Второй, дальше от деревни и стоит восклицательный знак. Деревья нарисованы. Какая-то винтовка в прямоугольнике недалеко от самолёта схематично указана под ёлкой. Какая-то скала, как мост, только с проломом посередине.
Долго рассматривать не буду. Решил Слава для себя. Дома разберусь.
Убрал карту в коробочку и засунул в карман штанов.
Уже пошёл на выход, но оглянулся. Увидел лом с приваренным топором, которым он открывал крышку люка, схватил за конец и поволок на улицу. Не нужно привлекать к себе внимание. Ни к чему всё это.
Он запихнул лом под крыльцо, где и нашёл его. Пока он ковырялся, его кто-то окликнул тяжелым голосом:
-- Эй, малец, что ты там делаешь?
Славка выпрямился и обомлел от страха. Такого страшного, ужасного мужика он ни разу не видел.
Огромный, выше отца и дяди Паши. Широкий в плечах, с огромной по грудь чёрной-пречёрной бородой. Такие же чёрные брови, из-под которых не видно глаз.
На голове большая шляпа. Она когда-то тоже была чёрная, а сейчас где-то серая, где-то рыжая, серая. Но с большими полями. Вся старая и бесформенная. Одет был этот страшный великан в старый брезентовый дождевик. На ногах стоптанные кирзовые сапоги, брюки с заплатами, прихваченные широкими стежками, заправлены в сапоги.
В руках у него как посох – большая. Толстая палка. Мужику почти по плечо.
Палка была много выше Славки.
Глаза у этого чудовища, когда развернул голову в сторону мальчишки, тоже были чёрные.
Руки были огромные. Широкие.
-- Что молчишь? Обомлел?
Славка, просто молча, смотрел на незнакомца, готовый в любой момент дать стрекача и удрать от него к родителям.
-- Что делаешь в мёртвом доме? Что искал?
Мужчина грозно смотрел на него.
От страха Славка начал волноваться. Сквозь спазм выдавил:
-- Н-н-ничего. П-п-п-просто смотрел.
-- Ты, что заикаешься?
-- Д-д-да!
-- Испугали?
«Ещё чего!» – подумал Славка. «Я – сын офицера! И ничего не боюсь!» «Ха! Три раза «ха»!
-- Н-н-нет! Я п-п-просто з-з-заикаюсь! Никто меня не п-п-пугал!
-- Ты с Дадоновыми приехал?
Славка просто кивнул головой. Этот страшный человек просто сковал его ужасом. Скорей бы к родителям уже!
-- Пошли! Нечего по заброшенным домам лазить. Не ровен час что-нибудь обвалится! Пошли!
Славка стоял.
-- Боишься?
Славка молчал.
-- Ладно. Я вперёд, а ты следом! Ты ничего не взял в доме?
Славка отрицательно помотал головой.
-- А хотел что-нибудь взять?
-- Д-д-да! Т-т-там часы на стенке. Ходики. Я их завёл. Но они не ходят. Сломаны.
-- Да. Часы. Такие часы уже не делают. Они когда тик-такают, так и на душе спокойно. Как будто в доме ещё одна живая душа. И говорит тебе, что всё в порядке. Ты не один. Понимаю, малец. Понимаю. Но ты их не взял?
-- Н-н-нет. Они сломаны.
-- Ну, и ладно. Пусть висят. Сломанные часы в мёртвом доме. Им там как раз и место.
Он покрутил головой, как будто ещё ища кого-то.
-- Пошли.
Он махнул палкой, показывая направление к дому дяди Паши. Славка на почтительном расстоянии держался от него, шёл следом, готовый в любой момент драпануть от этого страшного дядьки.
Рука в кармане, крепко держит алюминиевую коробочку.
Вот и дом дяди Паши.
Подошли к калитке. Отец с дядей Пашей на крыше приколачивают доски. Видно, что часть толи на крыше они уже заменили. Новая чёрным пятном чётко выделяется на фоне старой, серой, выгоревшей.
-- Бог в помощь – зычно сказал незнакомец.
