САПОГ ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВА
К высокому крыльцу усадьбы подкатила бричка, из которой выскочили два господина и скорым шагом поднялись по ступенькам. Одни из них был в форме полицейского офицера, и как потом выяснилось, был становой пристав. На другом же был темного, почти черного цвета двубортный вицмундир с двумя рядами позолоченных пуговиц.
«Не иначе, судебный следователь» - вздохнул я и отправился встречать гостей. Разумеется, я ждал их появления и даже сегодня утром спросил Авдея – старого денщика генерала – не справлялись ли полицейские власти о произошедшем? Получив отрицательный ответ, я удивился. И вот, пожалуйста!
Полицейские чины вошли в гостиную – в большой зал на первом этаже. Через высокие окна скупо светило солнце. Ещё вчера мы с генералом под этими окнами гуляли по солнечным аллеям парка, а сегодня – холод и серость. Весна, как и полагается всем ветреницам, дарила тепло скупо и ненадолго, а после исчезала, оставляя после себя низкое тусклое небо и слякоть.
-Швед Назар Трофимович, - представился следователь.
У пристава фамилия была скучная и безрадостная – Спичкин. Я не знал, как себя вести, и потому тоже представился. На вопрос следователя, какое я имею касательство к их превосходительству, я коротко рассказал, какие родственные узы связывают нас с Львом Игнатьевичем.
-То есть, вы являетесь единственным наследником генерала Чабрецова? – тотчас поинтересовался следователь.
-Э-э-э…- я был озадачен и, не зная, что ответить, предположил, что, вероятнее всего, князь на этот счёт имел случай выразить свою волю. Присутствовавший Платон Иванович – секретарь дяди – заметил, что ему, как человеку занимающемуся бумагами Льва Игнатьевича, ничего не известно о завещании.
-Вот как? – сказал следователь и замолчал. Спичкин, не скрываясь, начал меня разглядывать с профессиональным интересом. Чтобы продолжить беседу в более удобной обстановке, я пригласил всех пройти в дальний конец залы и расположиться в креслах. На ходу я отдал распоряжение, чтобы принесли чего-нибудь освежающего.
-Господа, - начал я, немного взволновано, - дело в том, что исчезновение дяди, стало для всех нас полной неожиданностью. Буквально ещё вчера…
-Господин Дорн, - невежливо прервал меня пристав, - вы, кажется, вчера приехали? А их превосходительство сегодня уже пропали. Странно-с!
-Что…странно? - я опешил.
-Погоди, Фаддей Ермолаевич! – остановил станового следователь и обратился ко мне, - господин пристав имеет в виду, что мы в уезде с глубочайшим уважением, я бы сказал, с почитанием, относимся к их превосходительству. Лев Игнатьевич герой и князь является уездным предводителем дворянства и всё прочее. Поэтому мы были весьма поражены, получив известие о его исчезновении. Наш долг с Фаддей Ермолаевичем провести тщательнейшее разбирательство. Не скрою, тот факт, что вы, господин Дорн, единственный наследник, мы должны и будем учитывать при отправлении нами розыска.
Я уже успокоился и чувство растерянности, которое я испытал в первые минуты, сменилось досадой.
-Это ваш долг, господа, и я полностью полагаюсь на ваше усердие. – проговорил я, стараясь казаться сдержанным, - уверен, что вам излишне напоминать о praesumptio innocentiae.
-Фаддей Ермолаевич, помолчи! – следователь снова остановил полицейского. Тот порывался что-то сказать и сказать определённо не на латыни. Швед вновь обратился ко мне, - соблаговолите пояснить, Евгений Сергеевич, что привело вас сюда в Рождествено? Вы ведь в Самарской губернии служите?
-В Сызранской, - поправил я, - извольте! Мне утаивать нечего. Третьего дня я прибыл в Петербург по делам нашего уезда. Намерение навестить дядю, которого я не видел давно, возникло вот при каких обстоятельствах.
***
-Всякий родитель стремиться устроить счастье своей дочери. В том его предназначение и, если тебе угодно, Эжен, его долг перед Богом! Особливо, если это касается матери своего дитяти! - говорила Софья Николаевна, сидя передо мной и аккуратно зачерпывая серебряной ложечкой вишнёвое варенье из хрустальной вазочки. Варенье она отправляла в рот, едва приоткрывая свои сложенные сердечком губы. При этом другой рукой с отставленным в сторону мизинцем она держала чашку с чаем. Чашка была мейсенского фарфора с райскими птицами и цветами.
-Замечательные слова, Софья Николаевна, но позвольте спросить, какое они имеют касательство до меня? – спросил я, примостившись в углу дивана рядом с чайным столиком.
-Никакого, Эжен! Ты увлечён врачеванием и довольно с тебя, а вот Олюшке пора замуж! Легко ли по нашим временам найти жениха? Нет-с, не легко! Свахи не в моде, балы редки, да на балах флирт один без серьёзности! Ах, Эжен, ты не знаешь Петербурга!
