Незамеченный Таити

один удивительный музыкальный прием. Дьявол спрашивает: «Адриан, а ты уверен, что вдохновение приходит от Бога, а не от меня?» «Уверен, - говорит Адриан. – Я слышу Его голос! Я получаю от Него вдохновение». «Тогда, - говорит Дьявол, - разреши, я сыграю тебе кое-что». И он играет несколько тактов, в которых явно можно услышать первые такты Пятой симфонии Бетховена, но только звучат они как-то уж слишком спокойно, без надрыва, без той внутренней силы, которую мы привыкли слышать при исполнении этого произведения. «Ты начал играть Пятую симфонию Бетховена, - сказал Адриан Дьяволу, - но потом, после первых двух мотивов Судьбы пошла какая-то белеберда, ахинея, какая-то глупость». «Нет, не глупость, - отвечает Дьявол. – Я тебе сыграл музыку из Бетховенских черновиков. Так Бетховен затеял, задумал Пятую симфонию. Вот так». – И он снова наигрывает те первые такты, которые только что сыграл. «А потом вдруг перечеркивает все, и на полях нотного листа пишет Besser!  Лучше! А лучше это так!..» - и Дьявол снова играет, но теперь в музыке уже основательно звучит тот надрыв, звучит именно то начало Пятой симфонии, которую мы и знаем. «Адриан, - говорит после этого Дьявол, - тебе не кажется, что здесь слишком мало доверия к вдохновению? То, что я сыграл тебе сначала, и было то, что Бетховену надиктовал Бог. А когда Бетховен зачеркивает все и пишет Лучше! – это я! Я заставил его сомневаться!.. А вот такая музыка... Послушай! Ты не знаком с ней?» - и теперь он играет другие такты,  другого музыкального произведения. «Но это уже совсем примитивная музыка», - говорит по поводу услышанных нот Леверкюн. «Так вот, - отвечает Дьявол, - это начало второй части Пятой симфонии, так, как она была первоначально продиктована Богом. А потом Бетховен снова все зачеркивает, и снова пишет на полях Besser! Лучше! А лучше  - это вот как...» - и звучит неземной красоты музыка – та, известная всем вторая часть Пятой симфонии. «После этого, - заключил ведущий, - Адриан Леверкюн продал душу Дьяволу».
Дальше Герман почти не слышал, о чем говорилось в передаче. Он лежал с закрытыми глазами, и в его ушах звучало только одно слово - Besser! Besser!  Besser! Лишь в самом конце трансляции, в своем полубезумном состоянии, он уловил, что это была программа музыканта Михаила Казиника «Тайные знаки культуры».
«Господи! – думал Герман. – Неужели все это не пустые сказки – все эти росказни о встрече с нечистой силой, о продаже душ Дьяволу?»

Ну почему же росказни?- услышал он внутри себя хорошо знакомый голос. – Мне очень интересно явиться, порой, к
-ученому – Фаусту,
-композитору – Адриану Леверкюну..,

«Говорят, к  Паганини», - как-то помимо воли подумал Герман.

-Что, неужели прямо так и говорят? Скажите, как интересно! Впрочем, до меня тоже доходили эти слухи.

«Слухи слухами, но разве епископ Ниццы не отказал музыканту в заупокойной мессе»? – мысленно спросил Герман.

-Точно-точно! – радостно отозвался голос. – А еще Блаватская написала историю, в которой Паганини убил свою жену и заключил её душу в скрипку. А струны сделал из ее кишок .

-Жуть какая-то, - передернул Герман плечами.

-Вот и я говорю, что жуть, - с готовностью согласился голос. – Это же надо такое придумать – струны из кишок! А с другой стороны, если им нравится,  пусть и дальше так говорят, - заключил голос. – Но продолжим:
-из писателей я выбрал Мастера...
А вот теперь я подумал – почему бы мне не явиться художнику? С ними, как-то не припомню, имел ли я дело?

-И ты решил выбрать меня? – уже вслух спросил Герман.

