Конвертация любви.

ещё многое, многое, многое вплоть до сегодня. Всё это носит название настоящая большая жизнь.

   Но почему нельзя постоянно жить в Эдеме? Ведь кто-то там сейчас есть! Кто-то радуется пушистым одуванчикам, слушает вечерние сказки, утренних петухов, качается на качелях, играет с добрыми животными. Там всегда, во всём забота, доброта и любовь. Такое ощущение, что перед рождением нас заманивают, обещая всё это, только появись на свет, будь добр! И таки дают, но совсем ненадолго. А после, когда мы втянемся, окрепнем, когда возврата уже быть не может, швыряют в непрерывные склоки, зависть, ненависть, суету, холод и промозглость. А дальше, когда повзрослеем, мы забываем о наших тёплых друзьях из первых лет, про сосульку над окном, которая росла всю зиму, а весной стала плакать каждый день после обеда, пока не выплакалась совсем, про деда Колю, ходившего в валенках даже летом и про многое другое, почему-то интересное и удивительное. Но и без всего этого Эдем продолжает жить в нас, как большое, светлое, радостное до восторга, как предчувствие счастья. И мы годы напролёт пытаемся своими руками построить его, но он всегда ускользает, тает как призрак, как та сосулька по весне, хотя отблеск всё же остаётся, он виден за ближайшей сопкой и мы опять мчимся туда, по пути занимаясь бизнесом, создавая семьи, рожая детей, мучаясь, радуясь, восторгаясь. Даже когда искренне любим сами, надеясь на взаимность, когда строим красивые дома, рисуем картины, пишем стихи или музыку. Но сделать это не получается наверное потому, что постоянно воруем или отбираем у других то удобное место в классе или троллейбусе, то бесплатное место в институте, то хорошую работу, а то попав на работу — место коллеги, то уводим любовь у других, забывая о своей собственной, такой близкой и доступной. Мы видим только свой Эдем и прокладываем к нему путь как бульдозеры, не обращая внимания на то, что кругом такие же и хотят они, по большому счёту, того же. Но и они, в конце концов, пересаживаются на тяжёлую технику, которая, сталкиваясь между собой, создаёт бесконечный хаос приправленный грохотом, скрежетом, лязгом и растерзанными телами мощных машин. Наверное, его просто не может быть для одного... И, похоже, мы внутри себя это знаем, но боимся остановиться потому, что надо же чем-то заниматься, надо убить время, которым нас так щедро одарил кто-то. Потому, что когда остановишься — появится возможность осмотреться, придётся думать, вспоминать, почувствовать не только вкус дорогого французского вина или хорошо прожаренного бифштекса из мраморной говядина. А это может быть некстати, да и рядом идущие, воспользовавшись минутной остановкой, могут обмануть, точно обманут. И зачем тогда нам это время? Что делать с ним? Гораздо важнее сражаться, побеждать, в надежде что оно будет не зря потрачено и мы сами будем вправе выставить счёт, а не нам, после того как всё закончится.

   Вот и приехали, уже совсем стемнело, звёзды проявились. Почему в книжках пишут, что они перемигиваются? Нет, они сияют всегда равномерно, это мы моргаем, это наш воздух совсем не чист, а они тёплые хоть и далёкие, они самодостаточны, им незачем кому-то слать сигналы, они привыкли быть каждая по себе, они знают многое, они уже видели то, что твориться у нас, на других планетах и они единственные кто понимает, чем тут всё закончится.

   Осенние вечера в Приморье до конца октября долгие по теплу. За лето море прогреется, даже несмотря на постоянные туманы и после отдаёт свою ласку окружающему миру понемногу, не пуская на побережье континентальные холода. И потому до полуночи можно ходить по улицам не боясь на  утро получить насморк. Всё и все вокруг это тоже понимают и не спешат укладываться спать, люди парами, и тройками, и побольше продолжают дневное броуновское движение, они кучкуются, смеются, пьют пиво, кофе. Поток машин конечно не такой как в рабочее время, но так, чтобы по дороге шла одна или две не бывает часов до двух ночи. В европейской части, с наступлением темноты, все разбегаются, даже в больших городах часам к десяти, точно боясь, что на улицы выпустят стаи свирепых волков, а к двенадцати наступает полнейшее безлюдье. Свет в домах гаснет и приходит унылая темень и здоровый сон. Во Владивостоке же окна квартир светятся как иллюминация чуть не до утра, а кварталы издали походят на авианосцы в ночи. Море всегда давало пропитание и работу, хоть при царе, хоть при советской власти, хоть сейчас. Конечно, на судне совсем не просто и не каждый сможет там долго находиться, но ещё есть порт, склады всякие, базы, дешёвая рыба, кальмар, разные кукумарии. Видимо поэтому тут в душе у жителей присутствует налёт беззаботности, с голоду не умрёшь. Какая мысль! Ведь это главное. С голоду не умрёшь! Не умрёшь. А что кто-то умирать собирается? Да нет же! А всё остальное глупости и вздор начиная от шефа с вечно красной мордой, хоть прикуривай, и кончая этой хреновой квартирой, пусть горит она себе синим пламенем.

   И стало совсем радостно, радостно то как стало! Звёзды, теплый ветер, вон таджики в ослепительно белых кроссовках человек пять тусуются, но кроссовки белые у всех почему-то. Смешно выглядит, наверное, это они для общей компенсации так вырядились. Вот она беззаботность наконец-то пришла как ожидаемое, но внезапное опьянение от стакана спирта. Обжигает, но не тоской, а бодростью! Квартиру снимем, работу сменим, жизнь продолжается.

