* * *
Обзор совершенно точно не будет полным, если в числе субъектов договорных отношений мира, бурлившего на руинах великого Рима, наряду с владетельными сеньорами всех уровней, несчастными хлебопашцами и жиреющей церковью мы не вспомним и про города, дивным образом трансформировавшиеся из разряда бесправных резиденций и ставок античной бюрократии в сообщества деловых людей, самостоятельно организующих своё бытие, где реализовывалась натуральная и отоваривалась денежная рента феодальных землевладельцев, а крестьяне могли менять плоды сельского хозяйства на плоды ремесленного рукоделия. Бесспорно, сектор организованной жизни горожан от поселения к поселению отличался разнообразием и варьировал, как в случае с Парижем, от административного центра штатской, военной и церковной властей до полной автономии, как в ситуации с Италией, где полисы фактически сами становились государствами, владевшими и существенными наделами. Однако при всех вариациях и прочих перипетиях местного значения именно на базе средневековых городов оттачивались в виде постоянных экспериментов те самые принципы управления, кои впоследствии с разной степенью успешности перенесутся вплоть до уровня стран или даже сообщества стран… или штатов. Вот тут-то, без всякого обращения к греческому опыту, зародилась и утвердилась выборность, правда, куцая изначально, основанная прежде на принципах имущественной значимости, но с чего-то же необходимо начинать и пробовать! Далее последовали отчётность начальства, получившего полномочия практически из рук большинства уважаемых земляков, её сменяемость и со временем даже зачатков разделения властей, однако не особенно вразумительных и не совсем функциональных. В конце концов, возник тот вид организации, который принято называть самоуправлением, допускавшим уже тогда не только ведение городского хозяйства, но предполагавшим взаимодействие с внешним контуром, когда, несмотря на степень зависимости от сюзерена или же при отсутствии оной, отношения строились также на договорной основе, где сообщество выступало уже в виде единого лица, обличённого полномочиями для заключения некого соглашения о принципах мирного ли сосуществования с владельцем земель, на которых расположилось поселение, или же о степени вовлеченности верховной и прочих властей в управление городом. Несомненно, любому администратору удобней и проще иметь дело с одним субъектом, нежели с каждым домовладением в отдельности, и подобное построение приветствовалось, тем более, что речь, разумеется, и прежде всего, шла о платежах по старому, доброму принципу, когда определялись объём и частота поступлений в казну феодала или же в закрома средневековой, но всё же любимой родины в лице, скажем, короля, что не касалось каких-то личных податей. За прилежность налоговых траншей общине передавались некоторые полномочия высших властей, а с ними и их обязанности, по большей части хозяйственного и гражданского свойств, за что уже с местного управления спрашивалось и – внимание! – взыскивалось так или иначе, что предполагало ответственность как снизу, а именно от выбиравших сограждан, так и сверху – от сюзеренов и церкви, вездесущей со своими интересами как в духовной, так в приземлённой областях.
Таким образом, можно констатировать, что западноевропейское средневековье, несмотря на страшное бесправие и невероятную жестокость, сформировало всё же некое общество, пронизанное зависимостями снизу доверху, но состоящее из людей, не являвшихся чьей-то собственностью напрямую и полностью. Конечно, для крестьянина, жившего и работавшего на земле господина без возможности его покинуть, это было тем ещё утешением, о чём говорят многочисленные восстания и побеги, кстати, и в города. Однако, некоторая степень свободы у несчастных всё же имелась, как и семья, как и хозяйство глубоко личных вещей вплоть до недвижимости, а следовательно, имелся уже свой некий ресурс, увеличение которого могло вывести бедолагу в более значимые фигуры, что и стало их персональной цель, закрепленной историей в психологии. Основным же, видимо, стоит считать наличие тех самых договоров, кои регламентировали отношения отдельных личностей, профессиональных сообществ, территориальных общин и иных институтов, включая, естественно, властные, что, безусловно, отделяло каждому субъекту договорённости пространство физически и во временном измерении, превращая его в тот самый ресурс, воздействовать на который и коим пользоваться мог исключительно тот, кому он принадлежал уже на законных основаниях – здесь кроются корни святости собственности, которая без всеобщего консенсуса в отношении неё таковой не является, исключая всякий смысл в её накоплении и сбережении.
