Захолустье 2

артель гидромониторщиком, хотя бы на половину промывочного сезона или на подмену, и заработки хорошие, жила пошла, но я отказался: вечно в грязи, мокрый с головы до пят…
       Изнывая от безделья, помечтал о «своем деле». В стране разрешили ИТД, индивидуально-трудовую деятельность, появились первые кооперативы. Вот, скажем, сера, из поколение в поколение ее жевал в Захолустье стар и млад. Чем хуже «чуингама»? Даже лучше. Зубы бережет. Да этой смолы у нас навалом! А что, если организовать контору по ее продаже? Наладить ее выпуск? И придумывать ничего не надо, только впаривать народу в цветной облатке. Рекламу дать. И обозвать по-английки. Да это же хальное бабло под ногами! Нагнуться и поднять.
       Видно, уже тогда я ощущал позывы к предпринмательству. И когда переехал в город и открыл свою фирму, узнал, что в другом сибирском городе выпускают жвачку «Смолка» - хорошая идея приходит в голову не только тебе, запомнил раз и навсегда. Претворить ее в свое время, честно говоря, поленился.
       В то лето я часто сиживал в пивнушке. Во-первых, на улице жара, пылища, к вечеру духота, а здесь всегда прохладно, ставни закрыты, время от времени из подсобки выходит еще трезвая старушка и, позвякивая дужками ведра, ковшиком разбрасывает по половицам воду (в ненастные дни посыпает пол опилками и через час сметает). И можно, хотя бы в долг, промочить горло от кашля. Даже завзятые курильщики, уважавшие «Беломор» и «Приму»,  жаловались, что из-за этих пожаров трудно дышать. Во-вторых, танцы в ДК отменили, а заведующего домом культуры, пропагандиста мягкого порно, этого пидора с косичкой (лез с якобы дружескими поцелуями) обязали проводить среди населения наглядную агитацию на противопожарную тему. В-последних, на Лори свалились заботы по уходу за ребенком и к ней было нельзя. Востроглазую двухгодовалую девочку привезла со стойбища эвенкийская родня –  родители из-за верхового огня опасались за ребенка. И за оленей.
       Про них-то битый час толковал в пивной бригадир оленеводов, хотя разобрать можно было далеко не все. Типичный представитель северной народности, орочон с плоским носом, всклокоченными волосиками и скупой, будто грязь, растительностью под носом, пьяно качался на табурете, буровя маленькими глазками незримого собеседника.  Я прислушался. Оказывается, он прилетел в райцентр на заседание суда. Тяжба с госпромхозом, забравшим за долги «олешек», длилась второй год. И вот суд опять отложили. Истец с горя напился. Но он напился бы в любом случае. Как-то на время отела важенок орочонам отказали в приобретении спиртного, но постановление назавтра отменили из-за протеста прокуратуры.
       Кстати (или некстати?) о спиртном. После того, как выказал Шуре немудрящее восхищение ее внешностью, - она как раз пялилась в зеркальце, - хозяйка, оглядевшись по сторонам, сунула в долг бутылку разведенного спирта с присловьем: «Знаю, врешь, хитрожопый!»
       - Нашальник!..  Падеж!.. Как-так долги, нашальник!.. – воздевал руки, что сучья горельника, бригадир. – Олешков чичас бы с приплодом сорок было, ёшкин кот… Ежли умный такой,  сам оленей кастрируй, сам рога пили, умник, и легру… реглу… тьфу! – выматерился эвенк,  -  регулярно, так! Экуды да бисим!..  А ветени… ветеринар где, я спрашиваю, товариш-ши, а?! Мотонарты ломаны втору зиму, ёшкин кот … Лыжи в руки… А запчасти где, умники!.. Какой такой падеж!..  Падеж! Тебя самого кастрировать, нашальник!..
       Пьяный оратор закашлялся: «Экуды да бисим!.. Какой-то я не такой, муха-два уха…»
       Я подсел к бедолаге к бутылкой. Несмотря на ворчание Хари, подлил охмелевшему аборигену «катанки».