Взрослые перестали колотить. Обернулись. Дядя Паша козырьком поднял ладонь над глазами, солнце светило ему в глаза.
-- А! Дед Епифан! Сейчас спущусь!
Славкин папа тоже стал спускаться следом.
Дядя Паша подошёл к калитке, отец следом.
-- Здравствуйте, дед Епифан!
Дядя Паша был почтителен. На фоне этого здоровяка он выглядел очень скромно.
-- Здравствуй, Павел! Крышу делаешь?
-- Делаю. Родовое гнездо. Нельзя бросать.
-- И это правильно. – дед Епифан кивнул своей большой головой.
-- Кто знает, может, на пенсию пойду, да, сюда и переберусь. Красота здесь. В городе такого не увидишь. Да и чисто здесь. Чистый воздух. Чистая вода. Да, и вам будет веселее.
-- Перебирайся. А то охотников до чужого добра тут много. И летом приезжают и зимой, чтобы поживиться чужим добром в домах. Чуть ушёл в тайгу, глядь, а птицы уже встревоженные кружат над деревней. Вот и возвращаешься, чтобы шугануть нечисть приезжую. Худой люд пошёл ноне. Вороватый. Работать не хотят, только бы чего утащить, что плохо лежит. Тут были умники, пытались дома разобрать, да, увезти. Еле отбил.
-- Тяжело было?
-- Да, нет! – дед Епифан пожал плечами. – Их четверо всего было. Я жердиной от них отбился, потом в машину загнал, чтобы убрались. А зимой этой завал из лесин соорудил. На снегоходах не пройдут, на машине не проедут. По бокам брёвна на противовесах поставил. Мимо на лыжах или в снегоступах не пройдёшь, тронешь ветку, а бревно сбоку прилетит. Не зашибёт насмерть, я осинку поставил, она лёгкая. Но зубы и рёбра помнёт. Вот, ежели, берёзку приспособить, да, заострить, то звериному обитателю пир будет. Но грех на душу брать не буду. – он широко перекрестился.
-- Рыба-то на пруду есть, дед?
-- Рыба есть. Много не бери.
-- Да, нет. Не больше ведра. Карасей.
-- Бери. – дед великодушно махнул рукой. – А на речке чего не хотите? Там и хариус есть.
-- Снасти взяли на медленную воду. Спокойно посидеть, да, пацана к рыбалке приучить. – дядя Паша кивнул на меня.
-- Так, это значит, ваш мальчишка?
-- Наш. Наш. Помогал ворота чинить, потом отправился осматривать окрестности. На крышу его брать побоялись.
-- А иду, смотрю, кто там под крыльцом Авдотьи шерудит. Вот и подошёл, поинтересовался. Понятно. А дочь твоя где?
-- В лагере летнем отдыхает.
-- Понятно. Я ей прполиса заготовил. Настойку сделал. Ты же говорил, что у неё горло слабое. Прополисом смазывайте – верное дело. И перги дам тоже. Для здоровья – пользительное средство будет. Ну. И просьба, Павел к тебе.
-- Говорите, дед Епифан.
-- Воска я приготовил. Отвезёшь в город, в церковь. Там немного. Около пуда будет. Не больше.
-- Конечно, отвезу. Ну, а я вам соли привёз, крупы.
-- Вот за заботу такую – поклон тебе. Никто уже из земляков не приезжает. Плохо. Ладно. Пойду я. Завтра принесу, что обещал. Ну и мёда прошлогоднего. И брусники с мёдом.
-- А вот за последнее – отдельное спасибо, дед Епифан! – дядя Паша встрепенулся.
-- Да. Мальчугану накажите, чтобы по мёртвым домам не лазил. Не ровен час придавит его. Дело такое… Брошенное. Дома будут мстить людям за то что их бросили. И не дело это…
Он махнул рукой, в которой был зажат посох. И пошёл обратно.
-- Славка, ты чего такой грязный? – отец подошёл к сыну.
-- Да, ладно, папа, сейчас умоюсь.
Славка быстро потёр щёки ладонями, как будто от этого лицо стало чище.
-- Я тебе дам сейчас «ладно»!