Стоит заметить, что система хоть и называется здесь плоской, однако имела и продолжает иметь договорные отношения не только горизонтального направления – между равными субъектами, но и вертикально ориентирована и прежде всего вертикально. Разумеется, подобное положение не исключало ответственности от вышестоящего управления, но и на себя любимого она распространялась или в равной степени, или даже в большей, что заставляло улучшать свою жизнь, не надеясь особо ни на короля, ни на епископа, ни на подлого угнетателя местного разлива, даже если он и изображал из себя отца родного, как и до сих пор водится. Да-да, именно так – любой договор, как мы понимаем, даже при отсутствии равноправия, гласит о том, что одна сторона возлагает на себя обязанности в отношении второй, делая сие именно добровольно, собственно, как и противная. Тем самым, на смену непосредственного администрирования со всеми его атрибутами, такими как непрерывное принуждение, присмотр, толстые книжки или папирусы с приложениями в виде учёных и заумных толкователей текстов, пришло, перефразируем классика, согласие, которое есть продукт при полном непротивлении сторон! И это устраивало большую часть населения, ведь нормы права творились здесь и сейчас, видимо, поэтому договаривающиеся стороны стали называться высокими, а как иначе называть создателей законов, даже если они касались числа субъектов, ограниченного до двух?
Судебная система, возникающая в подобных обществах, выступает исключительно третей стороной, находящейся над схваткой, которая, во-первых, не должна иметь заинтересованности, а значит и не может являться непосредственно частью государственных структур, оставаясь частью государства, ведь именно властные органы частенько становятся участником как договорных процессов, так споров по ним. Во-вторых, для легитимации выносимых решений суд должен иметь безусловное доверие всего социума, что достигается как безгрешностью судей, хотя бы декларируемой, так и институтом присяжных в некоторых случаях, когда членов жюри, состоящего из обычных людей, любая из сторон может если не выбрать, то хотя бы отвести.
Побочным эффектом возникновения системы плоского устройства, основанного на договорах, прежде всего вертикальной ориентации, можно считать зарождение с последующим становлением того самого гражданского общества, которое отстранило некогда власть имущих от вмешательства и контроля над взаимоотношениями, прежде всего на низовом уровне хозяйствования, оставляя за ней финансирование опять же в согласованных консенсусом рамках. Постепенно возникал социальный симбиоз, позволяющий населению проявлять и развивать большую самостоятельность в реальных делах общественной жизни, а начальству сосредоточиться на вопросах серьёзного и глобального масштабов, что экономит на кадровых издержках в руководстве! Этого нет в вертикальных системах, что при усложнении бытия неминуемо приводит к разрастанию бюрократического аппарата, к которому и апеллируют обыватели, обвиняя руководителей при случае в несостоятельности, что почему-то относят к некой холопской философии народа, хотя он-то как раз и не утруждает себя излишними действиями, занимаясь исключительно личным благополучием, в то время как администрации вынуждено множества уровней поневоле и масштабируются, и неустанно реагируют. То есть речь идёт всего лишь о распределении обязанностей, выполнение коих приводит к возникновению властных полномочий, и ещё большой вопрос, что для отдельной личности удобней и оставляет больше свободного времени, которое является абсолютным ресурсом… Из чего многое вытекает, например, сложность и дороговизна структуры нашего государственного управления, что тоже является консенсусом, ведь иди ты собери собственников жилья для обсуждения вопроса о стоянке автомобилей во дворе – нашим проще написать кляузное письмо участковому, а потом такое же на участкового! А вот у многоэтажек европейского благополучия личный транспорт вне определённых зон отсутствует, и у кого таки философия подчинения, а у кого степень свободы выше?
Вспоминая историю России, как государства, относящегося к вертикальному миру, и сравнивая её с европейской в разрезе взаимоотношения элит с подчинёнными классами, в нашем случае мы увидим не только почти полное отсутствие вертикальных лифтов, что уже давно является общим местом у авторов, но и безразличие у низших слоёв к значительным проникновениям в аристократические сферы или хотя бы освоения подступов к ним. Произведения вроде «Принц и нищий» или «Мещанин во дворянстве» у нас даже сейчас не актуальны и смешны в принципе. В целом народ петровские реформы не принял, живительной благодати их не оценил – бороды не сбрил, одежонку не сменил, а главное, замкнулся в своём естественном, как ему казалось, состоянии, когда для властей выполнялись лишь самые необходимые действия, часто ритуального характера, и даже очень состоятельный купец мало чем отличался от крестьянина или городского обывателя и не особенно мечтал о знатных титулах. Закончилось всё фразой, приписываемой Андропову, мол, мы не знаем страны, в которой живём, где в промежутке между ним и Петром, естественно, Великим столетия параллельных реальностей, когда бытие одного этноса разделилось на фракции настолько, что в ходе пугачёвского бунта – бессмысленного и беспощадного, а также во время гражданской войны после Великой Октябрьской социалистической революции одна часть пыталась извести под корень исключительно ту, образ мыслей которой и даже язык был ей абсолютно непонятен.
[justify] А что же с так называемой вертикальной или пирамидальной