Действительно, я не столичный житель! Сам в Петербурге я гость нечастый, а нынче наведался исключительно по делам нашего уезда. С вокзала извозчик отвёз меня на Фонтанку к доходному дому графа М.Н. Толстого, где дядюшка мой - отставной генерал Чабрецов - снимает квартиру. Я полагал, найти у него приют на те несколько дней, что собирался провести в присутственных местах. Однако ж, на моё несчастье дядя, несмотря на весеннюю распутицу и, видно, торопя лето, съехал в своё имение под Вырой. Получив такое сообщение от швейцара и находясь в некотором замешательстве, я вернулся на набережную Фонтанки. Средства мои не позволяли рассчитывать на проживание в приличной гостинице, а селиться в клоповниках где-нибудь на Лиговке совсем не хотелось. Недолго поразмыслив и не найдя иного решения, я пешком отправился к Аничкову мосту, чтобы миновав Невский проспект, углубиться в переулки между Литейным и Фонтанкой и отыскать дом, где проживало семейство Костяевых. Владимир Николаевич, а пуще всего сестра его Софья Николаевна ещё в период их жительства в собственном имении под Петербургом, принимали меня всегда радушно. Надобно сказать, что покойные мои родители соседствовали с Костяевыми не один год, и я многие дни своего детства проводил в играх с единственной дочерью Софьи Николаевны – с Оленькой. Сама Софья Николаевна овдовела до рождения дочери и это послужило разного рода домыслам и пересудам, но ввиду того, что семья и родственники покойного мужа приняли девочку как несомненную родную, они быстро сошли на нет. Брат её - статский советник Владимир Николаевич Гурьев - принял сестру и маленькую племянницу под свой кров, став для обеих чем-то вроде ангела-хранителя. И в этот раз, увидав меня на пороге своей квартиры, они обрадовались вполне искренно и тут же окружили меня добротой и заботой. Конфузясь и краснея, я объяснил мои обстоятельства и просил о приюте. Они с горячим участием отозвались на моё бедственное положение и отвели мне уютную комнату, выходящую окном в тихий сад позади Шереметьевского дворца. Квартира была мне знакомой, и я в дни юности нередко проводил светлые летние ночи у этого окна то в зубрёжке греческого или латыни, то просто в мечтательности. После того, как с моим размещением всё было устроено, мы прошли в столовую, где сели обедать. Оля выросла в рослую девицу, физически крепкую с задорным громовым смехом, что отпугивало возможных кавалеров, но не утратила прелести женской юности. Тем не менее, Оленька, которой уже несколько лет было за восемнадцать, оставалась в девицах на выданье. Несмотря на эти обстоятельства, она сохранила романтический характер, хотя несколько траченный разочарованиями и несбывшимися мечтами. Прибавку к характеру в годы своего нахождения в положении «девицы на выданье» она приобрела в виде категоричности в суждениях и решительности в поступках. Особливо это касалось замужества. Матушка её и дядя тратили много сил на поиски жениха, но она решительно отвергала их участие, считая, что настоящий суженный, - который должен быть на век и до гробовой доски, -объявится лишь по воле высших сил, а не по причине маменькиной суеты и постыдных хлопот дядюшки. Однако, высшие силы не спешили и воля их расходовалась явно впустую на какие-то никчёмные дела.
Отобедав, Владимир Николаевич, сославшись на необходимость поработать с бумагами департамента, удалился в библиотеку, оставив нас с Софьей Николаевной и Ольгой «чаёвничать». Проводив брата любящим взглядом, Софья Николаевна понизила голос до заговорщицкого и сообщила с озорной улыбкой, что «работа с бумагами» статский советник обычно подменяет оздоравливающим сном, а сам поход в библиотеку у них в доме прозывается не иначе, как «поспать перед сном».
После многозначительных кивков и улыбок беседа наша продолжилась. Чувствовалось, что произнесённая мудрость о матери и дитяти, высказанная хозяйкой возвышенным голосом и с выражением лица, достойным святых отцов церкви, произнесена не ради красного словца и не в первый раз. Подтверждением тому, был стремительный уход Оли и произнесённое ею с гневом прощальное «Маменька!». Разговор продолжился уже на двоих. За первой чашкой чая я узнал, что Оленька хороша собой, совсем как её мать, приветлива, умна и может составить счастье всякого достойного человека. Под всяким достойным подразумевался тип того человека, который облачен в мундир чиновника не ниже пятого класса, имеет Владимира хоть бы четвёртой степени, а можно и повыше, характера покладистого и внешности неважно какой.
-А каковы должны быть лета? – поинтересовался я, наполнив вторую чашку и радуясь тому, что, слава Богу, сам я никак не подхожу под её циркуляр.
- Жених вашего описания, верно должен быть в годах? – развил я свой вопрос.
-Ах, дорогой Эжен, возраст – это пустяк! – всплеснула руками молодящаяся Софья Николаевна, - будь он в годах или совсем преклонных лет, для Олюшкиного счастья это не имеет никакого значения!
-Что же, есть женихи? –спросил я с учтивым интересом.
- Как не быть! – поспешно воскликнула Софья Николаевна, - как не быть! Коллежский асессор Склочников Артемий Никодимыч, отставной флотский капитан, помещик Савелий Федотыч Скрамбл – он из англичан, да вот ещё Рукосуев Аполлинарий Львович - отставной пехотный подполковник.
