Но всё изменилось в эпоху феодализма, когда в целом пропала римская иерархия чиновников, а своды законов сожгли брутальные варвары, готовя мясо на кострах, что включало и инструкции для человеческого поведения при отсутствии присмотра государева, переходившие иногда в традиции или же из них проистекавшие. На месте же античного, изысканного до совершенства великолепия возникли феоды, раздававшиеся с населением немытыми вождями своим ещё менее опрятным сподвижникам рангом поскромнее для управления, защиты и поборов, часть из которых засылалась суверену. В отличие от рабовладения, где работающее существо являлось исключительной собственностью хозяина, его живым инструментом, который следовало, кроме прочего, содержать и обиходить, – при феодальной формации собственник большего надела не интересовался жизнью и состоянием крестьянина, которому выделил участок, позволяя тому трудиться образом удобным для производства продукта, часть из которого шла на выплату ему ренты, что снимало с господина необходимость в радении за исполнителем, которому он, по большей части, ничего уже в смысле производства не диктовал, а требовал лишь конечные плоды в определённых объёмах, а это уже договор. Налицо субъектность как владельца земли, так и её обработчика, а над ними, как мы помним, вассал моего вассала не мой вассал, что констатировало определённое множество господ разного уровня, но в рамках своих полномочий, определённых наличием и размерами собственности. То есть, с некоторой долей упрощения, феодальное общество можно назвать системой разных договорённостей множества королей, которых именовали, правда, то графами, то виконтами, а то и простыми, но благородными рыцарями, имевшими, в свою очередь, рентные договора с производителями продукции, наделёнными некой собственностью, а с ней и правами, и, как водится, ответственностью – перед собой, прежде всего, и своим семейством, что заставляло, как говорили классики, трудиться более прилежно, нежели рабы. Таким образом, римская сословность, как мы помним, разрушаясь с отмиранием рабовладельческого строя, не столько включала социальные лифты для фигурантов и потомков великого переселения народов, сколько, вообще-то, уступала арену для создания властных механизмов заново и уже на иных принципах, которые, в отличие от действовавших ранее пирамидальных систем – условно вертикальных, выглядели более плоскими, ламинарными. А это уже, очевидно, структура управления, впервые зависевшая не от места в иерархии руководства, приносившей доход или некую собственность, а прежде всего от владения этой самой собственностью изначально. Кроме того, полезное для обогащения имущество, оставаясь средством производства, требовало привлечение человека, который уже чистым ресурсом не являлся, а становился хоть и не совсем равной, но стороной договора, во владении которой находится прежде всего собственная жизнь, что являлось новаторством по сравнению с предыдущими эпохами! Во всяком случае, так было изначально в эпохе европейских королей…
То есть уплощение системы, кроме прочего, позволило серьёзной по количеству части производящего населения получить степень личной свободы, отличной от состояния, когда они, будучи живым инструментом, не имели возможности распоряжаться ни своим временем, ни своей волей, ни своими способностями. Не станем оспаривать тезис марксизма, утверждающий, что феодальный строй более прогрессивен, нежели рабовладельческий, согласимся с тем, что, несмотря на ужасное положение культуры и хозяйства в средневековой Европе, выработка у одного крестьянина была выше, чем у раба, которому требовался ещё, между прочим, и надсмотрщик, что систему усложняло уже на самом нижнем уровне, как бы воспроизводя её вертикальное строение! В связи с чем предлагается зафиксировать очевидный факт, гласящий, что отсутствие принуждения как со стороны вышестоящего члена общества, так и внешних обстоятельств приводит к более высоким результатам нежели в противном случае. И если уж сие считать доказанным, то можно ли предположить, что в природе человека есть нечто, именуемое, например, творчеством, что заставляет отдельного индивидуума, как статистическую единицу, более производительно создавать, как минимум, прибавочный продукт?
