Захолустье 2

вспомнила зрелище богомерзких тварей, организованно покидающих город, и подумала: «Вот оно, вот оно...».  Конец света, о котором весь год трубили разной масти прорицатели. Частый перезвон колоколов вселял не упокоение, а тревогу.
        Анна ослабла в коленках, встала на четвереньки и поползла в санузел. Нашарила флакон спирта (работала старшей медсестрой), глотнула из горлышка, задохнулась, закашлялась, запила водой из-под крана, закрылась изнутри и уснула на груде грязного белья. И уже не слышала, как хрущевку трепали гроза, шквалистый ветер, ливень и град, как с треском валились деревья...
     
        Это не был конец света. Хотя спириты, невесть откуда взявшиеся из закоулков истории, твердили про высший суд, кару за грехи, кои стекались за Садовое кольцо и настаивались, что слюни диаволовы.
        С начала лета треклятого 1998-го Москва изнемогала от адового огня небесного. Словно здесь к концу бурного и кровавого столетия в огромном котле мегаполиса кипели все страсти века. Тут же нашлись толкователи, провели параллели со смерчем, пронесшимся над городом и его окрестностям в году 1904-м. Тогда так же оглашенно звонили колокола, срывало кресты и купола, вырывало с корнем деревья… И москвичей, де, сама природа наказала за их алчность. Ведь более иных пострадали те районы, те поля, что хотели отдать для орошения за дикую цену.
        А когда почти сто лет спустя утром 21 июня сарафанное радио разнесло, что сброшены наземь кресты Новодевичьего монастыря, народ уверился в грядущем Апокалипсисе. Не случайно именно жадность людская спустя месяц после небесного знамения породила дефолт 1998-го. После «черного вторника» по стране прокатилась волна самоубийств.
        На излете кипящего лета два помятых небритых типа, тряся за углом «гастронома» мелочью, узрели в перспективе Староконюшенного переулка  четырех всадников. Они как бы парили в автомобильной дымке, а кони невнятной масти в нетерпении били копытами, разбивая под собой сизое облако в клочья. Два товарища по несчастью решили, что это «белочка» - приступ белой горячки. Однако как один и тот же «глюк» мог привидеться симультанно и попарно, пусть и в воспаленных от пьянки мозгах? Нечистая пара с воплями кинулась, не разбирая пути и напрочь забыв про абстинентный синдром.
        То, наверное, байки сумасбродного лета, но, делая известное допущение, возможно,  и в самом деле выступил, на гриву вперед, крайний конь из мрачной квадриги Апокалипсиса. А именно – Зараза Зла неясной этиологии. Неопознанный вирус за пару лет распространился от Москвы до самых до окраин, проник через расщелины Уральских гор, пролез в зазоры сословий, соблазняя юные души неземными удовольствиями, их младая поросль, не приученная к длинному слогу, нарекла кратко и емко – «кайф», или «приход». О том, что есть такое же скупое обозначение приходящего явления – Грех – никто и не вспомнил. Не хотел вспоминать.
        Тревожный посвист дудочки крысолова обрел сверлящий обертон в канун миллениума. Выйдя из Фронтира, столицы Западного Пограничья, крысы разбежались по стране. Вирус летел самолетом, не брезговал плацкартой; как круги в стоячей воде, множился в геометрической прогрессии по необъятной стране … И хрустальная чистота священного озера его не остановила.
        Морок что Мор.
        Слухи и пророчества о конце света участились.
        Коммунистическая идея выдохлась. Молиться разучились. В обществе упал иммунитет от Искуса. Оно стало восприимчиво к сиюминутному. Как в былые годины жизнь человеческая не стоила килограмма любительской колбасы или талона на сахар. В список дефицита попала эмпатия. Жаждали и алкали новой крови в изношенных сосудах империи. И – чуда. Вакцины, волшебной таблетки.
        А чудо оборотилось чудовищем.
 
        Далеко от Москвы в последний год чумного века в граде, соседнем с  Восточным Пограничьем, толпа ПТУшников и уличной с виду шпаны чуть не вынесла хлипкие двери областной инфекционной больницы. У всех подростков и юношей были сходные симптомы. И одинаковый анамнез: один шприц на всю гоп-компанию в грязном подвале.
        А уж подружки, - бывало, одна на всех, - разнесли Заразу Зла далее по цепочке.
Хорошие девочки любят плохих парней. Обаяние Зла – движущая сила третьего тысячелетия.
        Таким манером вирус перелетел Байкал и очутился в дремотном Захолустье, на восточных рубежах евразийского Пограничья.
        Незатейливая мелодия дудочки крысолова без спросу вплелась в аутентичный пентатонный лад номадов, на взлетную просеку «нулевых».

