мысли, кому-то еще, например, тому, кто читает текст моего автора. У него вполне не может не возникнуть такой вопрос: «Как может автор не быть не в курсе того, о чем и что он пишет»? Конечно, автор в курсе того, что он собственноручно пишет. Он пишет сам, но пишет то, что подсказываю ему я. Разумеется, в обычной жизни, да часто и за письменным столом мой автор думает сам. Он думает, что думает сам, когда я думаю за него. Так бывает. Подумай, наблюдательный читатель, может быть твой случай такой же. Но ни в коем случае не предполагай, что такой случай есть случай сумасшествия. Впрочем, вполне это можно допустить, разумеется, как версию из такой установки: «Усомнись во всем». Но с таким же успехом тогда можно усомниться и в том, что это случай сумасшествия. К принципу тотального сомнения следует относиться с сомнением. Абсолютизация сама собой приводит к этому, - к относительности самого абсолюта. Такова диалектика. Поэтому никакое положение нельзя возводить в абсолют, включая и его само, согласно логике перфоматива, не доводить до предела, до принципа системы, а только упражняться в нем, использовать его методически, как средство, а не мотив или цель размышления. Иначе получится, если не герменевтический (толковый) или сотериологический (спасательный, кармический, реинкарнационный), то метафизический (ментальный) круг. Важно не только войти в круг, удобно в нем устроиться и мило зажить, но и вовремя из него выйти, чтобы снова заплутать в поисках входа в новое толкование, спасение или мышление. Не может не быть входа в новое истолкование (интерпретацию), понимание и спасение в истине, если уже обветшало и оказалось негодным и ложным прежнее толкование, понимание и положение в бытии.
Опять же взять того же Писателя. Ну, сколько раз он пробовал искать то так, то этак, пока не нашел свой стиль. Или взять молодых людей. Столько раз они пробуют на вкус то одну, то другую пассию, пока не найдут такую, которая полностью удовлетворит их желание любить и быть любимым, заниматься любовью. Как я понял, может быть, понял не до конца, так сказать, «недолюбил» до физического конца в мысли (мне это просительно, ведь я призрак), все прочее в любви между мужчиной и женщиной существует в качестве компенсации неудовлетворения в постели, а именно: душевный разговор, вкусная еда, крыша над головой, средство передвижения, счет в банке, обеспеченная старость и прочее. Таковы люди, как материальные, плотские существа. Недостаток в материальной плотности (физический недостаток) они пытаются восполнить хозяйственным прибытком или сказками о бесплотных, идеальных отношениях. Каждому свое: богу богово, кесарю кесарево. Духовное «сидит» на «человеке», если под последним понимать «мужика» или «бабу», как на корове седло. Вот и весь сказ. Не бывает духовных людей. Но есть душевные люди. Мужики и бабы к ним не относятся. «Мужиком» или «бабой» зовут человека, если его понимают, «имеют» в физическом смысле.
Если бы меня спросили, мужик ли я? То я ответил бы, что я не мужик, а человек. Но я так не могу сказать, потому что призрак не является человеком. Я нахожусь в другой плоскости, - не в плоскости пола, но потолка. То есть, в моем случае речь идет не о различии в половой принадлежности, но о различии в способе существования. Я существую не материально, но идеально. Я живой в другом смысле слова «жизнь», чем живы мужики и бабы. Условно можно сказать, что я такой же мужик, как мертвый человек. В этом виде он уже не мужик, а труп. Для него не важно, какого рода он труп, - мужского или женского. Понятно? Мертвые «срама не имут», потому что им, как «до одного места дверца», какого они пола. Мужик – это тот, кто много жрет овса, потому что работает, как лошадь. Единственно, чем он отличается от лошади, так это тем, что не тянет, а мастерит, работает руками (есть еще мужик, вроде «качка», так от такого мужика нет никакой пользы, потому что он не мастерит вещь, а свое тело строит, лепит, накачивает, «качается» на нем, «взрослый ребенок», «дебил», как на качелях; кстати, бабы любят таких крокодилов с мускулами и с птичьими мозгами). У натурального, а не накаченного, мужика есть руки, а у лошади их нет, но есть шея и копыта. Человек же работает головой. У рабочего или пастуха голова в качестве молотка или кнута со-держится в руках. Это инструментальное существо, «рабочая машина», как, впрочем, и баба, предназначение которой заключается в деторождении, как «машины рождения». Женщина же, в отличии от бабы, есть «машина любви». Человек произошел не от натуральной обезьяны, а от мужика (Адама) и бабы (Евы), от этих питекантропов.
Почему Адам мог не грешить? Потому что он до познания Евы был животным. Животное же есть безгрешное существо. Греха нет, ели нет сознания греха. Без греха нет и религии. Религия есть, когда есть сознание греха. Само сознание и есть для верующего грех. Безгрешное существо не верит в бога. Это почему? Потому что оно и есть бог. Бог не верит в бога. В бога верит тот, у кого есть сознание греха. Имеет ли бог сознание? Зачем ему сознание, когда есть человек?! Бог для этого и создал человека, чтобы у того было сознание греха перед богом. Не бывает сознания без греха. Религия основывается на чувстве, на сознании греха верующего перед богом. Даже те люди, которых верующие называют «святыми» считают себя, напротив, «великими грешниками».
Я живу в мысли. Ну, что еще есть у меня своего? Ничего, кроме нее. Даже слова и те, не мои, а Писателя. Вот он не будет писать и тогда у меня не будет возможности сообщаться с вами, драгоценный читатель.