   Компания, в которой Ольга работает, в кризисные годы выстояла и сейчас опять пошла в рост, а с ней и доходы работников, ну не всех конечно, но она-то ключевая фигура и её никогда не обижают! Окна только у нас почему-то не светятся, ни одно окно не светится. Неужто в гости пошла по родне своей? Нет, устала она, наверное, прилегла, когда светло ещё было, и уснула, и спит сейчас. Интересно ужин то готов? Да собственно, если нет - сделаю пару бутербродов, как наутро делаем, с индюшатиной копчёной, с маслом, с сыром и чаем, тоже ничего! Главное посидеть, поговорить, послушать, как у них там развивается роман их престарелого шефа с двадцатипятилетней грудастой секретаршей. Очень забавно слушать, как весь офис затаив дыхание наблюдает за этой жизненной коллизией. Девочке льстит внимание состоявшегося состоятельного человека, а у того всё как в первый раз, наверное потому, что в последний или почти в последний. Интересно, а они меж собой называют это любовью? А ещё к ним вчера в обеденный перерыв приходил бродячий художник и сорок минут делал наброски с Ольги, обещал сегодня принести за цену малую портрет. Интересно, почему он выбрал именно её, а не ту молодую дивчину, да и вообще женщины все хотели? Действительно, что-то в ней есть такое сильное, стержень какой-то железобетонный, надёжная она, всю жизнь чувствовал. Таких людей не воспитывают, они рождаются такими. Одно слово — порода!

   Лифт был занят и потому Андрей отправился пешком на свой седьмой этаж. Несколько бабушек живущих в доме организовали неформальную группу жителей и постоянно следили за порядком в единственном подъезде девятиэтажки выпуска начала девяностых годов, на излёте советской эпохи. Благодаря им лифт практически постоянно работал, а по необходимости чинился за деньги совсем небольшие, по частной договорённости с мастерами. Вообще тут постоянно, что-то делалось, улучшалось, подкрашивалось, подмазывалось, на что чуть не каждый месяц собиралось рублей по двести, может чуть больше. Но все проживавшие были уверены в целенаправленности потраченных средств и не только полученных от сборов, но и тех которые выделялись из квартирной платы на ремонтные работы дома управляющей компанией. Бабульки стеной стояли за каждую копейку и поэтому можно с уверенностью сказать, что чиновникам от ЖКХ списать на это строение ничего, кроме фактически выполненного, не удалось. В холле первого этажа лежал большой ковёр, на красном фоне орнаментам фантастические завитушки в жёлто-коричневых тонах. Такие изделия были в моде в семидесятых и позже, за подобное в наших уже далёких скудных магазинах устраивались настоящие баталии с победителями и проигравшими, а иногда и с жертвами, не смертельными конечно, хотя кто знает... На подоконниках абсолютно всех этажей красовались настоящие живые цветы в больших пластиковых горшочках одного стиля, и дежурные по этажу, убирались жильцы сами, обязаны были их тщательно поливать в нужное время. Конечно, подобные порядки прижились не сразу, были и недовольные, особенно когда речь заходила о частых собраниях и финансовых изъятиях. Но постепенно все свыклись, тем более, что результаты появились быстро и в лучшую сторону контрастировали с другими домами. В конце концов, ко всеобщему удовольствию, у нас наступил практически совершенный порядок и упорядоченность, даже какой-то домашний уют повсюду. В результате чего инициативные бабушки получили общее доверие, одобрение и полный карт-бланш чуть ли не на все свои начинания.

   Андрей не расстроился из-за занятого лифта. С годами наступала телесная грузность и признаки возрастного простатита. Конечно, надо бы было походить в спортивный зал, но всегда находилась причина не делать этого, потому, конечно в зависимости от настроения, пешие походы до квартиры хотя и вызывали лёгкую одышку, но выполнялись с энтузиазмом. А настроение сейчас было хорошее, даже приподнятое. Котёнок за грудиной совсем уснул и лежал где-то там далеко милой пушистой киской, все воспоминания и переживания прошедшего дня, вместе со слепящим солнечным светом, превратились в историю, досадную и не достойную даже обсуждения. Ну, вот просто так бывает иной раз, банальная хандра. Кроме того тёплый, мягкий, обволакивающий сентябрьский вечер, удобное кресло в маршрутке и чистый родной подъезд воскресили таки оптимизм и напомнили, что в жизни есть место радостям хотя и таким не большим, для начала.

   По пути наверх встретился мужчина немного странного вида для наших мест. Годов, наверное, около пятидесяти или около того. Рост у него был чуть выше среднего, телосложение коренастое правильное, широкие плечи, конечности пропорциональной длины, кисти рук грубоватые, но ухоженные. Голова круглая, с коротко подстриженными, но не ёжиком, тёмно-русыми волосами, обильно посидевшими на висках. Глаза большие, карие, нос прямой средних размеров и губы тоже средние и совсем не полные, хотя именно полные просились на лицо этого типа. Подбородок и щёки ровно выбриты, но уже со слегка, самую малость, отросшей щетиной, как бы с проявившейся синевой на площади отрастания. Так бывает, когда побреешься перед театром или концертом, потом час добираешься, там ещё толчешься до постановки, смотришь на действие какое-то время и вот уже по приезду домой появляется лёгкая тёрочка, ещё не колючая, но уже ощутимая. Большинство молодых женщин в восторге от такого состояния щетины. Конечно, всё описанное в нём — обыкновенно, но вот одет он был как-то уж подчёркнуто строго, мы так не ходим или нет, ходим, но редко, совсем редко. «Как из похоронного бюро» - подумал Андрей. Хотя скорее - как мафиози из фильма про американскую Коза ностру тридцатых годов. Абсолютно чёрная классическая костюмная пара, идеально