Однако подобные заключения уместны лишь при обсуждении схемы на уровне математического маятника, чего в чистом виде у феодализма не существовало даже в начальный период, ведь, как мы помним, практиковалась и так называемая барщина, а что это если не рабский труд? И даже в века совершенной и повальной раздробленности плоского мира Европы всегда имел-таки место пирамидальный институт, унаследованный от Римской империи, а именно иерархия католической церкви, коя в достаточной степени, являясь для стран континента связующим раствором, вторгалась в хозяйственную деятельность и владетельных сюзеренов, и простых обывателей. При суеверном мировосприятии у подавляющего числа населения средневекового общества, в связи с потребностью толкования и при необходимости регламентации аспектов повседневной жизни, не подпадавших под правовые нормы, возникла естественная зависимость от служителей культа, оказывавших этот вид духовной помощи радушно и непринуждённо, разумеется, не забывая монетизировать свой сервис и, разумеется, во славу всевышнего. А это, безусловно, вело к перераспределению пула доходов всех слоёв общества и требовало договорённостей с церковными иерархами о степени финансовой вовлеченности их структур, а также о границах влияния и полномочий. Ну, а со временем – чего не жилось-то? – пирамида власти возродилась и в светском отделе, а короли из разряда первых среди равных как-то вдруг прижились на верхних ступенях, предшествующих лишь божественной дислокации, а если вспомним авиньонское пленение пап, то и на одном уровне с приемниками ключника Петра, первенство коему было даровано господом нашим Иисусом.
Как с теми русскими, – с нами, у кого, чтобы мы ни делали, всегда рано или поздно получается автомат Калашникова! – так и с цивилизацией Homo sapiens, даже при самых тотальных вольностях наблюдается стремление к ограничению личности при постепенном, но неуклонном переходе к вертикальной системе управления. Кстати, в качестве иллюстрации этого тезиса вернёмся в современность и вспомним знаменитый патриотический акт, принятый в США после атаки самолётами башен-близнецов, существенно ограничивший серьёзный перечень свобод граждан, между прочим, как утверждает историография Соединённых Штатов, буквально выстраданных всем предыдущим человечеством! Так в чём же дело? Неужели всему роду людскому, включая граждан просвещённого до невменяемости и священного запада, свойственно стремление к тому самому состоянию, которое столетиями приписывается нашему этносу, а именно стремление к покорности до рабского положения?
Наверное, дело всё же не в природных склонностях кого бы то ни было, а в банальном накоплении ошибки при последовательном воспроизводстве системы, когда каждый последующий вариант копируется не с некого эталонного, а с предыдущего, который в силу обстоятельств обязательно имеет отличие от, в свою очередь, породившего его. Таким образом, погрешности постепенно складываются в поколениях или быстрее, переходя однажды из количества в качество, и вот уже некий механизм попадает в неработоспособное положение, что практически всегда требует ручного управления, нередко чрез разрушение всех или части действующих договорённостей, это и осуществляет некая личность, провозглашавшая себя не только арбитром, но и творцом распоряжений прямого действия. Да, именно прямого – ради необходимой живости, чего в случае выработки консенсуса достигнуть невозможно, разве что при использовании формулы: царь указал, а бояре приговорили! Иногда это происходит по всеобщему и почти молчаливому согласию, как в случае с зарождением имперской Германии в 1871 году, другой раз без оного, и мы подобное называем неконституционным захватом власти, что, по всеобщему мнению, совершил Пиночет, наречённый диктатором. Кстати сказать, накоплением ошибки может являться и отсутствие необходимых изменений в той или иной структуре, которая всё же взаимодействует с внешним миром, а он-то неизбежно трансформируется…
Первую часть процесса с погрешностью проиллюстрируем длительным проживанием замкнутого сообщества, например племени на далёком острове, где со временем любое соитие в биологическом смысле становится инцестом, что приводит к неизбежному вырождению. Однако и в развитие ситуации досточтимому океану есть что сказать, и он оказывается не без добрых людей, и вот уже крепкого парня, умудрившегося побороть бурю, выносит на песчаный пляж, где тот бьют морды хилым местным мужичкам, а то и убивает их, овладевая почти каждой из женщин, что позволяет сообществу дикарей несколько поколений находиться в зоне относительной генетической безопасности.
[justify] Что ж не так с удобствами плоского мира, почему он не умеет бороться с накоплением ошибок? Дело в том, что любой договор, как и их общественная совокупность, включающая и законодательные акты, изначально имеет ограниченный набор алгоритмов реагирования, вследствие ограниченного же опыта, и нацелен он, в том числе на удаление субъективного начала, если речь не идёт о заключении брачного союза. То есть создаётся универсальный, но только на данный момент механизм, функционирующий независимо от личности и позволяющий индивидууму выбор лишь из прописанного числа вариантов, что удобно при мирном небе и без внезапных катаклизмов. При подобном развитии событий допускается и коррекция, но неспешная, постепенная, что не страхует всё же от незаметного накопления погрешности; вообще-то, в быту плоские образования, это про бюргеров, про пиво в пятницу и про тишь, глади и божью благодать со спокойной эволюцией. Известное правило, гласящее, что никто не может быть выше закона, блокирует быстродействие системы