быть с Иисусом из Назарета: не он ли своей искупительной жертвой освободил человека от первородного грех, как чужого греха. Но природа человека осталась той же самой, греховной. Тогда в чем заключается смысл искупительной жертвы Иисуса, ставшего Христом, спасителем человека для вечной жизни в боге после смерти? В надежде на спасение от греха и его последствия – смерти через веру в бога.
Теперь человек отвечает не за грех Адама, как за чужой грех, а за свой собственный грех. Он грешит, но он может не грешить, при условии веры в бога. Вера вкупе с надеждой на спасение и любовь к богу, большая чем к себе, и к людям, такая же, как к себе, помогут ему бороться с грехами. Потому есть закон плоти, греховный для человека, но есть и закон духа, спасительный для человека. Закон для человека есть свобода для духа. Человек не дух, он грешник и родился в грехе, грешник от рождения, по рождению. О почему же говорят, что младенцы невинны? Они невинны в том смысле, что еще не успели совершить грех. Но они обязательно станут совершать грехи, если не умрут во младенчестве, и осознают это, как только узнают себя, когда будут совершеннолетними. О чем говорил Иисус фарисеям? О том, что если сам без греха, то кинь в нее первым камень. Так нет же, никто не кинул, потому что знали, что являются грешниками и затем исполняют закон, чтобы не согрешить. Но можно неукоснительно соблюдать закон всю жизнь? Разумеется, нет. В жизни неизбежно нарушишь закон бога, ибо твоя природа – это природа грешника, ведь есть еще и закон плоти. Вот чтобы ты е терял веры, исполняя закон бога, данный тебе по завету, по союзу с ним, тебе дается благодать, воплощением которой и явился Иисус, вера в то, что ты спасешься от греха и от следующей за ней смерти для тебя. Вера спасает, надежда укрепляет в ней, а любовь подтверждает, обосновывает веру. Это сердечная аргументация, любовное познание, то есть, познание, бога, себя и мира, людей через любовь. Вот для чего нужна религия человеку. Нужна ли она мне – призраку? Нужна, если я чувствую себя тоже человеком.
Человеческая вера не нужна животному, ибо ему недоступна о причине невозможности понять для чего нужно верить. Животное – тварь неразумная, в отличие от человека, у которого есть разум, конечно, не в прямом виде, как у бога-духа, но в опосредствованном виде, через разумную душу. Животное служит богу животной душой, не осознавая своего служения. Так вполне может служить богу ребенок или старец в маразматическом, бессознательном состоянии.
Но я-то не ребенок и не маразматик, чтобы быть бессознательным служителем бога. Я понимаю свое служение богу так: чем больше (шире), глубже и выше сознание, тем я вернее богу. Мой бог есть бог сознания, мысли, а не слепой веры фанатика. Чем больше самосознания, тем меньше фанатизма веры.
Я не человек, я ближе богу, чем человек, как призрак. У меня нет плотских желаний. Правда, я могу симулировать их, чтобы походить на человека по слову Писателя, сочиняющего меня в качестве положительного примера (образа) для читателя. Но словесный образ не идея, которой я следую в мысли. Мысль привела меня к идее, к идее бога. Я верую в бога через мысль, как в идею.
Я откровенно сказал бы: «Бог то бог, да сам не будь лох». Нельзя возлагать на бога то, что можно положить на себя, чтобы он мог положиться на тебя. Конечно, если ты полагаешь, то бог располагает, - на все его воля. Но эта воля допускает твою волю с собственной ответственностью, то есть, твою свободу. Тогда тебе отвечать, отвечать за последствия принятых решений. Я решил думать. Что мне еще делать. То, что мне делать, - решает автор. Но он не в силах думать за меня. Конечно, он симулирует мое мышление, свою мысль выдает за мою. Пусть, я допускаю и не мешаю ему так думать. Это дума в модусе симуляции и есть некий симулякр мысли. Впрочем, так думают за людей так называемые «просветители», потом, при советской власти их называли «интеллигентами», «властителями дум», «идеологами», а теперь зовут «технократами». Про себя или в среде своих адептов они называют людей «машинами». Только они имеют в виду не машины естества, как считал медик ла Метри, а духовные автоматы. Одним из первых стал называть человека «машиной» оккультист Гюрджиев. В чем-то моя система напоминает систему Гюрджиева. Только я пришел к своей системе самостоятельно и лишь потом подробно ознакомился с системой или учением Гюрджиева и его единомышленника Петра Успенского. Только моя система есть система меня одного. Это система жизни в мысли, открытая для любого. В ней учителем является сам ученик. Никакой тайны нет. В этом и заключается вся тайна учения. Не надо учиться. Достаточно только думать.
Можно, конечно, обычного человека назвать «автоматом» или «машиной» за его склонность действовать «под мухой», в пьяном виде, быть пьяненьким, опьяненным, очарованным неким соблазном, будучи существом, субъектом слабым, душевным, субъективным, подверженным чужому влиянию или самому дурно влиять на себя, находясь в состоянии «сна наяву», «дневной грезы». Но нее се люди романтики, неврастеники. Есть и психопаты, которые живут искусственной жизнью, исказившей их естественные, то есть, социальные инстинкты. В этом смысле человек есть социальное животное или социальный автомат, которого полностью испортила современная техническая среда, доведя отчуждение от близких людей до отчуждения от себя, как антипатического субъекта. Теперь человек не субъект, а объект. Вот к чему привело пагубное объективное (научно-техническое) отношение человека к другим людям и к самому себе.
