Конвертация любви.

белая рубашка и в тон чёрный галстук допустимой ширины. Пиджак был застёгнут на все три пуговицы, его сшили явно по этой фигуре, как и брюки, потому они нигде не топорщились и не обвисали, в магазине так подобрать сложно. Незнакомец  видимо служил в показательной части, или долго занимался спортом, может быть просто для себя. Он не сутулился и не выпячивал грудь, двигался свободно, непринуждённо, даже как-то картинно, словно любовался собой. Ещё, лицо его улыбалось, вот именно лицо, а не просто губы, глаза прищурились и искрились, на щеках собрались мимические морщинки радости, наверное, даже уши каким-то загадочным образов задействовались в этом процессе. Улыбка была широченная, с показом чуть ни всех зубов, зубов здоровых и белых. Хотя из неё и источалась искренняя приветливость, но чувствовалась ещё настороженность и готовность ко всякому развитию событий. «Слишком жизнерадостный для типа из похоронного бюро» - это была следующая мысль Андрея, после того как он обогнал странного товарища.

   - А вы ещё не на крышу? - спросил тот его в спину. Фраза прозвучала нелепо до неприличия. Неприлично было всё - и то, что его так по-простому окликнули без традиционных для знакомых и не очень людей «здравствуйте», «извините», и сам смысл сказанного, а главное по интонации чувствовалось, что заданный вопрос не бессмыслен для незнакомца и для Андрея тоже. Как будто они ранее уже договорились на эту тему, а сейчас произошло всего лишь дежурное уточнение.

   В миг мужчины остановились и стали рассматривать друг друга, изучать. Так могло случиться в лесу с двумя, ну например, оленями-самцами, когда один находясь на своей территории, вдруг с удивлением обнаруживает  соперника, который и не собирается скрываться, а лезет на рожон и даже подаёт себя как друга, а может и как брата.

- Да как-то не планировал, - ответил Андрей, секунду помолчал и добавил - Сегодня.

   Он интуитивно постарался произнести фразу насмешливо и пренебрежительно, чтобы осадить этого типа с его беззастенчивостью. Кажется, получилось, вот только лишним показалось «Сегодня», как будто это в принципе возможно как идея, но когда-нибудь потом, после того как будут сделаны более важные дела. Да, «Сегодня» оказалось совсем ни к чему. Товарищ в костюме что-то пробурчал в том смысле, что ну ладно, а дальше уже плохо различимое: «Я вас там буду ждать». Андрей сделал вид, что последнее совсем не услышал и бодро, пружинисто побежал по ступенькам к себе на этаж, автоматически копируя у незнакомца выигрышную манеру двигаться. Не то чтобы мафиози из похоронного бюро задел его, мало ли подвыпивших ходит по подъездам, просто вид его и сказанное не были стандартными, тем более для пьяного. От мимолётной встречи остался тревожный налёт какой-то альтернативности.  Словно предыдущая жизнь, по крайней мере, в последние несколько лет, была чем-то напоминающим блуждание среди песков и камней, с редкими остановками в случайных оазисах, а тут вдруг, в самый жаркий день, среди раскалённых дюн, за барханом промелькнула настоящая полноводная река, которой и быть то не должно. И не просто промелькнула, а призывной свежестью повеяло от неё. Но никто конечно к воде не пойдёт, во-первых, для этого нужно сменить маршрут, а тут и без того куча проблем, во-вторых, всё-таки окружающие жара и боль привычны, они родные, на них можно сетовать, даже ругаться, в конце концов можно пожалеть себя в них, пожаловаться на судьбину. Ну и в третьих, это может быть банальный мираж,  каких немало в округе, незачем тратить время на выяснение.  Но чувство альтернативности осталось, как указание на то, что окружающие - это не весь мир, как надежда на возможный, хотя и чудесный переход в другое измерение, как надежда на избавление. Одним словом, несмотря на непродолжительность разговора, образ незнакомца прочно засел в мозгу, почти как у себя дома. Даже искрой в голове пронесся вопрос: «А где его найти, если что, к кому он идёт?». Хотя «если что» осталось непонятным и дальше уже ничего не обсуждалось, так как бодрый подъём на свой этаж закончился. Перед глазами стояла дверь в их квартиру, в ещё их квартиру.

   Это было великолепное массивное сооружение сейфового типа на не вскрытие, с выдвижением штырей от замка при закрывании в три стороны. Раму вмонтировали в стены таким образом, чтобы она не просто держала на себе всю остальную конструкцию, а стала их частью навсегда. Ещё за месяц до въезда в квартиру, очень дорогостоящая дверь была установлена и закреплена как контрольно-пропускной пункт на пути в святая святых ячейки общества — жилище. После окончания работ можно было уже поселяться, приобретать всё остальное, накапливать и улучшать благосостояние семьи не боясь, почти не боясь проникновения воров и выноса ценного имущества, вещей, драгоценностей. Физически дверь до конца выполнила свои функции, она и теперь стояла одинокой цитаделью на пути возможных злоумышленников, деньги потратили ни зря. Ключ без лязга, с небольшим приятным шуршанием привычно открыл надёжные засовы со всех трёх сторон и КПП впустил вовнутрь хозяина.

