По вечерам в Захолустье особенно зимой, было нечего делать, разве что сидеть в пивнушке, даже если пиво выхлестали за выходные. Или податься в Баунти, но это летом, коротким на севере. А здесь в любое время года можно после работы втихую распить чекушку или красненькую, взяв горячее блюдо в столовке за углом, перекинуться новостями и костяшками домино. Ни сухой закон, ни отмена оного, будь он неладен, ни реформы не повлияли на дела буфета, его клиентуру и качество услуг. Они были такими же - ненавязчивыми. Разве что появилось пиво с иностранными этикетками, читай, хуже по качеству, да водку сменил разведенный под столом спирт. И наоборот. Хотя образцово-показательный буфет был, по-моему, настоящей дырой, но когда шагаешь темным вечером по деревянным тротуарам, волоча за собой полосы густого тумана, а мороз и едкий дым котельных буквально ест твое лицо, и ты наконец толкаешь дверь пивнушки; в глаза ударяет тепло желтого света, и ты видишь пьющих разговаривающих людей, а жующая серу рыжая Шура улыбается из-за прилавка, - точка общепита кажется чем-то иным, - если не предбанником рая, то отдушиной, что ли, хотя и порядком прокуренной.
Пленка 04b. Бассаров. Концерт по заявкам
Эта обшарпанная пивнушка была глотком свежего воздуха, светом в окошке для вконец обездоленного люда. К грязному, со стертыми ступеньками, крыльцу постоянно лепились разного рода попрошайки. Местных бичей, работяг, пропивших до майки-тельняшки свои подъемные, и за глоток пива готовых на все, никто не гнал, но и не привечал. С ними просто не здоровались. Переступить порог райского заведения они не смели – Шура за тем следила строго (неофита, нарушившего неписаное правило, она как-то наотмашь отхлестала мокрой тряпкой – насилу откачали, болезного). «Неча, блин, - жевала она серу за пивной стойкой, - неча, понимашь, антисанитарию тута!.. Пьянь… рвань… срань…»
Впрочем, сердце у Шуры было доброе, и через пару часов царица прилавка выходила на крыльцо, где похмельная братия топталась вперемежку с дворнягами. Из жалости выдумывала работу для отчаявшихся.
- Вон энтую бочкотару, епта, - поправляла она брошь на чепце-короне, жуя серу, - перекатить, блин, в тот угол, а тую бочкотару составить в два ряда. Жива-а!
И ошалевшая от нутряной засухи свора бросалась исполнять явно бессмысленное повеление. С тем же успехом, как это бывало по первогодку в армии, можно рыть яму и тут же засыпать ее вырытым, еще влажным, песком. Потом Шура, эта повелительница мух, липнувших к пиву, выносила на крыльцо ведро с опитками «жигулевского», слитыми со столов…
Недостаток общей культуры, отсутствие театров-филармоний, скудость развлечений в медвежьем углу диктовали исключения из шуриных правил. Например, Шура никогда не заставляла работать местных сумасшедших. И допускала их внутрь, но не далее гардероба, где крючками служили вбитые в стену половые гвозди. Но кинуть на них телогрейки и полушубки имели право приближенные к Шуре лица. Остальные скидывали их в углу на пол. Или вовсе не снимали ничего, даже шапки. Здесь на пятачке пред почтенной публикой, парившейся в верхней одежде, разыгрывались представления. Среди полоумных (а их на всю Бамбуйку было всего трое) по количеству заработанной выпивки выделялся Миха-дурак. Весь ум у Михи ушел в рост. Кабы он не горбился, как медведь после спячки, то вышел бы еще выше. Был он широкоплеч, бородат, в лопатообразной бороде его вечно путались хлебные и табачные крошки, ошметки квашеной капусты, мертвые комары и мухи, а как-то под Новый год в дремучих зарослях ниже Михиного рта на два дня поселилась проволочка от шампанского. Подмостки ему не требовались. Миха-дурак был сам по себе ходячей эстрадой и своей огромностью, бородой и руками-лапами шибко напоминал медведя – ну, а кем дураку быть в медвежьем краю? Странно, но этот свирепый на вид косолапый придурок мог издавать нежные звуки – то ли детские, то ли женские…
- А кто даст Мише выпить, а? – льстивым голоском, приседая в углу и оттопыривая зад в засаленных ватных штанах, вопрошал этот артист кабаре-варьете. Борода его шевелилась. В маленьких глазках искрилось любопытство и детская открытость миру, как у пьяницы, еще не сорвавшегося в запойный штопор. А Миха и был пьяницей. Дураком и пьяницей.
Никто из суровых постояльцев пивнушки и ухом не вел – стоял ровный гул, как в тайге перед дождем.
Тогда Миха-дурак издавал звуки. Подрагивая бородой, он подражал реву изюбря, ржанию коня и визгу поросенка. Но захолустная фауна, похоже, мало интересовала завсегдатаев пивнушки. Никто не наливал ни пива, ни водки.
- Халтура! – крикнули из дальнего угла.
- Миха, не гони порожняк! Давай тембр!
- Не тяни, как целочка!.. Даешь тембр!
Раздавались свистки, одобрительные хлопки, ласковая матерщина… Концерт по заявкам.
Тут надобно пояснить, что публика никоим образом не требовала особого тембра голоса у эстрадной знаменитости. Речь шла о магнитофоне «Тембр», неподъемном, размером со школьную парту. У «Тембра» была бешеная скорость в девятнадцать оборотов – магнитофон считался полупрофессиональным, и потому стоял на сцене клуба для озвучания концертов и районных партконференций. Говорят, магнитофон шикарно, с пафосным тембром, выдавал «Интернационал». Там, где «вставай, проклятьем заклейменный!..» И люди даже сонные, вставали с мест, хлопая сиденьями.
