Тремориада

другой, обычно не менее неприятной нужде, срочно идти куда-то, то вставать с постели раньше двенадцати – преступление. Причём самое абсурдное. Потому что это преступление перед самим собой. Но в каком преступлении не найдётся смягчающих обстоятельств? Вот и у меня одно, но чрезвычайно смягчающее, способное вызвать глубочайшее понимание и даже слёзы искреннего сострадания у самых суровых судей, нашлось. Вчера была пятница! И если ты, не уроженец знойного Алжира, не жующий поп-корн с кока-колой американец, не мудрый индус, швыряющий в воды Ганга кости, с обгоревшими кусками плоти своего бедного родственника, кои не смог поглотить скудный погребальный костёр, не смотришь на восходящее солнце через узкую щёлочку глаз, а ты -  балалайка-матрёшка-валенки, то тоже способен понять меня.
Да, вчера была пятница.
Верблюд, этот горбатый корабль пустыни, этот флагман песков, способный без единой капли воды выносить долгие переходы под палящим солнцем, это сверхживотное, ощути хоть на одно мгновение ту жажду, которую испытывал я в то утро, тут же пало бы наземь, чтобы околеть в страшных муках.
Пить! Как же мне хотелось пить. В ушах грохотали сотни водопадов, я буквально чувствовал прохладу бурлящей воды.
Пятница – день ИКС, восемнадцать часов – время «Ч». Время, когда вся страна, как один, встаёт на беспощадную борьбу с «зелёным змием». Кто кого одолеет. И это после тяжёлой трудовой недели, когда силы на исходе, когда человек вымотан донельзя. Казалось бы, сиди дома, смотри телевизор, кушай булочки с чаем – отдыхай, одним словом. Но нет! Мы не из тех, кто будет отсиживаться по уютным углам, когда в мире ещё столько спиртного.
Конечно, и у нас есть такие, типа: моя хата с краю, считающие, что и без них как-нибудь обойдётся. Что ж, и обойдётся. Но пусть им будет стыдно смотреть на утро в мои припухшие глаза. Ведь я не отсиживался, трясясь за своё здоровье. Я пил за ваше. Я, как истинный патриот, не мог оставаться в стороне. Всё как в песне: судьба народа – моя судьба.
Людей под неистовым натиском алкоголя шатало и валило с ног. Ха! Русские не сдаются – это не пустые слова. Многие находили в себе силы, что б, уж и в лежачем положении, прикончить ещё хоть одну рюмку водки или бутылку пива. После попадая в чёрную дыру беспамятства. Но те, кто ещё мог держаться на ногах, те, кто ещё мог поднять стакан, с удвоенной силой продолжали священную борьбу, мща за павших товарищей.
Утром я проснулся, хоть и сильно помятый, но с чувством выполненного на данном этапе времени долга. «Зелёный змий» был побит и пленён мною. Мы выпили практически всё, а в качестве трофея я, порядком уставший, захватил, уходя от Иннокентия, бутылку пива. «Балтика» 9-ка, она стояла в холодильнике, а что в этом сером мире может быть прекраснее, чем субботним утром дожидающаяся тебя бутылочка прохладного пива. Встав с постели, я побрёл к холодильнику. И пока ковылял до него, меня терзала ужасная мысль: что если я ночью пришёл домой и выпил пиво?!
Нет! Прочь чёрные думы! Не мог я, вчерашний, поступить так подло с собой сегодняшним – разбитым и, не смотря на выполненный долг, глубоко несчастным человеком.
Я открыл холодильник.… О! Облегчение. Мир – ты не так ужасен и не несправедлив, как порою, кажется.
Чуть запотевшая от холода, в золотой короне фольги, столь желанная и столь дорогая сердцу моему, стояла она – «9»-ка.
Какое-то время я зачарованно смотрел на нее, не решаясь прикоснуться к бутылке, словно это был мираж: протяни руку и он исчезнет. Но наконец я взял пиво, мои пальцы и ладонь ощутили приятный холод стекла. Приложив бутылку к разгорячённому лбу, даже удивился: почему не слышно шипения остывающей боли. Затем, проведя шершавым языком по иссохшемуся нёбу, решительно раздирая золотистую фольгу, откупорил крышку и выпил разом с четверть бутылки.
