Перед ним высился прогоревший костёр, который зачем-то принял очертания отчего дома. Айсхилл встретил своего вернувшегося жителя с порога окатив из корыта липкими брызгами слухов и скабрезных домыслов. Верить в них не хотелось. Нельзя. Нельзя было верить в подобное. Но теперь, когда травы и почтовый ящик под родными стенами сменились пеплом и подкопченной грязью, правда становилась болезненно неопровержимой. Выгоревшая коробка зияет неприветливой чернотой, в которую нехотя погружается Персиваль.
Не смотря на то как хмурые облака сегодня застилают небосвод, мужчине приходится потратить несколько секунд прежде чем глаза привыкают к темноте жилища. Мысленный же взор в этом не нуждался - тот вглядывался в стену, украшенную рисунками Агаты, стол за которым они обедали, потрёпанное кресло где можно было забраться с ногами, перекидывая их через широкий подлокотник, шкаф в котором так удобно прятаться, расталкивая вещи родителей… Всего этого здесь больше нет. Безжалостно фокусируясь на прилипшей к стенам копоти, глаза обнажали правду которая насыщала кровь дрожью. Подселяла в душу страх, постыдный, отчаянный. Его детство едва угадывалось в обугленных головешках. В корешках книг пожранных стихией. Памятных книг.
Тогда мир нависал над маленький мальчишкой, слабым, но никогда не беззащитным. Отец и мама окружали его теплом, способные уберечь от любой напасти. Радостно он вышагивал по рынку Невервинтера, и голова едва успевала поворачивать тело следом, чтобы увидеть каждую причудливую вещицу вокруг. Едва ли не с тем же детским упоением мама носилась между развальчиками усеянными десятками книг. Любопытный взгляд скользил по оттискам названий, прежде чем она хватает добычу и тянет из целой стены томов, тут же погружаясь в чтение.
Это была особенная книга - продолжение повестей, что подарили ему имя. Матушка любила читать о сэре Персивале, заражая своей любовью всех домочадцев и неосознанно подталкивая детей равняться на героическую фигуру. Стремиться к идеалу доблести и доброты. Теперь, когда уязвимо хрупкое детство сменилось пеплом и тленом, подобный альтруизм кажется столь же сказочным и несовместимым с реальностью как существование дев томящихся в высоких башнях или семечек исполняющих желания.
Чем больше Перси прохаживается по залам, тем сильнее чернота налипает на его ботинки, переползая с одежды прямо в душу. Отец был непростым человеком, а с с уходом супруги стал и вовсе невыносим. Он странно себя вёл, пропадал на день-два, возвращался пьяным и потрёпанным. Ссорился со всеми, даже с самим собой. Но даже в темнейшие из дней юноша не мог представить чтобы его папа был способен сотворить подобное. Не говоря уже об убийстве сыновей. Это просто, дьявол его разбери, невозможно.
Тело сестры так и не нашли. Мысль о том, что она сбежала, уехала из города, укрылась у друзей или соседей, казалась единственным лучиком света, пробивающимся в логово прогорклой темноты, которым обратились родные стены. Растерянность и печаль быстро сменяются уверенностью. Настанет время когда он сможет дать волю скорби, но сейчас он обязан отыскать Агату.
Предпочитая копаться в мыслях вместо окружающей разрухи Перси сам не замечает как ноги преодолевают маршрут которым двигались тысячи раз. Горстки пепла и недоеденные пламенем металлические остовы размечают чёрными линиями место некогда считавшееся спальней. Его комнатой. Не взгляд, а сердце быстро узнаёт в причудливой гряде угольных столбиков самый его любимый подарок, давний, словно из другой жизни - шахматный набор, застывший на подоконнике посреди партии. Сметая пальцами черную зернистую пыль в которую обратилось всё его детство, Персиваль с удивлением обнаруживает предмет, знакомо ложащийся в ладонь. Фигура коня. Она оказывается совершенно невредимой и можно было бы подумать, что пламя и вовсе не коснулось её, вот только шахматный рыцарь стал красным, как если бы оказался сделан из раскалённого жгучего металла.
До боли сжимая фигурку в кулаке, юноша спешит прочь, уже у самого выхода замечая небольшую игрушку растянувшуюся посреди золы и пепла. Это Сэр Ланцель. Уши аккуратно пришиты, оба глаза на месте. Их матовая поверхность глядит в его сторону, пока Персиваля захлёстывают воспоминания о сестре.
Он слышит её голос. Крохотная девчонка стоит как он сейчас, застыв в проходе, обнимая плюшевого кролика. Заглядывая в глаза любимому брату снизу вверх, она неуверенно лопочет, желая понять почему тень папы всякий раз остаётся ждать снаружи, когда тот возвращается домой. Улыбаясь, Перси треплет сестрёнку по голове, как никто другой наслаждаясь талантливыми выдумками сестры. Это же нужно представить - чтобы человек оставался без тени, стоит ему переступить порог!
Аккуратно поглаживая её рыжие волосы, он отвлекает серьёзную девчушку от странных мыслей, рассказом о вкусностях которые купил специально для неё. Всё что ей нужно, это съесть весь ужин, прежде чем добраться до сладостей. В этот момент сестрёнка мнётся, заводит ладошки за спину, как делает всякий раз когда пытается перехитрить взрослого, и наигранно покорно соглашается на подобный уговор. Пока Перси ухмыляется её непосредственности, она тянет его к качелям. И вот ветра уже овевают её непослушные локоны, девчушка радостно хохочет, а качели взвиваются всё выше. Это напоминает ему о матери, которая точно так же раскачивала его посреди уютного дворика. И только искренний восторг сестры не позволяет грусти достигнуть сердца... Агата так похожа на маму.