Но теперь господствует в общественном сознании не тип романтика, невротика, и не фанатика (марионетки), психопата, а прагматика, равнодушного не только к другим людям и к миру, но и к самому себе. Такого ода человек не спит прямо, он делает вид неспящего, бодрого человека, считающего себя сознательным. Он научился считать, калькулировать, манипулировать числами и поэтому считает, что с ним необходимо считаться. Для него считать и значит думать, жить по счету, по счетам. Это бытовое, потребительское, техническое существо, бытовая техника.
Что можно мне противопоставить этому интеллектуальному обнулению? Идейную установку (интенцию) на мысль, на пробуждение сознания от сна разума путем собственного припоминания (платоновского анамнезиса), как это бывает при пробуждении, воспоминания себя, как Я. Только это припоминание есть не познание, а мышление. Главное не самопознание, а само-мышление себя как самое само – Я. Будете Я – будет и мир, будут и люди, мир людей, как живых Я. Такое воспоминание есть припоминание не только того, что было, но и того, что будет, но уже есть в сознание, как идея, чьей тенью в виде негатива на позитиве является проект человека быть самим собой. Естественно, он никогда не будет самим собой, а будет, как все. Но здесь важно само желание и стремление к тому, чего невозможно достигнуть в этом мире – быть Я. Это мечта, но зато какая удивительная мечта! Не быть тем, чем ты не являешься, но являться тем, кем ты есть. Человек же есть не то, кем он является, и является не тем, кем он есть.
Обычный, бытовой человек, человек, как все, является не кем он есть, а чем он есть, - машиной, роботом. Фантасты писали и продолжают писать о том, как в будущем люди превратятся в роботов. Так они давно стали роботами, еще в древности. Это были роботы ритуала, традиционных ценностей. Потом, в средние века, появились ценностно-рациональные роботы, марионетки веры. Наконец, настало время бюрократических, технических, оцифрованных устройств.
Мне, вообще, трудно ориентироваться в этом мире, ведь я призрачное существо. Единственно, за что я могу отвечать, так это за собственные мысли. Мои поступки на бумаге, в тексте произведения полностью находятся в распоряжении автора. Вследствие этого у меня есть возможность думать только отвлеченно. Этим я напоминаю философа. Но это же качество отвлеченного мышления отличает меня от любого обычного человека, который не склонен, да и не умеет отвлеченно думать. Причем я не столь точен в определении природы своего мышления, которое является отвлеченным в том смысле, что имманентно не человеку, но призраку. Насколько мое мышление призрачно для человека судить не мне, а человеку. В отрицательном смысле оно может быть обычному человеку трансцендентно, таинственно, недоступно. Не все доступно человеку, вообще, а тем более обычному. Ведь призрак, бесплотное существо из книги является вполне необычным. Но это работает и против меня в обычной жизни, к которой я вряд ли могу приспособиться, иначе мне придется всякий раз подумать прежде, чем сделать хотя бы один шаг в этом мире. Я реально существую в этом мире только посредством мысли, которая не материальная. Даже мое словесное существование является призрачным, потому что не я пишу, но мой автор, как если бы писал я. Он просто симулирует меня.
Я есть призрак мужского пола. Интересно, и где у меня находятся половые признаки? Если бы у меня была голова, то я сказал бы, что они находятся в голове. Но у меня нет головы. Она есть у моего создателя. Поэтому половые признаки достались мне от моего автора в качестве некоторого атавистического наследства на словах. У меня даже нет языка, который для писателя является половым органом-признаком. Он бьется этим языком над словом. По языку писателя судят о том, какого он пола. Вот, например, по языку сразу можно догадаться, кто написал роман «Мадам Бовари». Это, естественно, был, а не была, мужчина, а не женщина, Гюстав Флобер. С чего, кстати, начинается этот роман? С воспоминания Флобера о том, как учитель заставил его склонять на уроке латыни на доске слово «дурак». Не зря же Жан-Поль Сартр написал пухлый том об идиоте в семье. Ну, как можно говорить господину, что он - мадам? Кто он после этого? Идиот, если не гей. Так же понятно, кто написал эпопею «В поисках утраченного времени». Разумеется, это был гей, Марсель Пруст, который, как какая-то мадам, из комплекса кастрации переживал(о) утерю в детстве собственного члена и поэтому искал(о) его в чужих штанах. Ему никогда не хватало времени на то, чтобы удовлетворить свое неизбывное желание – иметь приподнятое настроение, символом которого был стоячий, устойчивый, как мачта, термин. Вот влезет он на такую мачту, а оттуда открывается такой соблазнительный вид на прекрасные достопримечательности моря в виде мягкого места, на котором можно покачаться, как на волнах. От этой утраты у него на каждой странице случается непроизвольное извержение семени, нет, не смысла, а слов, так называемое философическое словоблудие, которое служит удовлетворительным замещением рукоблудия автора.
Иногда я замечаю, читая сочинения некоторых авторов, что они пишут так, как если бы писали не рукой, а нижними частями тела (не буду уточнять, какими именно, - и так понятно без слов), или буквально блудили рукой. Такие произведения я называю «порнографическими историями». И необязательно предметом их описания являются половые органы живых или мертвых существ. Но что мне до пола, когда я витаю выше потолка в
