крайне ломано:
- Откуда вы? - спросил долговязый.
- Архангельская губерния, - нахмурился Борис, - Полагаю, я больше не здесь.
- Верно полагаете.
- Куда я пришёл?
Юноша поморгал удивленными и ясными голубыми глазами, демонстрируя свои светлые ресницы:
- Норвегия, - он помог раздеться Борису и предложил чаю.
Мужчина крайне удивился:
- Как это... - он был крайне озадачен и удивлен, но скрывал своё удивление смущением.
- Город Буде, - юноша ухмыльнулся, - А вы из города?
- Не совсем, - хмыкнул Борис, кивая долговязому на закипающий чайник, - Полагаю, вы даже не знаете, где эти места, так что углубляться в названия не стану.
Юноша сам налил чай, что немного удивляло Бориса:
- Верно полагаете.
Мужчина улыбнулся, принимая чай из худых рук:
- Благодарю, - он посмотрел в светлые и тревожные глаза юноши, - Как твое имя?
- Уве, - сжался тот рядом с ним, подобно воробью, - А вы?..
Тот вылупил на него свои карие глаза, и Уве только заметил, насколько они большие.
- Борис, - тот хлебнул чаю, поправляя очки, - Мама называла Боренька.
Несколько минут напряжённого молчания, после чего Борис без стеснения спросил:
- А кушать есть что?
Уве покосился на него, тяжело отвечая:
- А вы собираетесь остаться?
Тот ухмыльнулся, похлопав юношу по спине:
- Если не у тебя, то где-нибудь ещё, - Борис улыбнулся, пошевелив носом, - Дома все равно никого, а ты интересный. Всяко веселее, чем в пустоте.
Уве посмотрел в бездонные глаза напротив сидящего Бориса.
Выдохнул.
Произнёс:
- Оставайтесь, - улыбнулся, схватившись рукой за заднюю сторону шеи, - Оставайтесь навсегда.
Глава 3.
Сожительство давалось им крайне легко и приятно, но немного скованно.
Неуверенно.
Стеснительно.
Уве успешно помогал Борису с языком. Хоть ученик из него непутевый, но язык оказался простым для понимания.
Солнце редко являлось, но иногда они гуляли вместе.
Сегодня тоже.
Уве иногда пытался пригладить непослушные волосы соседа. Однако, каштановые лохмы никак и никуда не приглаживались.
Внезапная тревога.
Неясно откуда взявшиеся тяжелые мысли.
Тревожные мысли.
Был рождён грешным.
Был рождён убийцей.
Он ушёл.
Скрылся.
Борис думал, что тот скоро вернется.
Он часто уходил, ничего не сказав.
Однако прошёл час.
Второй.
Третий.
Борис стал беспокоиться.
Стал искать.
Приоткрытая дверца.
Уве заметил его в миг.
Прошёл, шмыгнув носом.
Упал, растворился в объятиях.
Борис обнимал, держал в своих руках трясущееся и плачущее долговязое тело.
Казалось, в его руках оно настолько маленьким, худым и холодным.
Напуганным.
Трясущемся.
Беззащитным тельцем.
Такой вот он.
Уве.
Глава 4.
Это утро было удивительно спокойным.
Прошёл год, может два, как он поселился тут.
Снежная зима, прогулки.
Разговоры дома только на норвежском.
Сидят дома.
Обедают.
Стук в дверь.
Уве асоциален.
Борис открыл.
- Здравствуйте! - небольшая девушка на сантиметров десять ниже его стояла с сумкой в шерстяной пальто и шмыгала вздернутым веснушчатым носиком, подобно Уве, - А можно.. Э..
Девушка замешкалась, но Борис предугадал её тревогу:
- Тебе Уве нужен?
- Да! - выдохнула девушка, - Он здесь?
Борис улыбнулся:
- Разумеется, где ему ещё быть?
Он стал звать долговязого друга, подводя его к двери:
- ...Говорит, к тебе.
- Ингрид! - вскрикнул юноша, подхватывая девушку на руки.
Она смеялась, пока Уве кружил её на руках и целовал в обе щеки и в светлую макушку.
Опустив её на пол, юноша объяснился:
- Борис, - начал он радостно, - Это Ингрид, моя любимая сестра. Ингрид,- Уве схватил сестру за руку, - Это Борис, мой... Сосед.
