Конвертация любви.

уже ведь легче стало, отпустило, не стоит думать про всё это, не будем будить котёнка, спит и пусть спит себе. Уж лучше апатия как забвение...

   Имя у кота хорошее было — Плут, а по взрослому Плутон. Он у нас долго прожил, лет так десять. Таскался с нами по общежитиям, съёмным квартирам, даже в первой своей пожить успел года полтора, наверное. Серенький такой, игривый, как и вся их порода сам себе на уме, полная независимость, а к старости - с налётом презрения ко всем совместно с ним проживающим. Идёт по квартире после кормёжки хмуро, голова опущена, хвост тоже, на морде серьёзные мысли на тему - где бы упасть для послеобеденного сна. Позовёшь его, а он остановится недовольно, голову подымет, в глазах недоумение - как вообще могли его отвлечь от шествия на покой? Одно «мяу» и с тобой становиться всё ясно, начинаешь понимать свое место в его представлении, незавидное место! Симпатичная животина...

   В детстве у нас тоже жил кот с таким же именем, только чёрный с небольшими белыми пятнами на груди и передних лапках. Мы с сестрой нашли его на улице, мокрого, чумазого, с ладошку, чуть больше. Домой принесли, пока не пришли родители, отмыли, как он не сопротивлялся, накормили чем было. Потом пол дня придумывали причину, по которой бы нам разрешили его оставить навсегда. Когда вся семья собралась вечером, сестра вынесла это пушистое чудо и поставила на показ посередине комнаты. Он тут же приступил к поимке собственного малюсенького хвостика, похожего на неестественно вытянутый конус, чем вызвал общий смех. Ну как его выкинешь? Видимо знал как себя правильно подать.

   Но жил он у нас не очень долго, что-то около двух лет. К тому времени как мы его со слезами отдали в деревню это уже был матёрый котище, пушистый, с лоснящимся блестящим мехом, лапами с никогда не убирающимися когтями, которые клацали по оргалиту и цеплялись за ковровое покрытие, с длинным хвостом, толщиной с руку и ушами локаторами с маленькими острыми кисточками как у рыси. Соседка, работавшая на ферме по разведению норок, по знакомству приносила комбикорм, которым там кормили зверей, а так как ферма работала исключительно на экспорт, то в корм добавлялись разные полезные препараты, начиная от творога и коньяка и кончая витаминами и кажется, пушновитом, который придавал шерсти особый объём и блеск. Кроме того видимо у Плутона была хорошая генетика со свежей примесью диких камышовых котов. Всё это, в сочетании со всеобщей любовью, вырастило животное в кота именно с большой буквы, как по внешнему виду, так и по характеру. Он не был домашним котиком, кастрированным, как сегодня любят делать, тем самым превращая зверька в аморфную живую подушечки для диванных интерьеров. Нет, это было вольнолюбивое существо, любящее от души закусить, конечно, выспаться, ну и погулять, что называется с размахом. Другие коты, в том числе и подвальные, при его появлении на улице старались заниматься своими делами вне поля зрения Плутона. В противном случае можно было спокойно попасть под взбучку. Причём происходило это, как правило, без всякой подготовительной работы быстро и решительно, без традиционных нытья и завываний, а сразу битва, разноцветный комок из шерсти, разъярённые вопли и поверженный противник рысью покидает поле боя. А наш кот с победоносным видом вылизывает и без того лоснящуюся шерсть. То ли по недоразумению, то ли нарочно, в отместку за столетия притеснений, несколько раз попадало и мелким собакам типа пинчеров и болонок. Ну и, разумеется, святой для каждого кота месяц март просто выпадал из нашей совместной жизни. Это чудовище исчезало в подвалах, как только сходил снег, и его не было видно по нескольку недель. Розыски результатов не давали, скорее всего, он слышал наши призывы, но был занят, а потому оставлял нас наедине со своим желанием вернуть «блудного сына». После конечно Плут возвращался усталый, замученный, но с чувством выполненного долга. В огромных рыжих глазах читалось: «Ну что вы от меня хотите? Ну, вот такой я. Люблю жизнь!».

   Ага, вот кажется даже заулыбался, кажется совсем отпустило, Плутон номер один помог, столько лет прошло. Царствие ему небесное, все коты тоже, как и собаки попадают в рай и их там точно больше чем людей. Как плавно идёт маршрутка, толи с ремонта, толи недавно привезена из Кореи. «Газели» во Владивостоке не в чести, народ у нас давно и прочно подсел на импорт, пусть даже подержанный. И никакие пошлины людей не останавливают, просто их б.у. пока ещё лучше отечественных новых и пусть это выглядит непатриотично, но «Лада-калина» ещё долго не заполонит улицы Приморья. В целом бизнес по перепродаже старых машин из Японии всё-таки удалось «убить», но почти каждый работающий гражданин в состоянии для себя родного через аукционы прикупить вполне приличные «колёса», а после, через пару тройку лет продать на добивание менее имущим. И кресла ничего себе, вполне удобные. Чувствуешь себя как в колыбельке, подвешенной к потолку, и мама в дремоте одной рукой раскачивает. Так, качь-качь, качь-качь... Засыпай чадушко моё, спи. Конечно и Плутик тут же рядом тарахтит-мурлычет, один глаз открыт.

