Он не мог сейчас поместиться в кресле, он уже туда не укладывался: слишком много его рук да ног развалились по маленькому пространству, и мешали ему успокоиться. Они елозили, ворочались, и чесали толстенький живот под тёплой рубашкой. Словно бы яркие, но мерзкие видения, затягивали этого человечка в омут беспокойного сна – похлеще болотных чертей.
Ах вы, мои бесеняточки! ну теперь я вам всё покажу, - подумалось одержимому Назару в бесноватой толпе; и он скорчил кривую гримасу.
- Ты что? – Андрюша подтянул рубаху к самому носу, намереваясь спрятаться от подступающих призраков.
- Не бойся. - Добрый баловень протянул ему тёплую человеческую руку; а погладил шершавой ладонью с длинными когтями.
- боооюсь. Ты сейчас почему-то другой.
- Извини.
Назар, улыбаясь, уже спрятал свой тёмный хвост за спиной, с головой погружаясь в одуряющую пляску. Она кипела в нём, переливаясь через край; и он приоткрыл для дурачка свою крышку, чтобы кипящий пар обволок залу таинственным туманом. В котором кто зло и оскаленно, кто с усмешкой, проплывали фигуры людей и зверей – уходя, приходя, не прощаясь. Старинные платья, распады материй, стекали с их тел вместе с кровью – тут же кинжалы, штыки, ятаганы.
- это убийцы, - тихонько прошептал Андрюша, горько бросившись на шею Назара.
Но в том уже проснулись затаённые садистские склонности падшей ночной жизни, и он не жалея вылил из себя всю адскую сказку, сам обжигаясь в объятиях. Чем-то его зацепил этот дурковатый пацан, и баловень, грубо извращаясь над ним и собой, сам страшился себе в этом признаться.
- айяйяйяй! – заверещал дурачок противным голоском слегка придавленного башмаком, и очень напуганного этим гнома. Он с мясом выдернул на блескучем костюме Назара две пуговицы, вцепившись в него как заморская обезьянка, попавшая в пасть крокодилу.
- Ойёйёй! - передразнил баловень, чувствуя его припадочные щипки да укусы; и почему-то ему в этот миг всерьёз захотелось душить дурня до рыдающей боли. Чтобы тот почуял на себе, какие страдания людям приносит.
Ведь прежде Назар жил в спокойных раздумьях, в равнодушной медлительной лени своей банковской работы и ночных развлечений. Ему совсем не желалось бежать, помогать, а тем более воевать с кем-либо. Как в той поговорке: долой друзей, долой подруг – я сам себе хороший друг.
И так было. И было б всегда – даже до смерти. Если б не он, этот маленький русенький выродок. Ведь взрослый расчётливый и меркантильный дух – это совсем не сострадательная и благостная детская душонка. Когда та желает счастья всему миру, и кладёт себя на кровавый алтарь милосердия, тот уже здраво понимает, что на всех радости не хватит, нет её столько в земных рудниках – и нужно жить для себя, своей личной утробы.
Терпением, терпением, терпением – наполни бог мою доверху чашу; аминь – мысленно произнёс баловень, и пьяно рухнул в подставленные ладони дружков.
Его величаво и почтительно, как импортного фонбарона, увезли домой на лимузине.
А бедного дурачка, который всех щипал и кусался, грубо затолкали в полицейскую машину, и рьяно понеслись на всех виражах, набивая бедняге синяки да шишки – а потом посадили в обезьянскую клетку.
Назар проснулся с нехорошей головой и желудком.
Это только так говорится в интеллигентных кругах, что человек просыпается, делает потягушечки к солнечному небу – а затем со светлым настроением доброго утра встречается с прекрасным днём в ожидании спокойной ночи. Но на самом деле, если он вчера перебрал особо лишнего, то наутро у него изнутри всплывает вся выпитая, съеденная, и уже переваренная дрянь – от которой кажется, будто бы во рту нагадили кошки, собаки, и прочая уличная животень.
- оооой, мамочка, - простонал баловень, напирая на гласные звуки, не в силах выговорить шипящие. – куда бы мне спряааататься от этой боооли… -
Кто хотя бы раз страдал от тяжёлого похмелья, тот Назара поймёт. В глупой голове только одна мысль: перетерпеть бы, а завтрашний день снова будет прекрасным.
Он с усилием приподнял голову от подушки: слева лежала похожая на покойника черноволосая невеста в своей дурацкой тёмной пижаме, которая её стройнила. Какой только идиот наговорил этим бабам, что любовную постель надо делить с макияжем и модной одеждой, а не с голым вздыбленным мужем?
Назар откинул шёлковое одеяло; сочуственно посмотрел на свою плоть, пьяно лежащую между ног; и подумал, что девчат тоже можно понять, если рядом с ними всю ночь пихается и сморкается подобное невнятное бревно.
Он едва не захохотал, представив себя в этом виде на банковском сборище, среди вечерних платьев и смокингов. Вот такими иногда бывают люди – подумалось ему; все до единого, от президента до дворника. И от этой бравурной мысли – от холодного душа с чашкой крепкого кофе – ему стало легче.
- Повеселел? – медоточиво пропела ему невеста, похожая на обидчивую пчелу возле опившегося нектаром трутня. – Может быть, извинишься?