Ингрид доверчиво пожала руку Борису:
- Приятно познакомиться!
Уве, как заботливый брат, затащил её в тепло, накормил, напоил чаем.
А после стал катать её на спине, устраивать будущий ночлег и звать в свою любимую церковь.
Казалось, Борис никогда не видел его таким счастливым.
Только когда они чай пьют.
Глава 5.
- Так оно и было... - Борис зевнул, глядя в окно. Метель остановилась. Снег медленно спускался на землю.
Вскоре воцарилось молчание.
Свойственное им молчание.
Через тишину они понимали друг друга лучше, чем через слова.
После пришло мирное сопение.
Уве поглядел на спящего друга и стянул с него очки.
Уве улыбнулся спящему другу в кресле.
Ему казалось, что Борис сквозь сон улыбался ему в ответ.
А он правда улыбался.
Смерть Мориса (альтернативная концовка)
Казалось, в этот день солнце заглохло.
Солнце больше не появлялось на небе, солнце больше не могло пробиваться через вечную мглу, через вечный туман и тучи.
Сегодня умер поэт.
Значит, он умер красиво?
Нет.
Значит, он умер за свою любовь?
Нет.
Значит, тысячи душ вспоминают его?
Нет.
Он умер тихо.
- Габри, мне всё еще холодно...
- Габри, я замёрз...
- Габри, я....
Та лишь держала обмороженную тушку на своих руках в попытках согреть.
Снег за окном ещё валил.
Казалось, он ничего не чувствует. Лишь слышит.
Слышит самый нежный голос на свете.
Самый нежный голос на свете иногда перебивали вздохи с предыханиями.
Чай, пуховое одеяло, что-то тёплое в ногах...
Полностью синие конечности, волдыри, боль в горле...
Боль проходила по телу сначала холодком, а после обжигающим кипятком, не дающим дышать.
В попытках дотянутся до своего тепла, он дотянулся лишь до холода, который убивает его.
Сегодня умерло чудаковатое нечто.
Сегодня умер Герр Кьеррсон.
Исповедь Габриэль
[color=var(--vkui--color_text_subhead)]ГЛАВА 1
________________
Габриэль целовала его в холодные губы, пыталась согреть, плакала в его грудь, понимая, что он не проснётся.
Что он не встанет и не обнимет.
Что они вместе больше не пойдут в горы, что ночью она больше не проснётся от того, что её любимый человек пишет сказки за столом.
Почему она не может умереть вместе с ним?
Истерично впившись в его тело руками, она дала всю волю невыраженным эмоциям.
А после уложила его на диван, как больного.
***
- Всё не уходишь? — из тяжёлых мыслей её вывел голос уже старого — старого редактора, который до сих пор держался бодро.
Заплаканная Габриэль сидела возле могилы своего мужа и молчала. Борис накинул на неё темно-синее пальто умершего мужа, в которое она сразу закуталась, вдыхая родной запах.
Так пахла его макушка.
Так пахло всё его существо.
Вином и яблоками. Это так просто — вино и яблоки. Вином пахнет самым дешёвым, красным, и яблоками тоже красными — наливными, сладкими яблоками.
Пальто пахнет холодом; самым холодным днём, самой морозной зимой — этот запах впитался в него настолько, что даже Габриэль перестала его замечать.
Пальто пахнет надеждой. Пахнет несбывшеюся мечтой. Пахнет отчаянием и одновременно любовью; одиночеством и длинным монологом, в рассказе которого поменялось куча собеседников; пахнет забытым детством и практически наступившим будущем — тем прекрасным детством, о котором она могла только мечтать и тем будущем, о котором тоже могла...
Только мечтать.
Тем будущем, которое хотелось бы чтобы свершилось, но оно никогда не свершится — и той болью от не свершившегося.
Тем прошлым, которое ей только снилось — и тем сожалением о том, что оно так и не свершилось.
Это пальто не пахло настоящим — потому что Морис человек момента, а моменту свойственно менять свой запах.
А несбывшиеся мечты и планы, не случившееся прошлое — оно ведь так и не случится и не сбудется уже.
Он пахнет всем несбывшимся и не случившимся, горьким шоколадом, штукатуркой и лёгкой ненавязчивой любовью ко всему, что его окружает; пахнет ознобом и шерстью.
И почему-то он пахнет этим всем — и непонятно, почему.