Это были сладостные мгновения, когда всё твоё естество, подобно пивным пузырькам, устремляется, со дна чёрной бездны апатии и неясных страхов ввысь к ярким краскам праздника жизни.
Облегчённо выдохнув, поставил драгоценный напиток на стол и пошёл одеваться. Времени это много не заняло – я был стремителен. Вернувшись, ещё проглотил с четверть бутылки. После, достал из пачки «LM» предпоследнюю сигарету и, закурив, почувствовал – нирвана, как истина, где-то рядом. Появилось здоровое желание что-то съесть. Но сначала нужно было прикинуть, чем я располагаю, а чем нет. С этим и пошёл умываться. Итак: имеется кофе, сахар отсутствует, есть немного хлеба, который засох до такой степени, что им можно прошибить стену. Ещё есть картошка, но готовить её тогда меня ничто не заставило б. Вернувшись к пиву, я сделал вывод: в гости ходить по утрам – чрезвычайно мудро.
Прикончив до конца бутылку, я пошёл на операцию под кодовым названием «А вот и Я!».
Улица встретила меня холодным ветром, который, срывая с высоких сугробов снежную крошку, швырял её мне в лицо. Было больно от хлёстких ледяных пощёчин. Я шёл против ветра (да у нас куда ни пойди – всё против него) наклонив голову вниз и периодически прикрывая глаза руками, полностью сосредоточившись на дороге, не обращая ни на кого внимания.
Когда я, продрогший до мозга и костей, отметил про себя, что цель нелёгкого перехода близка и остался буквально последний рывок, меня неожиданно окликнули.
- Макс!
Я оглянулся на голос, прорывающийся сквозь шквал ветра. Это оказался Иннокентий. Кстати, почему его так все зовут, никто не знал. Имя его в миру даже приблизительно не было созвучно Иннокентию. Без шапки и шарфа, одетый в «косуху», он стоял, не обращая внимания на разбуянившуюся погоду. Его длинные волосы, стянутые на затылке в хвостик, не были заснежены как шапки у обычных людей. А лицо его озаряла такая счастливая улыбка, что прохожие, увидев её, шарахались в стороны, затягивая потуже капюшоны, пряча шеи в меховые воротники да поправляя тёплые шарфы. А причина радости, которую не могли омрачить ни снег ни ветер, была у него в руках: два пакета (ручки грозились вот-вот порваться), набитых по большей мере бутылками. Тут лучистая улыбка озарила и моё измученное лицо. Даже не заметил, как очутился возле Иннокентия.
- Такие люди и без охраны! – воскликнул он, прекрасно зная - я терпеть не могу этого выражения.
Ну да ничего, я в долгу не остался, запричитав: - Сколько лет, сколько зим!
И, обняв его, как родного брата, принялся хлопать ему по спине ладонями. Но Иннокентий зашипел, что пакеты могут порваться, и я вмиг стал серьёзен. Ну как  атомная  бомба (или кто скажет, что атомная бомба, это не серьёзно?). Осторожнейше я взял один из пакетов и прижал обеими руками к груди, как какое-то священное сокровище своего дикого племени.
- Идём к Па-ме, закончим, – Иннокентий вдруг осёкся, зажмурился и фыркнув, замотал головой, отмахиваясь от своих слов, как от вредных мух. Затем, быстро сплюнув три раза через левое плечо, поправил себя. – Продолжим начатое вчера.
Па-ма… Иннокентия, почему зовут Иннокентием, никто не знал, у меня было всё совершенно очевидно: Макс – от имени Максим, а вот Па-ма – это как телепередача: нам, знающим его с детства – очевидно, а для человека стороннего звучит - невероятно. На самом же деле всё просто. В далёком, безоблачном детстве у нашего друга было более земное имя. Настолько земное, что скорее можно сказать – приземлённое.… Да, что уж там – конечно приземлённое и приземлённое до того, что и произнести не решусь.