Люди вставали с мест и в пивнушке – когда Миха выдавал номер. Недаром зав клубом товарищ Лапиков водил идиота-самородка в клуб и записывал его живые рассказы, то бишь, пересказы на магнитофон «Тембр». Человек-магнитофон давал фору магнитофону. Человек обладает уникальными имитационными способностями, восторгался зав клубом, тряся хвостиком, и предлагал отправить дурака в город в научный институт. И даже включил номер с Михой в новогодний концерт в качестве «артиста оригинального жанра». Но Миха, не будь дураком, выдул бутылку водки, выданную в качестве аванса, но на концерт не явился.
Запуская Миху внутрь пивнушки, буфетчица Шура решала проблему дефицита шоу-бизнеса, острую на местном Бродвее. Количество клиентов в часы выступлений артиста оригинального жанра резко увеличивалось. Миха давал торговой точке план.
После того, как взыскательная публика освистала Михину халтуру, он раскинул небогатым умишком, лег на посыпанный опилками пол и замурлыкал.
- Тиха-а! – прикрикнули ближние зрители. – Эй, вы там!.. Ничо же не слышно!..
Мурлыканье переросло в резкие квакающие звуки. В наступившей тишине стало слышно, как за стеной в соседней столовой моют посуду. Кваканье стало тягучим, будто кошку тянули за хвост.
Миха, елозя ногами в обрезанных валенках, гнусавил так, будто у него был хронический ринит. Зрители не сразу сообразили, что дурачок говорит на иностранном языке.
Артист оригинального жанра привстал на четвереньки с жуткой гримасой: «Миша хочет выпить… Миша хочет пить …»
Михе поднесли стаканчик разведенного спирта.
- Гони дальше, ну?! – требовательно рыкнули из партера.
Промочив горло, дурачок снова лег на пол, собирая нестриженой ромбовидной головой опилки. Так вот откуда у этого Винни-Пуха опилки в башке, да-да-да!
Постепенно из гнусавого кваканья вылупились слова, среди них смутно знакомое – «пли-и-из».
Даже во вторых рядах сообразили, что самодеятельный артист говорит на чистокровном американском языке – как в кино. Ему дали глотнуть пива.
Миха вдруг разразился задорным женским смехом. Серебряные его завитушки проникли в дальний угол пивнушки – там что-то упало. Буфетчица Шура тихо матюгнулась: «Во дает, гад…»
- Повторяй за мной, - сказал Миха женским голосом. – Ай эм Борис Давидофф…
Мужской голос послушно басил вслед.
- Нет, милый, в имени Борис ударение на первом слоге…
- Чудно… - выдохнул Борис устами Михи-дурачка.
- Что поделаешь, милый, так в английском языке принято – ударение всегда на первом слоге, - продолжал мастерски, с женскими обертонами, воспроизводить чужую речь сумасшедший увалень.
- Вот если окажемся в заокеанской пивной, называется паб, к примеру, в Лондоне, то сам услышишь, Борис! – имя незримая женщина произнесла с ударением на первом слоге.
Мужской голос опять послушно басил вслед.
В дальнейшем слов было сказано мало – одни междометия и стенания. Типичное любовное свидание с чмоканьем, всхлипами, отрывистыми словечками типа «сладкий», «тебе хорошо?», «сними это», ну и это самое «люблю…»
Миха валялся на грязном полу и живым сбесившимся магнитофоном то стонал, то мурлыкал, то пел гимн во славу соития любящих душ. К его бороде прилипли опилки, ими щедро посыпали пол.
Артиста грубо прервали на высокой ноте. Кто-то хлопнул дверью.
Мнения окружающих разделились: продолжать слушать «это распутство», по выражению Шуры, или немедленно прекратить. Большинство нестройно проголосовало за продолжение концерта в стиле аудиопорно.
- У нас тута детей до шешнадцати годков нету. Валяй, Мишаня, - дурачку поднесли разведенного спирта.
Все решило мнение буфетчицы Шуры. Хозяйка заявила, что пусть идут слушать разврат на улицу.
Выступление артиста выдохлось, как пиво.
В любом случае даже дураку было ясно, что речь идет о неслыханных вещах – романе передового бригадира, примерного семьянина Бориса Давыдова и новой учительницы английского языка.
Видимо, Миха мог подслушать их встречу на ближней заимке, где дурачок имел обыкновение ночевать на чердаке, прижавшись в трубе. Или, что менее вероятно, в кочегарке, куда полоумного пускали после того, как тот управлялся с кучей шлака.
Миха-дурачок в тот день напился. По Захолустью, змеясь, поползли слухи.
Пленка 05b. Бассаров. «Роял» в кустах
Тем летом пивнушка, этот предбанник рая, в одночасье опустела! По радио объявили набор желающих на тушение лесного пожара. Разумеется, бесплатно. Фактически поселок отделяла от большого огня лишь речка Даринка. Пацаны, которые еще прошлым летом купались в ней, заходя на середине по пояс, теперь легко перепрыгивали ее. Жар тех дней выпарил речку до размеров ручья, обнажив по берегам белесые, что кости, камни.
На пожар я не пошел. Дело это полюбовное. Ежели ты в трудовом коллективе, то, конечно, запишут добровольцем, как миленького, и попробуй отказаться – срубят премию под корешок. А я, придя из армии в апреле, к лету работу так и не нашел. Да и искал вяло. Мама предлагала через знакомых устроить в