@info_ Klio
        14 мая 2005 года московская милиция разогнала несанкционированный пикет около здания Министерства здравоохранения России. Акцию приурочили к Всемирному Дню памяти людей, умерших от СПИДа. Участники акции приковали себя наручниками к зданию министерства и блокировали движение по Неглинной улице.
        Протестующие выступили против перебоев в поставках жизненно важных лекарств ВИЧ-положительным людям. Всего на пикет вышли 30 человек, двое из которых в белых халатах и один в костюме медведя. Участники пикета скандировали лозунги об упразднении Минздрава и передаче его полномочий МЧС России из-за перебоев в лечении ВИЧ-позитивных россиян.
       По словам организаторов акции, белые халаты символизируют беспредел и халатность чиновников, а медведь на поводке – тот факт, что беспредел нужно обуздать. Транспаранты участников, носителей ВИЧ: «Наши смерти - ваш позор».
       ВИЧ-положительный активист Алексей Яскович сказал: «Лекарства нужны не только больным наркоманам, но и детям, заразившимся в больницах».
        Участники пикета доставлены в отделение милиции. 
                                                                                         По сообщениям СМИ
                                                                                                  
        Пленка 03е. Серенус. Чума-2000
 
        Позднее, вплоть до ухода из СПИД-Центра по причине «compassionfatigue», синдрома эмоционального выгорания, заведующая клиническим отделом Лариса АлексеевнаТришина обзывала холодное лето 2000-го двумя словами: «Ямар кошмар!». Первое слово на бурят-монгольском наречии – «какой» - лишь оттеняет кошмар рифмы. Ее «жесть» и бездушный, что песком по стеклу, шелест.
        Впервые медперсонал Центра на своих плечах ощутил, насколько тесны служебные площади. Деревянное довоенное строение, казалось, трещало в пазах, и готово было раскатиться по бревнышку от наплыва молодых людей с зауженными зрачками и красными глазами. Кишкообразные коридоры специализированного учреждения были забиты под завязку. Худенькие сестрички с острыми коленками с-под белых халатиков, и те не могли протиснуться с сопроводительными бумагами к врачу, а штатный сантехник Коляныч - пробиться к дверце туалета, из-под которой сочилась струйка ржавой водицы. Явный засор канализации. Когда сантехник, помахивая разводным ключом, бесцеремонно размазал по стенам коридора хлипких юношей, то выяснилось, что дверь заперта изнутри. Он рванул дверку, вырвал с мясом щеколду, обнаружил в полусогнутом положении великовозрастного балбеса. Глаза распахнуты, будто в веки вставили спички, но зрачки с булавочную головку закатились под узкий лобик. Его компаньон оседлал сливной бачок, потому как через край унитаза изливалось содержимое и кафельный пол был уже на два пальца скрыт под радужной пленкой. В раковине валялись окровавленный шприц, жгут, почерневшая ложка и одноразовая зажигалка. Коляныч вышвырнул безвольные оболочки юношей в коридор – те рухнули на пол и в сладостной неге привалились друг к дружке.
        Тем временем их сверстники осаждали клинический отдел. Молча. Странно было  отсутствие ругани, перепалок в очередях, обычных в поликлиниках по месту жительства. У прыщавых посетителей, невзирая на пору цветения, не было никаких сил.
        В помощь Тришиной отрядили врача и медсестер из других отделов. Но поток пациентов не иссякал. Неунывающая Лариса Алексеевна впервые ощутила приступ паники.
        Пациенты, как один, скупо рисовали одинаковую картину анамнеза. Хотя все было понятно без слов. Медсестра светила фонариком в глаза очереднику, заставляла раздеться догола, находила дорожку уколов, бывало, в паху, потому что вены на сгибах локтей обычно были сожжены, да их, по-сути, не было. Заторможенная гнусавая речь, вялые движения, обедненный говор, стелянный взор… Увеличенные лимфоузлы, сыпь, выпирающие ребра узников концлагерей.
        Всем им под копирку ставили предварительный диагноз и выписывали направление в лабораторию для ИФА-анализа на ВИЧ. На каждого – не более пяти-семи минут. И все равно очередь не кончалась…
        В коридоре на дверцу туалета повесили амбарный замок.
        В скрининговую лабораторию вел служебный переход, для посетителей был  отдельный вход, очередь в лабораторию выплеснулась во дворик Центра. Главврач Бузина устала кричать на пациентов, они разлеглись на газоне и даже на клумбе, на которой в субботник лично высадила гладиолусы. «Это только цветочки, ягодки потом…» - пришла на ум главврачу дурацкая поговорка. В лаборатории срочно организовали вторую смену. Были обещаны премиальные. Секретарша Бузиной вместе с Оксаной из группы взаимопомощи беспрерывно делали бутерброды, варили кофе и разносили их по отделам. Тем не менее лаборатория задыхалась. Бузина похвалила себя, что сумела настоять на коллегии минздрава о создании подобных ИФА-структур в МВД и пеницентиарной системе. Направления после торопливого перекуса выписывались и туда.
        Во дворе на полусогнутых ногах стоял, вернее, торчал, юноша в рваных джинсах (рваных не по моде – по нужде), в позе сурка-тарбагана: отвисшая челюсть, невидящий взор, скрюченные руки-лапки. Этакий увеличенный эмбрион. Из безвольно распяленного рта к земле тянулась жемчужная нитка слюны. И торчал он так, не меняя позы, с самого утра. На него уже перестали обращать внимание: парнишка превратился в живой памятник. В экспонат. Неизвестно, когда он исчез, но бежавшие с обеда работницы Центра еще – вживую! - видели его. Все та же поза, все тот же отсутствующий взор, только нитка слюны пропала.