- Ну, прости. – Баловень уже столько раз куролесил и извинялся, что ему не лень было шевельнуть языком. Тем более, особого чувства меж ними явно не наблюдалось – так только, лёгкие игры в люблю. Она с ним за высокую должность, а он за красивость лица.
- И это всё?
В её голоске уже сквозила подкачанная женская истерика: как будто маленький воздушный шарик обиды надували выпуклыми губками подступающей злости.
- Ну а что ещё – я же извинился. Может, на колени встать?
- Гад ты, мой милый. Ты всех вчера матюками обнёс – и меня с подругами, и своего дурачка.
- Кстати – вы завезли мальчишку домой, на церковный двор?
В разуме баловня наконец-то немного прояснилось, появились тревога и стыд. Хотя, казалось бы: перед кем там стыдиться?
- А-га! – как утка крякнула едкая, кислотно-щелочная невеста. Таким голосом только известь гасить. – Твоего дурачка увезли полицейские.
- Куууда?!
- В обезьянник – куда же ещё?
Вот тут она отыгралась на нём, и радостно рассмеялась; но всё же поглядывая на себя искоса в большое настенное зеркало – не портят ли её мимические гримаски.
- Твою мать!! – потерянно взвыл Назар. – Ему же нельзя в клетку, да ещё среди чужих!
Он заметался по зале, на ходу сбрасывая парчовый халат, и натягивая трусы, брюки, моднявый ламборджиновый свитер. Потом вдруг резво остановился перед огромным панорамным окном, и глядя вниз сквозь его светлость, стал выгадывать среди шпилей и крыш сначала маленькую церковку с крестом на куполе, а затем полицейский участок с пистолетом на флюгере.
- Неужели он тебе нужен больше, чем даже я? – Удивлению возмущённой невесты не было конца и края. В самом деле: ну разве можно полюбить дурачка вместо красивейшей женщины?
- После джакузи и душа не забудь закрыть воду. – Назар уже успокоился, понимая что время вспять не повернуть, и незачем суетиться. – А то в прошлый раз подтопила соседей.
- С каких это пор ты стал о них думать? – чмыкнула невеста;.. но только эхо дверного замка ей в ответ.
В полицейском участке знаменитого баловня принял главнокомандующий полковник. Они уже были знакомы друг с дружкой по всяким прочим выручалкам, как-то: пьянство с дебошами в клубе, лёгкие наркотики на кармане и в лимузине – а ещё к тому и голые девочки в отдельных кабинетах. Поэтому, чтобы не попасть впросак на газетные страницы, на чужие языки, Назар уже заранее проплатил своему дружку-щитоносцу все свои будущие загулы. И теперь со всех сторон чувствовал себя как черепаха в бронежилете.
- Можно забирать? – спросил баловень наглой улыбкой, поднимая бокал полнокровного шотландского виски.
- Забирай всех, кто понравится! – махнул полковник щедрой рукой, отдавая на откуп богатому банку свой бедноватый полицейский участок.
Их дружеское заклятье сбрызнула вкусная алкогольная жижка медового цвета; и через пяток минут Назар уже подходил к обезьяннику.
Это такая небольшая клетка. В ней грустно сидят, устало спят, пьяно и грубо ругаются, и затравленно мечутся всякие виновные или потерпевшие животные, ужасно похожие на людей. Потом, со временем, когда они протрезвеют или просто приведут голову с душой в полный порядок, то снова станут в ряд человечества – но сейчас эти клеточные животинки только волки да овцы.
И вот такой настоящей овцой со встрёпанной русой шерстью, понурив бедную головёнку, в обезьяннике сидел отходящий от мира Андрюша. Ему теперь всё на свете было не мило: поэтому за руку, то поглаживая, а то прижимая пухлую ладошку к своей щеке, дурачка держала жалостливая девушка с голубыми волосами. А из тёмного угла, куда не доставала смутная полицейская лампочка, на них с ухмылками голодных зверей скалились торжествующие волки, тайно и злобно надеясь на поживу.
- А ну, отвалите от этих овечек! – пуганул волков бравый старшина, отважно гремя большими казематными ключами; и слюнявые клыки тут же трусливо спрятались в пасти.
- Оооо, мои дорогие!.. – заразительно воскликнул баловень Назар, стремясь приобщить к своей светлой радости сильно потускневших друзей. – Как хорошо, что мы снова вместе!
Но ответом ему было лишь тягостное молчание Андрюши, тихо семенящего в тряпошных туфлишках со стоптанными задниками – и нарочитое хмыканье Мальвины, не желающей простить, понять, забыться.
Тогда Назар, нимало не медля, отпустил интеллигентскую шлею и рванул напрямки. Как у него уже не раз бывало на собрании банковских акционеров, когда запаздывала выплата дивидентов:
- Вы меня всерьёз проклинаете за эту ночь?
Андрюша посмотрел снизу вверх; потом выпрямился, и буркнул: - Нет.
- Почему?
- Потому что ещё раньше другому поверили – а не тому, которого узрели вчера.
У Назара что-то болезненное, но сердечно хорошее засвербело в глотке, ещё не просохшей от перепоя. – Спасибо, - тоже невнятно пробубнил он; и откашлялся к девчонке:
- А ты кк-как здесь оказалась? У тебя ведь вся биография была чистая.
- По твоей доброй милости. Его нельзя оставлять одного с такой бедой. Или ты дурачок – не понимаешь?
[justify] - Я