   В квартире было темно, но не совсем, шторы остались открытыми с утра и пробивавшийся с улицы свет от других домов и уличных фонарей создавал мягкий тон, подчёркивавший спокойствие и уют, а вместе с ними надёжность и неприступность. Несмотря на слабое освещение, было понятно, что всё тут на своих местах, привычно, как всегда... Андрей не хотел резко будить жену, ведь она просто прилегла уставшая после работы, такое иногда случалось, он двигался медленно, осторожно, почти на цыпочках. Нужно было тихонько присесть на диван возле неё, укрытой настоящим шотландским пледом, слегка провести ладонью по волосам, она в ответ начнёт еле слышно шевелить сначала руками, потом головой, пытаясь глубже залезть в тепло под покрывало. Конечно, там так уютно и покойно. Лет двадцать или даже ещё пятнадцать назад сам бы к ней прилёг и целуя нежно, нежно воскресил бы спящую красавицу ото сна, с продолжением. Но сегодня всё уже не так, всё как-то буднично и размерено, как говорят, без фанатизма, почти по расписанию, и, похоже, устраивает обоих. Но сейчас другое, день такой, котёнок за грудиной уже проснулся, но не скребётся, не рвёт плоть когтями, а мурлычет и вылизывает шёрстку своим шершавым язычком, отчего внутри сладко становится, аж сердце от нежности к Оленьке растаяв стекает, заполнив теплом низ живота, а в голове пульс четко и мерно раздувает вены, горячую кровь гонит...

   Но ничего не случится потому, что супруги нет не только в зале на диване, но и в остальных двух комнатах,  пустых и вдруг окончательно потемневших до непроглядного сумрака. Включённый свет резко слепит как вспышка от электрической сварки, пять ламп в люстре из богемского хрусталя взрывают мозги на клетки или ещё мельче, чтобы не думать, и не двигаться, и не желать больше ничего никогда. Потому что на обеденном столе, на солидной тяжёлой гобеленовой скатерти зелёно-синих тонов, прямо посередине, демонстративно лежит белый лист бумаги формата А4 весь заполненный невыносимо черными и чёткими буквами, читать которые глазу больно и нет смысла. Буквы чёрные от того, что они не напечатаны на домашнем принтере, а выжжены собственной рукой Ольги, они всё ещё дымятся, даже запах чувствуется, и кое-где видны чуть заметные искорки. Читать нет смысла, так как первые четыре слова: «Прости меня, если сможешь...». Дальше вообще ничего смысла не имеет и не имеет смысла всё ранее случившееся, это была всего лишь насмешка, корявая шутка того кто соблазнил родиться на свет этот белый. Мы просто не знаем этого, мы просто забыли, как нас уговаривали, обещая Эдем. Череда шуток на грани садизма, так детки неразумные, оторвав лапку у жука, смотрят с восхищенным интересом, а то и со смехом, как тот бедный загребает песок, пытаясь вырваться из безнадёги. Глупый, он даже и представить себе не может, что на этом всё не кончится, что будет оторвана ещё одна лапа и так дальше. А когда малолетнему богу наскучит это непритязательное занятие, он просто прихлопнет его и пойдёт есть мороженное, а может и не прихлопнет, а так отпустит инвалидом сражаться за жизнишку свою никчёмную.

    Дальше Андрей думать уже не мог или нет, он, конечно, думал, но передать его мысли не представляется возможным, как не может компьютер передать творящееся в нём, при внезапно вышедшем из строя процессоре. Там ещё текут токи, идут действия, но всё фрагментарно, непоследовательно, всё скачет и вывести на монитор результат не получается из-за тотальной нестабильности, искаженности сигнала и мы видим замершую картинку, или слоеную череду картинок или тёмный экран, мы говорим, что машина подвисла.
   Он сидел на диване, возле аккуратно сложенного шотландского пледа в большую красно-синею клетку, и смотрел на далёкий огонёк за окном, не пытаясь определить его происхождение, ведь это тоже было неважно. Важен был холод, сильный мороз без ветра, от которого дрожали руки, особенно кисти, ноги и почему-то голова, она аж тряслась, от этого огонёк на улице не просто светил, а выплясывал и метался в левом секторе окна, он двигался так быстро, что след за ним не успевал погаснуть, расписав темноту яркими жёлтыми полосами, которые даже можно было рассматривать, хотя и недолго. Ещё беспокоила грязь в квартире. Вернее не грязь, а какая-то тёмная коричневая жидкость, суспензия, вода, смешанная с глинистой почвой, очень хорошо смешанная, без твердых включений и комочков, почти как молоко, только чуть гуще. Она не замерзала от холода, она была тёплой, парной, её было много и она двигалась, двигалась волнами, согревающими волнами. Они тяжело, угрожающе-грузно перекатывались, лоснясь, поглощали по пути мебель, телевизор, забытый ноутбук, лежащий на журнальном столике, сам столик, разное шмотьё, потом всё появлялось опять уже в нечистотах, грязными струйками стекавшими на пол. На правильных округлых гребнях грязи, по всей поверхности играли лучи, которые распадались на сотни искр, разлетаясь с бусинками брызг при столкновении со стенами. Когда волна приходила, накрывая Андрея с головой, мороз отступал, и дрожь прекращалась, но облегчение не наступало, становилось мерзко от стекающей по лицу жижи, которая заливала глаза, и сморгнуть её не получалось. А ещё она попадала на губы, в нос, принося сладковатый запах разлагающейся плоти и солоноватый вкус пота. В такие моменты к горлу подступала тошнота, но, слава богу, ничего не случалось, так как волна отступала, и снова мышцы тела сковывал мороз. Приступы дрожи и омерзения чередовались равными интервалами, казалось, они боролись за право обладания не только всей квартирой, но и её единственным жильцом. Кто-то очень важный и сильный поставил перед ними эту странную задачу, устроив соревнование с неведомым призом. И они старались на славу, изматывая, окончательно уничтоженную психику Андрея. Но его собственное «Я» ещё не умерло, оно присутствовало в теле, оно ощущало происходящее и хотело комфорта, что естественно, оно лихорадочно искало выход. Оно забыло обо всём, про ушедшую Ольгу, про далёкую, уже чужую дочь, про пропавшего сына наркомана, про Лену, которая