Но останется ли у меня возможность сообщаться с Писателем и, наконец, с самим собой? Положим, я сообщаюсь с ним мысленно, телепатически, как призрак, так, что он не догадывается, что порой и даже часто думает не он, а я сам, правда, от его лица. Хорошо. Но если он, вообще, перестанет писать, буду ли думать я, пусть даже от его лица, а, значит, буду ли я существовать, ведь я являюсь существом мысли?
Думаю, для Писателя важно писать, но не до такой степени, как для меня думать, ибо для него писать не значит дышать или существовать в том смысле, что акт письма не есть для него единственный акт жизни. Вся его жизнь не сводится к тому, что он пишет. У меня же вся моя жизнь в этом, в вашем земном мире, дорогой читатель, сводится к мысли. Именно она сделала возможным мое появление, пробуждение в нем. Чем же тогда по отношению к мысли для меня служит слово Писателя? Оно служит бытием, ибо я мысленно пребываю в вашем языке. Язык в моем отношении к земному миру и к вам, мои читатели, служит проявителем моей мысли.
Так вот даже если Писатель перестанет писать, я не перестану существовать в его сознании, но тогда я не смогу сообщаться с вами. Почему? Потому что мой автор есть точка приложения меня к земному миру. Ведь я по своей природе призрак, который открыл дверь в ваш мир в качестве существа мысли. В таком качестве я представляю себя в сознании Писателя.
Находясь в сознании автора, я что-то приобрел, но что-то и потерял. Что е я приобрел? Я приобрел сознание и поэтому стал в отношении сознания похожим на человека, в частности на человека слова, на писателя у которого есть сознание и даже самосознание и, следовательно, есть мысли. Я чувствую себя в своей тарелке слове Писателя, как живая мысль, как ее существо. Я есть в этом качестве в сознании Писателя не в виде его сознания, а в виде со-осознания, в виде вывиха Я. Я стал, если можно так выразиться, невольным, случайным и побочным эффектом работы его сознания сопроводителем, свидетелем его работы, тем, что люди, неверно понимая, зовут «совестью». Они вкладывают в это слово тот смысл, который собственно не имеет реальности и является моральной химерой их сознания, призраком морали. Я не есть призрак морали, морального субъекта, я есть призрак мысли, точнее, призрак, ставший субъектом, существом мысли.
Существовал ли я до того, как пробудился, стал существом мысли в сознании автора? Существовал. Но у меня не было мысли. Мое существование было призрачным для вас. Мы, духи, есть призраки в вашем мире. Но кто мы, кто я есть для себя? В себе мы, я есть не для себя, но для того, кого вы называете «богом». Я называю его «Я». Он в качестве Я есть для меня теперь. До моего пробуждения не помню и не знаю, кем он был для меня. Может быть, как я предполагаю, он был для меня всем, в том числе и мной. Но теперь я другой, чем он. Но я и не Писатель. Писатель помог мне, сам того не ведая, не зная, освободиться от призрачного существования в Я. Благодаря этому Я перестало быть мною. Однако теперь я осознал, понял, что я есть Я. Я отделился от Я, чтобы оно стало объективным, от меня не зависящим. Но тем самым я перестал быть зависимым от первоначального Я, стал иным Я. И все же моя независимость не имеет материального характера и является идеальной. Но она не сплошь идеальная, потому что в ней есть не только субъектность, но и субъективность, правда, не душевного характера, как у человека, а духовного. В последнем смысле своей собственной внутренней жизни в этом материальном мире объективно я идеалистичен, идилличен, призрачен, субъективен, есть вроде выдумки писателя. Но это не так. В мысли у меня природа творящая, а не только сотворенная автором. Автор расписал меня словом в качестве героя. Но в мысли я сам автор своей ментальной, осмысленной судьбы.
Таково мое реальное, действительное становление в качестве Я в виде не-Я, в шкуре героя литературного произведения автора, Писателя. В таком качестве я демонстрирую собственное развитие в существо мысли осознавшее свое духовное происхождение и предназначение. Мое предназначение – быть Я в мысли. Можно сказать, что я был идеей, а теперь я ее явление в сознании автора.
Для сравнения возьму ученого мужа. Он думает на уровень выше, чем обыватель с обыденным, повседневным сознанием. У него ученое сознание, он не уже не мнит, а думает, правда, думает по правилам, которые принял, как данное от тех, кто его научил, - такой же, как и он, ученый. Тот в свою очередь усвоил, в конце концов, от того, кто эти правила мышления сформулировал. То был философ. Философ думал по-своему. Его «по-своему», стало общим. Следовательно, ученый думает, как следует, то есть, по правилам логики.
Правилами логики пользуется ученый, чтобы у него не было проблем в познании ради знания. Логика имеет место в научной теории, которая представляет собой развернутое рассуждение или, говоря по-научному, дискурс. Проблема в рассуждении появляется тогда, когда субъекта рассуждения или, кратко говоря, суждения противоречит самому себе. В результате он не может сделать однозначный, то есть, правильный, - утвердительный или отрицательный, - вывод, привести рассуждение к заключению.
В этом смысле он использует логику правил или формы, формальную логику. В формальной логике противоречие возникает не только при неправильном следовании от суждения к суждению, но и в нарушении структуры самого суждения в том случае, когда нет согласия между субъектам суждения и его предикатом, между тем, о чем думает, точнее, рассуждает ученый, и что он думает или как судит об этом.
В опыте ученый