   И всё это в Спасске, далёком городе первых лет детства. Далёком не по расстоянию, а по времени, времени которое уже стало вечностью, если посмотреть оттуда, с тех первых дней, таких уютных, под защитой матушки. Работая в строительном отряде, совсем взрослым, первый раз после отъезда попал на ту улицу, к нашему дому, где мы жили одни, без отца студента шесть прекрасных лет. И вот тогда доподлинно прочувствовал название фильма «Когда деревья были большими». Тополя, растущие вдоль тротуара стеной, шестилетнему мальчику казались вековыми дубами, сказочно огромными, мощными до незыблемости. Но бодрый стройотрядовец даже не сразу понял, что это именно они и есть, и сильно удивился их корявости, низкорослости и запылённой неприглядности. Не было конечно никакой колыбельки у нас, спал с мамой или, когда приезжал на побывку отец, в простой детской кроватке из железа с решетками по бокам. И Плутончик появился гораздо позже. Просто захотелось хотя бы в воображении поселиться вместе с теми, кто дорог, кому не удалось по большому счёту сделать мне ничего  плохого за всю жизнь. Поселить их в той нашей уютной коммунальной комнате с тряпичным зелёным абажуром, жёлтыми полинявшими шторами и большой побеленной кирпичной печкой в углу, пожить с ними совсем немного, только чуть-чуть, пусть даже грудным младенцем. Передохнуть. Хотя нет, ещё осталась Ольга, моя милая Оленька. Те двое уже умерли давно, их нет, а она жива и ждёт дома и всё сложится дальше отлично, просто это такой день, его нужно прожить и забыть, он не может повториться, такое не повторяется... Да, а что если и её тоже поселить в ту комнатку, как соседскую девочку, которую оставили на ночь ушедшие по делам родители? Нет, как-то не вяжется, не получается уюта, как-то вымучено, наиграно... Да и покойники давно те двое, а она жива и уже дома, и ужин точно готов. Всё здорово и отлично, и нет того котёнка за грудиной, ушёл он, убежал и пусть бежит, нет ему возврата... Только бы не вернулся до дома, а там Ольга, вот моё спасение, а не бутылка водки и похмельный синдром поутру!

   Что ж так всегда случается, сначала замечательно, тепло, радостно, а потом вдруг — стоп... и жизнь превращается в поход на войну с кучей врагов, с неизвестно откуда появившимися обстоятельствами, с ветром, бурей, безнадёгой... Ведь те первые шесть лет жизни в Спасске до сих пор в сознание как сад в Эдеме с самой красной клубникой, с самыми сочными яблоками, с самой сладкой варёной кукурузой. Нас окружали добрые люди, видимо это были эльфы, они никогда не обманывали, всегда угощали конфетками и почему-то совсем не ругались. А незлобивые животные все были из породы единорогов. Кошки любили играться и никогда не убегали, тёрлись приятной шёрсткой о ноги и замечательно мурлыкали. Собаки не кусались и любили тыкаться прохладным мокрым носом в щёку, это так смешно! Ещё они по ночам охраняли всех нас от врагов и хорошо видимо охраняли, потому что за шесть лет ни один враг так и не показался возле нашего дома. Ближе к утру им на смену приходили петухи, основным занятием которых было постараться, скорее, прогнать скучную ночь и разбудить на работу солнце. Но их, петухов, все очень уважали, ведь они так важно вышагивали и если идти им навстречу, то дорогу никогда не уступали, а непослушных мальчиков и девочек могли клюнуть! Но только непослушных, а в нашем дворе такие не гуляли. Ещё у тёти Маши жила корова со сломанным рогом, а её вообще звали Мамаша, у неё часто появлялись забавные телята с огромными глазами, и она давала много молока. Вечером можно было взять на общей кухне большую железную кружку, пойти посмотреть - как происходит дойка и когда всё заканчивалось, получить свою долю белого густого нектара со сладковатым вкусом. Пить его нужно было так, чтобы на верхней губе непременно оставались усы из молока, и соседский кот Васька слизывал их своим маленьким розовым язычком, пока мама не видит. Шершавый язычок быстро и уморительно скользил по лицу, попадая в нос, глаза, в смеющийся от щекотки рот и даже в уши. И всегда яркое нежное ласковое солнышко, и самое ужасное - когда ноги промочишь, в наказание вечером сырники будут не со сгущёнкой, а со сметаной, или может в книжный не зайдём по пути из детского парка, новой сказки на вечер не почитают.

   Но вдруг появился душный автобус, где не давали пить и не выпускали в туалет, а дальше много кричащих людей на вокзале, они куда-то сильно спешили, они казались очень недовольными, ругались, а некоторые даже кричали. Мы тоже торопились, толкались, хотелось есть, спать, но почему-то нужно было потерпеть! И с тех пор «потерпеть» стало постоянным, как символ изгнания из Эдема. Новый детский садик в холодном ветреном посёлке с постоянными туманами на берегу моря оказался без красавицы волшебницы Алёны, которая на веранде могла часами читать сказки или как ребёнок с нами на равных играть в пятнашки. Там были какие-то бесформенные тётки, чьи имена даже не отложились в памяти, всегда недовольные, раздражённые, отдававшие команды голосами чёткими и резкими, как во время военных парадов в Спасске. Ещё пропали книжки перед сном, там не оказалось ни коровы с вечерним парным молоком, ни добряка кота Василия, ни зазнайки петуха с алым гребешком и огненно-рыжими перьями. Зато собаки стали злыми и норовили укусить людей в чёрных одеждах, которых каждый день куда-то водили солдаты с настоящими автоматами. Возможно, это были те самые враги, но об этом ни кто не говорил, говорить вообще стали совсем мало, в основном командовали. А ещё появились угол, иногда с гречкой, ремень и своя комната, в которой приходилось спать одному при закрытой двери, перед этим самостоятельно раздвигать грязно-серый диван, лязгавший пружинами как артиллерийская установка. Почти постоянные упрёки в бестолковости и тупости стали повседневностью, особенно после начала школьных занятий. Двойки, пятёрки, драки, потерянные три рубля, вызовы к доске, поломанный замок на портфеле, родительские собрания, новогодние утренники и мучительные подготовки к ним, и