом ли истина?
- Отец мой, ваши речи звучат странно. Я не могу постичь их смысла.
- Тебе, наверное, кажется, что я сошел с ума. Нет, брат мой. Я всего лишь прозрел. Я понял, что истинная вера приходит в тот час, когда ты убедишься в собственном могуществе. И тогда нет нужды день за днем строить пустую башню, тратя на это время и силы. Если Маро заставил смерть служить делу вечной жизни, почему мы не можем сделать то же самое?
- Вы говорите о рунной птице?
- Птица всего лишь символ конца одной эпохи и начала новой. Эпохи, в которой мы обретем истинную власть и могущество. Сбудется мечта брата Форджаса, и его светлый дух будет ликовать, узнав о нашей победе. Мы заставим Тьму служить нам, Госсен, но победит Свет. Мы поступим как женщина-прачка, которая трет холстину черной золой, чтобы сделать ее белоснежной.
Гариан встал с колен, поставил филактерию на стол – так, чтобы свет от коптилки освещал ее как можно ярче. Налил себе воды из кувшина, жадно выпил, налил еще. Вода проливалась на грудь, смешиваясь с кровью, которая продолжала сочиться из рубцов.
- Не сердись на меня, брат Госсен, - сказал он. – Прости меня за тот допрос, что я учинил тебе. Я знаю, что в твоем сердце живет истинная вера. Но в моем сердце тоже живет истинная вера. Какая из двух истиннее, брат мой?
- Я думал, - запинаясь, пробормотал Госсен, - что вера…
- Одна? Нет! Ты веришь в Бога, а я верю в Братство. В ту силу, которая изменит этот мир. В себя и в тебя, Госсен. Чья вера правильнее?
- Но в Свитке ничего не говорится о Братстве!
- Ты глуп. Прости меня, но ты глупец. Ты не рожден быть вождем. А я рожден. – Гариан выпил еще чашу воды: потеря крови после самобичевания вызвала у него сильную жажду. – Сегодня я говорил с императором. Он жалок. Но он принял мою волю. Я заставил императора делать то, что хочу, внушил ему свою волю. И очень скоро мир изменится так, как задумано мной. Мы покончим с еретиками, своей властью загоним Темных обратно в бездну, из которой они пришли, и не будет в мире власти, которая сравнится с нашей!
- Император принял ваш план? – быстро спросил Госсен, радуясь, что можно уйти от странного и пугающего разговора о вере. – Если император поступит так, как вы ему предлагаете, его власть и авторитет станут огромными, и мы ничего не сможем с этим поделать.
- Император хочет быть Спасителем мира, - сказал с мрачной усмешкой Гариан. – Да будет так. Маленькая бутылочка, которую ты принес мне, решит исход великого противостояния. Юный Артон думает, что сила в оружии. Нет. Сила в воле. А воля у нас. Мы доведем нашу войну до конца, брат Госсен. Император поможет нам. Он станет светочем, посланцем Божьим, оживившим птицу Джейр, а остальное сделает Братство. Мы зажмем эти земли в железный кулак и установим на ней тысячелетнее царство Света. Построим ту башню, о которой пишет Аверий. Еретики будут выкошены, как сорная трава.
- Почему мы не покончили с ними раньше?
- Потому что Свет не может существовать без Тени. Нам нужен был враг,