- Пойдём домой, ты устала, — редактор погладил её по голове, — Замерзнешь, душа моя.
Она медленно посмотрела на него:
- Ты прав, Борис, — она встала, — Останься со мной.
***
- Здравствуй, мой первый, единственный и последний муж. Слышишь, как хорошо я стала говорить? Благодаря тебе. И не только тебе. Нас сейчас всему учат помаленьку. Но ты ведь знаешь, я много всяких вещей... Знаю. И использую. Но не настолько много, чтобы воскресить тебя. Тебе и не надо, я так думаю. В мире ужасы происходят. Мне бы не хотелось, чтобы ты тоже был в этом замешан. Я скучаю. Я не знаю, когда, где и как мы с тобой увидимся. Но я думаю, что увидимся. Странной жизнью меня нарекла судьба. Странной, но очень долгой. Это к лучшему. Жаль, что у нас не было дочери. Ты прекрасный отец в моих глазах. Мне ведь нужно продолжать мой род. Так ни одной ведьмы не останется. Но ты не подумай. Честно скажу тебе, никого после тебя не нашла. Совсем никого не нашла. Меня окружают люди, но они хотят от меня чего-то, чего я им сказать не могу. Но хорошо, что ты не видишь этого ужаса. Хотя, знаешь, я умею читать на французском и немецком. Я перечитываю твои книги и меня это трогает. Ты бы на моем месте сказал "безумно трогает". Но я додумалась до этого только сейчас. Но ты не подумай. Я иногда охочусь и ловлю рыбу. Я вспоминаю случай, когда ты пошёл со мной на охоту. И больше охотиться ты не ходил. Сегодня я в твоём платье. Потому что я всегда прихожу к тебе в твоём платье. Не думай, что я прихожу к тебе в Бог назначит какие дни. У меня есть график. Близится весна, Морис. Следи за своим животом. Надеюсь, сейчас он у тебя не так сильно болит. Береги себя, мой любимый. Я скучаю. Поговорим ещё в назначенный день.
Девушка в старом платье встала, извинилась за неимение цветов в феврале, кутаясь в тёплую шубку, невесть откуда добытую.
Её волосы были грязные, серые и настолько длинные, что волочились по земле; на лице никогда не было румянца; ресницы белели в воздухе, украдкой захватывая снег. На ногах были валенки, очень старые валенки не её размера ноги.
Габриэль не торопилась уходить.
Она постояла некоторое время около могилы мужа.
Молча.
И ушла.
Столько времени прошло с того момента, а она продолжала ходить на его могилу. Ежедневно.
Приносила на неё стихи и веточки калины.
Потеря настолько любимого человека являлась ужасным, невыносимым для её души горем.
Она так много и часто плакала, пока в один момент не пришёл редактор.
И пока не появился он.
ГЛАВА 2
___________
- Он, мой дорогой, — Габриэль начала свою исповедь, — Он лежал аккуратным свертком и кричал под моей дверью. А там снег, пурга, примерно такая же, когда я тебя нашла. С той пургой, конечно, ничего не сравнить, но он так кричал.
Как ты.
Пурга метет, и этот замерзший, трёхмесячный ребёнок кричит под моим домом — я не знала, кто подбросил. Не могла я его оставить. Боялась, что насмерть замёрзнет, прям как ты — и давай отогревать. Укутала, как могла, грелками обкладывала, да, так и согрелся. Приютила на свою голову. А у меня дома тогда Борис был, говорит:"Что ж ты делать, горемыка, будешь! Ты ж его не прокормишь" — и нанял мне няньку какую, сиделку эдакую, которая его грудью вскормить и могла.
На следующий день над именем его думали — не может же человек и без имени прожить. Да и фамилию — каковую ему давать? По твоякому имени, или как фамилия твоя, или как моя? Разрешили так — будет как по аглицкому образцу — после имени имя батюшки, а ужо после него фамилия. Фамилию мою дали, коли я её ещё помнила, регулярно выписывала в свою тетрадь — Лоснедаль, мол. Лоснедаль, да, странная фамилия. Далее имя твоё, мы же его батюшку кровного не знали, а с тобой были в браке. Ты, дорогой, отцом стал. И имя твоё закрепили ему в имени, а потом думали над евойным именем. Борис, мол, говорил, Свеном надо,