        Бедолага достал из-за пазухи кусок вареной оленины, нож, круто посолил мясо, с хэканьем опрокинул граненый стаканчик, тряхнул давно не стриженной полуседой головой. Расправил плечи и попросил написать жалобу. Куда – сам не знает. Отказать было неприлично. Оленеводам сочувствовали мать и отец. «Орочоны, оне ж дети малые. Грех забижать их!» - бурчал отец.
       За столиком нарисовался Харя. Для него это развлечение. Да и госпромхоз в лице директора Гонегера Ринат люто ненавидел – штрафанули как-то за нарушение границ охотугодий. Штраф нарушитель и не думал оплачивать. (И правильно делал - через год госпромхозы упразднили). Харя поддакивал бригадиру: «Во, мудаки!», «Пидоры!», проч.
       Я выпросил у Шуры листок из тетрадки, куда она записывала долги завсегдатаев, и ручку.
       Выжимка из нетрезвого нарратива оленевода:
       ... Согжои, дикие сородичи, давно крутились где-то рядом, и однажды стадо ушло в ночь, вспарывая рогами быстро крепчавший ветер. Он сорвался с гольцов Икатского хребта, раскачал верхушки самых толстых лиственниц, расчистил до зеркального блеска стылое русло Коратала, приглушил дробный перестук сотен копыт, и с тонким насмешливым свистом замел следы... Ищи-свищи.
       Поутру рация у мерзлого окошка прокашлялась и заговорила начальственным тоном, его не могли смазать помехи в эфире: райцентр запрашивал отчетность, квартал на исходе. Бригадир Догончин, темноликий, с экономной, вразвалочку, походкой, узкими внимательными глазами, обернулся от двери, швырнул драную цигейковую шапку в угол – ему захотелось наговорить по рации много чего обидного. Но он знал, что их, сидящих в тепле райцентра, не переговорить: они знали много гладких слов, главное из которых – «план». Из-за него, плана, все беды. В счет долгов нынче забрали восемь олешек. И грозились забрать еще. А у него семья, семья, восемь детей, семь в интернате, лишь старшая с ними на ферме. Да какая там, муха-два-уха, ферма! Две покосившиеся избушки посреди тайги. Недавно, пока они с женой ходили к стаду, на «ферму» наведался медведь, порушил все, погнул даже руль на мотонартах, разбил окна. А месяц назад всю ночь бригадир жег костер, стрелял из винтовки, распугивал стаю осмелевших от голода волков...
       Догончины, нацепив лыжи-снегоступы и одинаково повязав ушанки у подбородков, уходили в пургу – ветер гнул стекла в слепых окошках, сорвал с веревки забытые внучкины ползунки, шевелил, переворачивал задубевшие на морозе оленьи шкуры, шумел в вышине, выбивал слезы из глаз, мгновенно засыпая снежной пудрой следы. Вверх-вверх вдоль Коратала, ведя за недоузки оленей, наперегонки с собственным дыханием и дыханием жены, идущей лыжа в лыжу, с липким потом меж лопаток. Да, ты  давно уже не юноша, и у тебя, немощного и жалкого, отобрали оленей. И вот уже жена, крича на подъеме, кричит, чтобы ты уступил торить тропу... Но он – мужчина из рода туруягиров и не уступит тропу женщине. У него есть опыт, бесценный в тайге, и он еще не старик!.. Уж лучше они уснут, обнявшись в снежной постели, чем потеряют стадо. Им никогда не рассчитаться с госпромхозом, никогда, и дети их, и внуки, будут платить долги... А потому прочь дурные мысли! – превозмогая боль в помороженных многими зимами суставах, вверх-вверх вкруг горы, наперерез стаду и тусклому солнцу.
       Две ночи под беззвездным небом в пятидесятиградусную заверть на лиственничной подстилке у затухающего костра...