-Это большая честь... и редкая удача, - сказал голос. – Продать свою душу Дьяволу желающих много... О! Если бы ты только знал, сколько!.. И одно только им мешает – они не знают, где найти Дьявола. Бедняги, они забывают, что я всегда здесь, всегда рядом, всегда  поблизости... Да только вот беда, далеко не каждая из их душ мне нужна.

-Что же нашел ты во мне? – спросил Герман.
-Если ты хочешь услышать талант, то не услышишь, - совсем явственно прозвучал рядом с ним голос.
Герман открыл глаза. В кресле, напротив его дивана, сидел Отто. Первым вопросом Германа было спросить, как Отто попал в закрытый номер, но вдруг он осекся. Стремительная догадка пронзила его мозг.
-Так это вы...так это Ты и есть?
-Только не надо говорить, что ты ни о чем не догадывался, - сказал Отто.
-Догадывался?... Пожалуй... Во всяком случае, многое, из происшедшего со мной за последнее время, было мне непонятно. Так что же ты нашел во мне? – вернулся Герман к вопросу, на который так и не получил ответа.
-Скажем так – ты мне любопытен, - произнес Отто, откусывая кончик сигары. – В смысле живописи могу тебя успокоить – ты не без способностей. Что же касается таланта, то это слишком сложное явление, встречается оно редко, а само слово до того затрепали, что и его уже стало мало. Теперь все чаще стали определять бездарности в гении. – Отто зажег сигару, затянулся и пустил аккуратное колечко дыма. – Теперь, если назовешь какого рифмоплета или богомаза просто талантливым, то, глядишь, еще обидишь его. Ему непременно гения подавай! А гениев за все время существования этой забавной планетки и было всего-то – раз-два-и обчелся. Потому, пусть тебя не обижает и не растраивает слово способности. Поверь, не многие из известных тебе художников удостоились бы от меня этого определения.
-А Сара?... – вдруг спросил Герман.
-А что Сара?
-Она тоже с тобой?
-Сара... – Отто как-то невесело усмехнулся. – Ты уже немного знаком с ней. Ведь ты, кажется, видел ее там, в «Клозери де Лила», в компании с Дали, Пикассо, Аполинером и прочими?
- В «Клозери» я действительно видел девушку,  похожую на Сару, - вслух вспомнил Герман. - Но только та девушка была совсем молодой, гораздо моложе Сары, и звали ее Бланш. Она очень, очень была похожа на Сару. Я тогда еще подумал, что может это какая-то ее родственица? Может, прабабка? Аполинер говорил, что она потомственная аристократка, что ее мать – француженка, а отец богатый еврей из Германии. Что у Бланш большие способности к балету, но она больна редкой болезнью – что-то связанное со слишком быстрым старением. Аполинер говорил, что самые знаменитые врачи Европы не могли ей помочь...
-Вот именно, не могли, - прервал Германа Отто. – А я смог.
-Смог?
-Да.
-И что же ты сделал?
- Я сделал так, что Бланш  поместили в один из женских монастырей, где она чуть ли не круглосуточно возносила молитвы к Богу о своем исцелении.
-И ты не боялся, что Бог ей поможет, а ты останешься ни с чем? – прервал рассказ Отто Герман.
-В этом и был мой план – пусть она обращается к Тому, Кто дал ей жизнь, пусть молится Ему, пусть верит и надеется – о! до Него достучаться куда труднее, чем до меня - а ее болезнь тем временем будет развиваться. И тогда, рано или поздно, отчаявшись найти помощь у Бога, она начнет искать пути к другому целителю. Мой план, как всегда, оказался безошибочным. И однажды, вконец отчаявшаяся Бланш обратилась к колдуну. Попрощавшись с аббатисой, она ночью сошла с той дороги, которая еще могла привести ее к Богу. Колдун, выслушав историю болезни еще молодой, но уже с явными признаками безвременного паталогического старения женщины, откровенно признался: у него есть «эликсир молодости». Но понимать слова колдуна нужно было не в прямом смысле: прием его эликсира гарантировал наступление смерти в том еще относительно приемлемом состоянии, в котором находилась Бланш. А, значит, все, знающие ее, навсегда сохранят в своей памяти образ той молодой и красивой девушки, которой была Бланш. Не колеблясь, Бланш получила колдовское зелье, но с одним условием: она немедленно возвращается в свой дом и принимает «лекарство», не оставляя никаких прощальных записок  По-сути, это было никакими средствами не опознанное самоубийство, замаскированное под  внезапную остановку сердца. Врачи объяснили это неизученностью первичного заболевания. И вот, когда ее душа двигалась на Божий суд, путь ей преградил  Светоносный...