Тогда, словно чувствуя перемену настроения и разделяя грусть по утраченной матери, девочка выпрыгнула с качелей. Расстройство читалось в звонком голосе, вспомнившем о его отъезде. Агата приблизилась, обняла его, дала волю слезам, но упорно повторяла - экзамены будут ему нипочём.
— Но, ведь экзамены тебе нипочём, правда?! Доблестный сэр Персиваль может справиться с чем угодно!
— Конечно... конечно, Агата, я обязательно со всем справлюсь и вернусь со множеством гостинцев для тебя.
В картинном жесте он припадает на колено, их глаза становятся очень близко и он клянётся в этом как делали рыцари в книжках, на которых они оба росли. А после, вспомнив о сладостях, Агата уже уносится в дом, на бегу размахивая Сэром Ланцелем, удерживая его за длинное ухо.
Кролик лежал в углу, будто отполз подальше чёрной мыли и мусора. Его тканевая шкурка почти не обгорела. Прогоняя воспоминания, Персиваль поднимает игрушку с пола. Может это добрым знак? Смахивая слезу юноша покидает стены, оставшиеся не более чем руинами воспоминаний, удерживая в одной руке кролика, а в другой шахматного коня.
***
Очередной город, где очередные стражники в очередной раз избавляют бедных путников от тяжести оружия и сумок, под которыми нещадно гнулись усталые плечи. Десяток дуэргаров, не меньше, выстраивается круговой стеной и медленно надвигаются, смыкая живой барьер из одинаково угрюмых лиц. Угрюмых и одинаковых, если быть точным. У стражников есть подозрения за которыми, в прочем, не следует ни обвинений ни угроз, а потому потолкавшись плечами мы сдаёмся, удовлетворившись положением на которое не могли рассчитывать в плену у дроу. На руках смыкаются кандалы, до смешного тонкие, но отнюдь не хрупкие.
Окружающим происходящее не в новинку, это заметно по виду незнакомцев, не столько подозрительному, сколько понимающему. Подземные дварфы оказываются просты как гвоздь и столь же прямолинейны, в этом Торгар был прав. В одном лишь наш временный попутчик ошибался - нас ведут не в крепость глубинного короля. Процессия направляется на восток, вдаль от Сломленного Пика, вдоль берега, прочь от Базара Клинков. Очень скоро мы утыкаемся в твердыню, мало отличающуюся от любого другого защитного здания в Греклстью. Местечко кажется довольно пустынным, но это обманчивое чувство испаряется по мере приближения, не оставляя сомнений в том, насколько хорошо оно охраняется.
Внутри, коридоры похожие один на другой, утыканы тусклыми факелами с интервалами одинаковыми до безобразия. Сами того не ведая дотошные бородачи создали самую неприятную среду для воришки вроде прошлого меня, вытравив мелкие намёки из окружения и собственного внешнего вида. Одинаковые дварфы создали однообразный тоннель, словно идеальный прямоугольник проходящий через толщу камня. Проход разделялся на множество своих братьев-близнецов, которых так же забыли снабдить индивидуальностью. Ни пылинки вокруг. Мимо проносится череда небольших камер, но нам конечно же достаётся каменный мешок, четвёртой стеной которого является тяжеловесная решётка из толстых металлических прутьев. Пространство внутри вымощено отстоящими от стен плитами в пару ярусов, служащими заменой койкам. Заботливые пленители даже снабдили эти гладкие надгробия тончайшими спальниками, во избежание путаницы. Одеяла, своим плетением более походивщие на сеть, одинаково сохраняли и тепло и прозрачность наших взаимоотношений. Что такого мы вообще могли стащить у надзирателей, чтобы тайно прокопать массив кромешного камня? Важно отметить, что не смотря на подобное гостеприимство, подземные дварфы лишаются возможности стать нашими друзьями, когда заталкивают внутрь Сарита, отбирая у него протестующего Стуула.
— Друзья! Друзья, не хочу быть трактованным превратно, но ваши рожи пугают нашего маленького спутника, не могли бы...
Не желая учиться дипломатии, мне в четыре руки помогают разместиться внутри камеры, бросая в самые глубины. Как мячик я отскакиваю от пола и стен, повисая на кованой решётке.
— Эй! Хээй! Мы подозреваемые, а не преступники! — кричу я в надежде застать рядом хоть кого-нибудь из невидимых соглядатаев. Я вне себя. Мне просто хочется справедливого отношения - быть красавчиками это ещё не преступление. Хотя... может быть я ещё недостаточно ознакомлен с местной культурой.
Нас остаётся семеро. Баппидо скрылся, стоило группе проникнуть в город, Торгар распрощался с нам за миг до прихода стражи, а Ханаан… даже не знаю когда она исчезла. Может быть её утончённый вид достаточно красноречиво свидетельствовал о непричастности чародейки к группе усталых беглецов и стража прошла мимо? Так и вижу - одна одинёшенька, она прогуливается по рынку и в попытках найти на прилавке заколдованную удочку пока ещё не заметила отсутствия остальных, даже моего. А я ведь мужчина видный - нечёсаные волосы, рваная рубаха пропахшая рыболюдами... мечта да и