Ну так вот: какими бы мы тогда важными, детскими делами не занимались – раскатывали ли до зеркального блеска зимою часть дороги, идущей под гору во дворе, или же поливали друг друга из брызгалок водою, смешанной со средством для мытья полов летом, наш друг, завидев родителей, побросав всё, радостный бежал к ним и кричал, как дурачок, отцу:
- Па! Можно я сегодня попозже домой приду?
И матери:
- Ма! Я пятёрку по пению получил!
Так было в детстве, так продолжается до сих пор. Пусть он уже вырос и живёт отдельно, пусть всё выражается теперь не так бурно и трогательно, но всё же Па-ма остался Па-мой: - Па, гаишники озверели, Ма, бабок подгони до получки.
Вот к этому-то Па-ме и звал меня Иннокентий. Они жили недалеко друг от друга, а магазин, у которого мы встретились, находился как раз посередине между ними. Вот почему у Иннокентия не была заснежена голова: просто-напросто не успела.
- Идём, - сказал я и поинтересовался, потому, что вчера мы, в большом человеческом количестве, сидели у него, - Как разошлись то?
- Да так…- Иннокентий пожал на ходу плечами. – Я плохо помню, как ты вчера уходил, и после улучшений в памяти не было. С утра проснулся злой, в квартире, как в свинарнике, всё позагадили и водки не оставили. Всех повыгонял нахрен. Вчера только вы с Па-мой ушли. Ну, так вот: остался я один и стал прикидывать – куда бы податься – дома то жуть. Вспомнил, что у Па-мы деньги должны быть, вот и пошёл поддержать друга в тяжёлую минуту похмелья. Прихожу к нему, около одиннадцати, а у него там девка какая-то: сидят вдвоём, да пивко попивают.
- Что за девка-то? – поинтересовался я
- Вот блин! Говорю, пиво попивают, а он – девка, девка, – обозлился Иннокентий. - Понятия не имею, что за девка. По ходу та, что он говорил: педуху заканчивает, если это так, то она в школе, на следующий год, меж восьмиклассниц затеряется. Зато вот про пиво точное понятие имею – «Мельник» был, который «старый». Но мало. Выпили его как-то враз. Затосковал я, запечалился, а Па-ма, пусть небо над ним всегда будет чистым, мне и говорит: не кручинься мол, есть ещё порох в пороховницах и ягоды на месте. Полез он в карманы свои глубокие – вот я и перед тобой, с разными всякостями в пакетах.
Так, ведя непринуждённую беседу, морща лица в жуткие гримасы, под обмораживающими порывами завывающего ветра, словно желая напугать своим видом разгулявшуюся стихию, мы добрались до нужного нам дома. И он был прекрасен! В нём скрывалась та неуловимая красота северной глубинки, которую никогда не понять человеку, прожившему всю свою жизнь на юге и бывавшему за пределами полярного круга, разве что с телепередачей «Вокруг света». Но от нашего взора, эта скромная красота не могла ускользнуть. Дом был прекрасен, как прекрасна карликовая берёзка в полярную ночь или как ягель, покрывающий ковром неопределённого цвета древнюю тундру. Мы радовались, увидев дом, как могут радоваться дети: искренне – всей душой. А он! Из серого кирпича, с обшарпанными стенами, гордо стоял, подпирая такой же серый, как и он небосвод своими пятью этажами. Нас, дом встретил как старых добрых друзей после долгой разлуки, салютуя хлопками всех подъездных дверей, задуваемых сквозняками. Мы заскочили в третью, всё позади: холод, снег в лицо. Впереди: пиво, рыба и сплошное наслаждение.
«Дз-з-з-инь!»  
Ох, до чего же противный звонок у Па-мы. Лучше уж барабанить в дверь, чем слышать этот мерзкий «дз-з-з-инь», проникающий в мозг и должно быть разрушающий постепенно мозжечок.
- Ты не знаешь? Как у Па-мы обстоят дела с мозжечком? – спросил я Иннокентия.
Тот удивлённо посмотрел на меня, затем, покосившись на битком набитый пакет, который он прижимал к груди, сказал:
- А на что приобретено, по-твоему, всё это? Я его только что заложил в магазине.
- Как же он теперь, без мозжечка-то?
- Ф-ф, – фыркнул Иннокентий,