-Светоносный?
-Прости мне эту маленькую слабость, но мне нравится, когда меня так называют. Это трактовка одного из моих имен - Люцифер. Я давно следил за ней, и это я помогал ее успеху в земной жизни. Ну, а потом уже началось существование души Бланш в другом теле и в другом мире.
-И тогда она стала Сарой?
-Тогда она стала Нуар.
-Нуар?
-Да, Нуар.
-А как же Сара – это имя не настоящее?
-И Сара настоящее. Но для этого мира, того, в котором ее знаешь ты.
-И в котором тебя зовут Отто?
-Да.
-Но разве я соглашался на уговор с тобой?- спросил Герман.
-А как же?! Ты разве забыл?
-Забыл? О чем? Ведь не было всей этой ерунды с явлением в церковь ранним воскресным утром и отречением там от Бога.
-Слушать такое – истинное удовольствие. Столько нового узнаешь, - с интересом заметил Отто.
-Но я читал – так должно быть! Не было молитв  дьяволу, жертвоприношений, крови младенцев! Я никогда не просил у тебя ни богатства, ни вечной молодости, ни успеха...
-Ни успеха? – недоуменно вскинул брови Отто.
-Во всяком случае, в обмен на свою душу!
-Ты неплохо осведомлен о путях сношения со мной, - заметил Отто. – Где только ты начитался всей этой глупости? А еще есть такой способ: нужно достать кусок абсолютно чистого пергамента, сделанного из кожи первого телёнка от коровы-первотелки, и написать на нем кровью: «Даю обет Великому Демону отплатить через семь лет за всё, что он сделает для меня». И подписать этот обет кровью из левой руки, - смеясь, добавил он.
-Вот! – воскликнул Герман. – Кровь! Договор должен быть скреплен кровью! Но ведь не было между нами никакой крови!
- Кровь? – как бы задумавшись над чем-то, произнес Отто. – А, знаешь, вместо крови теперь некоторые умники предлагают писать договор специальным чернилами, сделанными из железного купороса, квасцов, чернильных орешков и гуммиарабика.
-А это что еще такое? – невольно перебил Отто Герман.
-А мне почем знать? – сказал Отто. -Однако, советуют. После этого надо начертить мелом круг, встать в его центр и произнести... Что же следует произнести?... Надо же, забыл! Похоже, начинается склероз. Что поделаешь, годы.., - многозначительно развел руками Отто.
-И что теперь со мной будет?
-Я этого пока не решил. Точнее, я не решил, насколько ты мне будешь нужен после моего эксперимента.
-Так все это – эксперимент?
-Все в мире эксперимент, - сказал Отто. – И ты.., и Сара.., и я.
-И что же должно произойти в конце этого эксперимента со мной?
-Поживем, увидим, - уклончиво ответил Отто. – А пока наслаждайся тем, что имеешь.
- В том-то и беда, - задумчиво произнес Герман, - что я разучился наслаждаться этим. Это, как с тем музыкантом из картины про Таити – вокруг есть все, есть успех и признание, да только ему все это безразлично. Как оказалось, он разучился этому радоваться. Для него осталась только музыка, и только она еще привязывает его к жизни.
-Тогда, пусть тебя привязывает к жизни живопись. Разве ты уже все сказал в ней?
Герман молчал. В конце концов, он прервал молчание.
-Я знаю, какую картину напишу теперь, - сказал он, наконец.
-О! Вот как! – живо отозвался  Отто. – Буду ждать ее с нетерпением. Особенно теперь, после того, как ты все узнал, а точнее, после того, как перестал тщетно обманывать самого себя, будто ни о чем не догадываешься. Я уже сейчас готов купить у тебя эту будущую картину, только назови цену.
-Цену?