-- Дядя Паша, а кто это? – Славка махнул рукой в сторону удалявшегося великана.
-- Ведьмак это, Вячеслав, Ведьмак! – дядя Паша покачал головой. – Сколько я его помню, а всё такой же. Здоровый. Ни одного седого волоса. Только стал сутулится он.
-- Он? Сутулится?
-- Раньше он больше был. Откуда пришёл не знал никто. Пришёл и стал строить себе дом. На окраине. Почти в лесу. Обычно соседей просят о помощи. Этот сам. Сам валил лес для дома. Тщательно выбирал деревья. Сам добывал, сам шкурил – кору снимал, сам, на себе лесины вытаскивал из тайги. Сушил. Сам чашки рубил, сам сруб ставил. Никого ни о чем не просил. Людей сторонился. К себе никого не подпускал. А пока дом строил, то у бабки Авдотьи на постое был. Помогал по дому. Ремонтировал дом. По хозяйству помогал. Все шушукались, что роман у них. Ничего не было. Болтовня одна. А когда дом построил, то вообще отдалился от всех. Пасека у него была и есть. Травы он собирал, сушил. Если у кого какая хвороба случалась, так все к нему обращались. Но все шли к нему, когда всё уже. Нет мочи терпеть. Он и отвары делал и припарки всякие. Многим помогал. Его благодарили. Он сам начал сруб делать под часовню. Председатель приходил, стыдил, мол, Советская власть на дворе, а ты часовню ставишь. Он молчал. Только тюк, да, тюк топором. Не любил говорить. Вот сейчас он разговорился. А так – всё молча. Даже, когда я первый раз после смерти родителей приехал, так он и не пришёл ко мне. Издалека посмотрел, что я делаю. И ушёл. Я вечером к нему пришёл. Сахара, крупы, муки принёс. Только тогда он поблагодарил. Наутро принёс мёда, да, брусники на меду.
-- А что это такое?
-- Это он бруснику собирает. В бочки, закопанные в землю, засыпает, а сверху мёда много льёт. И всё это у него стоит. Год, два, три. Получается для иммунной системы очень хороший стимулятор, ну, и хмель присутствует. Съедаешь миску такого вот желе, и ноги как ватные, но наутро сил столько, что можешь марафон бежать, и организм очищается от всякой дряни. Однажды он пришёл ко мне, я с дочкой был, говорит, хотите посмотреть на медвежонка? Пошли мы. А там у него сарай, и там эти бочки закопаны. Медвежонок – пестун. Это годовалый, забрался, землю раскопал, и сколько смог съел этой брусники с мёдом. И свалился рядом.
-- Умер? – Славке жалко было медвежонка.
-- Нет, Вячеслав. Не умер. Он стал пьяным. Уснул. Мы с ним фотографировались. Светка поначалу боялась, за меня пряталась, а потом даже за лапу его держала.
-- А потом, что с медведем сделали? Убили?
-- Да, что ты заладил! «Убили! Убили!» Никто его не убивал! Погрузили на тележку и вывезли подальше в тайгу. Земли потом на бочки побольше накидали.
-- Это хорошо!
-- А почему Ведьмак? Потому что людей не любит?
-- Да, кто же го знает. Вся деревня его так звала за глаза. Но боялись. Силища невероятная в руках у человека. Он всех отвадил от Славкиной пади. Все тихо охотились. В каждом доме были ружья. Тайга же кругом. А этот нет. Только волчьи ямы. Силки, петли, брёвна на противовесах. У него ульи стояли там. Медведи шли на мёд. Так ни одного улья они не взяли. Вот такую оборону он устроил вокруг. А тут как то скот стал пропадать. Медведь стал скотину драть. Отбилась корова от стада. Он её и драл. Охотников полно в деревне, они и засаду на медведя устраивали. А он как заговорённый. Уходил от них. Обходил все ловушки, волчьи ямы с кольями на дне. Прямо как знал, что ему готовят. Как заговорённый. Обычно зверь так себя не ведёт. Бабки судачили на завалинках, что это оборотень вернулся. Того самого Славкина вспоминали. Это бабки. Им бы лишь бы лясы