       На третий день, поутру, они нашли оленей. Сбившись, те смирно стояли в безветренной ложбинке. Вожак узнал , наклонил ветвистую морду, виновато ткнулся мягкими губами в ладонь...
       - Да чо толку, экуды да бисим!.. – возвысил голос рассказчик. Нашальник толкует, долги растут как энти... пни...
       - Пени? – догадался я.
       - А, ты грамотный! Никак не могу помнить...
       В пивнушку бригадир заявился прямиком из милиции. Оленевода задержали после звонка из райкома. Бригадир пытался вернуть «им» орден Трудовой Славы. Швырнул награду на стол в приемной. И начал рвать непослушными пальцами грамоты...
       В милиции после ночевки в КПЗ бригадира отпустили – там тоже люди работают! Люди не звери.
       Оленевод уже не верил ни в суд, ни в прокуратуру, ни в КПСС. Крайняя структура к излету «перестройки» разваливалась на глазах. Остатки веры теплились у таежника к неким «редакциям». 
       - Пошли они на хер! – на громкой ноте завершил сбивчивое повествование бригадир. Последние три буквы, как и весь рассказ, перемежаемый теми же литерами, понятное дело, отредактированы.
 
       @info_Klio
       Уважаемая редакция!
       К вам обращается коллектив семейной бригады оленеводов В. А. Догончина Б-го госпромхоза. Мы всю жизнь работали в тайге оленеводами. Здесь вырастили и воспитали восемь детей. Трое учатся в школе-интернате. Скоро нам на пенсию.
      За последние годы есть рост поголовья оленей. Но отношение к оленеводам прежнее. Привезли неисправную мотонарту «Буран» 1981 г. без запасных частей, его не отремонтируешь. А здесь в тайге на гольцах запчасти но растут. Продуктами тоже лимитировали — сахар, чай, дрожжей, тушенку вообще отказали. У нас строители получают продукты без всякого лимита, а нас посадили на паек. В районе оленеводов осталось десять человек, а к нам никакого внимания, У нас в семье 12 человек, как на таких пайках жить в тайге, скоро на каникулы приедут дети и придется их по норме кормить. Хорошо было бы свое мясо на убой.
      Госпромхоз отобрал всех личных оленей в общественное стадо. У нас забрали 28 оленей, у Молокова О. Ю .— 11. Никаких денег за оленей нам не дали. Сказали, за долги, какие долги — мы не поймем. Ветврачей на оленеферме не бывает, обработку, кастрацию делаем сами. На падеж акты составляются с большим трудом или вообще не составляются, относят как на падеж. У оленеводов бывает падеж, но ведь олени не коровы, и отходы, как ни карауль, есть, болезни, волки, медведи. Этим летом и осенью медведи разорили все избушки, продукты, палатки, много оленей угробили. Одного медведя мы убили сами.
      Численность оленей увеличилась, пастухов сократилось, а зарплата понизилась. Дирекция госпромхоза не высылает нам ни расшифровки, ни наряды, только ведомость зарплаты. Мы не знаем, за что получаем. Но каждый раз нам утверждают, что мы в долгах. Главное, всю жизнь проработали в тайге, пасли оленей и без оленей остались. Посте забоя все камусы забирают, из них шьют унты, если два года назад продавали по 40 рублей, то сейчас по 140-160 рублей. В этом году только от продажи унтов из камусов госпромхоз выручил 10 тысяч рублей. Мы не считаем шкуры, рога, мясо.
      Под Икатом заповедная зона для эвенков, но здесь охотятся охотники коопзверопромхоза, у них есть мотонарты, машина ГАЗ-69, они добывают оленей, и мы не можем не утверждать, что бьют наших оленей, ведь соседство в 10 километров. Работники райкома КПСС и райисполкома — редкие гости. Руководство агропрома и райкома профсоюза мы вообще не видим, в том числе и наше госпромхозовское начальство.      
      Пусть нам вернут наших оленей.
      [i]В. А. Догончин, бригадир, член КПСС, кавалер ордена Трудовой Славы 3 степени, Л. Е.