спасибо за совет, брат Томас. Спокойной ночи.
На самом деле он солгал и ничего не понимал. Вообще ничего и особенного того, что сейчас шевелилось в его душе, представая перед его внутренним взором совсем в ином свете. В одном Варгоши мог признаться: это задание было ему полезно, ему было о чём подумать, и эти мысли впервые за всю его жизнь и все его посмертие, касались не его существования, а важных, по-настоящему важных вещей.
–Вот идиот! – веселился Сиире, не подозревая о мыслях в голове Варгоши.
Но Томас не был идиотом. Ровно как и Гвиди. Верный помощник сразу высказал свои подозрения:
–Сказал, что рос в деревне, а на деле не может посуду помыть и полоть? Готовить и то не может… обман всё это. Тем более, вы видели, кем скреплена бумага. Он же взяточник – известный факт, верить тем, кого он сюда посылает – нельзя.
Это Томас учёл. Он и впрямь предположил, что человек, которого прислали ему в помощь, всего лишь шпион для врагов, что ждали провала Томаса, склонившись перед Святым Престолом. Но теперь, одну беседу спустя, Томас знал – нет, к людям этот посланец не имеет отношения. И ещё знал одну вещь – это темное отродье было небезнадёжно, оно слушало, внимало, и крепко задумалось…
Глава 22. Три признака глупости
Боль была самой настоящей, но Томасу и в голову не приходило на неё пожаловаться. Он знал, что заслуживает её, заслуживает полностью за то, кем явился в этот свет.
В городе Святого Престола сам Хранитель указал ему ясно: если Томас хочет искупления, если хочет исправить всё то, что греховно жило в нём, он должен всегда помнить о своей тьме и всегда укрощать её.
–Как сделать мне это? – спросил Томас. Он не выждал положенной по престольной вежливости паузы, а сразу задал вопрос, выдавая своё нетерпение и решительность. Он действительно хотел покончить с грехами.
Хранитель Престола, однако, был милосерден. Он не стал выговаривать Томасу за то, что тот нарушает формальные правила, на которых и покоилось устройство всей Святопрестольной власти, власти креста и спасительного пламени. Напротив, он улыбнулся вампиру и ответил:
–Ты должен помнить кто ты есть. Всегда помнить. И не забывать о том, что ты отродье тьмы. А поможет тебе в этом боль.
–Боль? – удивился Томас. Он давно не чувствовал боли в том, забытом общечеловеческом смысле. Вампирская регенерация, которую он научился побеждать и знание о которой принёс как в дар Святому Престолу, защищала от много.
–Боль, – согласился Хранитель Престола. – Знаешь, какой человек глуп? Который боится боли. А боль – это учитель, это напоминание, это тяжёлая ноша, избавляться от которой будет совсем не мудро. Без боли приходит забвение. И тебе нужна боль. Ты должен помнить кто ты есть и что ты нуждаешься в искуплении.
Томас кивнул:
–Благодарю вас, Хранитель, ваши слова мне отчётливо ясны, мне неясно лишь одно – какая это должна быть боль?
–Ты же рассказал слугам Престола о том, как бороться с подобными тебе, ты и реши – какой боли ты заслуживаешь.
Ответ был правильным. Какое бы наказание не придумал бы для Томаса Хранитель – Томас теперь был устроен так, что счёл бы его малым для своего тяжёлого греха. Значит, выбирать наказание должен был сам Томас. Правильно это было и с точки зрения переложения ответственности – выбери сам чего ты заслуживаешь, покарай себя сам. Ещё это можно было считать проверкой: во сколько ты оценишь свой грех? И испытанием: выдержишь ли ты называться слугой Святого Престола?
Иными словами: заслужи, дорогой, право на искупление!
Нет, определённо Хранитель Святого Престола не зря был его хранителем – он знал, что нельзя отвергать от Престола врагов его, что жаждой искупления можно получить куда больше, чем страхом или преданным убеждением. Нельзя отвергать разочарованного.
Томас долго искал для себя ответ. В первый раз он отрубил себе руку освящённым клинком. Было больно, и жгло отчаянно, пока рука восстанавливалась. Хранитель одобрил боль. Но не одобрил другое:
–Ты полагаешь, что это будет разумно? У людей не отрастают руки и ноги, на этом строится вся суть церковного воинства. Твоя боль не должна быть заметна, если ты показываешь себя настоящим, показываешь, что ты истязаешь себя – ты глуп.
Это было разумно. Позже Томас только клял себя за то, что сам не догадался до такого простого предостережения.
Томас перешёл к другому. Он пробовал разные способы, но следовал одному общему правилу: незаметности. Он принимал святую воду, он отирал ею лицо, оставаясь один и всю плоть, трижды им самим презренную, жгло, щипало, и кожа отвратительно пузырилась, обнажая естество.
Он жёг себя крестом, обжигал плечи у святого пламени, когда выпадала ему ночь дежурства у его святилища. Он не щадил себя и изводил отчаянно и рвано, надеясь достигнуть в боли дополнительного искупления. Именно дополнительного, ведь Хранитель рёк неумолимо:
–Ты глуп, если полагаешь, что за твои грехи достаточно одной боли. Ты грешен по своей сути и должен искупить свою греховность деянием.
–Укажите мне это деяние! – молил Томас, – прошу вас, спасите меня.
Но молчал Хранитель – невыгодно было пускать такого ценного и фанатично преданного, по-настоящему раскаявшегося слугу Престола на какое-либо из текущих дел. Такой шанс, такой воин, пришедший из тьмы и тьму эту с себя отчаянно пытавшийся смыть, нужен был для чего-то важного. Но важное не возникало на горизонте и тяжело длилось молчание Хранителя – не было Томасу той самой, главной роли.
Но для Томаса это выглядело иначе: Хранитель не даёт ему искупления! Хранитель не верит ему! Хранитель не верит в его покаяние!
–Хранитель, взываю к вашему милосердию! Скажите, что я должен сделать, чтобы искупить себя? – у Томаса не было сил терпеть. Но он был должен научиться терпению, чтобы послужить Престолу.
–Не торопи воли света, Томас, – у Хранителя был ответ на эти мольбы. Ответ без чёткости, но с определённой нужностью. Он позволял в дальнейшем изгибать все происходящие события в самую выгодную сторону безо всякого вреда. – Не торопись обрести искупление. Даже сын небесный и то не сразу пришёл к своей роли, не сразу нашла его задача, а прежде должен был он взрасти…
–Вы нашли меня когда моя душа умирала, когда гнила. Вы дали мне надежду. Вы дали мне веру, – Томас дрожал перед человеком, и если бы кто сказал ему хотя бы полсотни лет назад что такое вообще возможно, он бы этому сказавшему легко бы голову оторвал. – Вы дали мне смысл…
–Так не потрать его зря, – посоветовал Хранитель. – Не потрать его, а жди божественной воли, ибо ничего никогда не происходит просто так. И если пришло к тебе озарение – значит так было велено. И если нашёл я тебя – значит так было начертано. И если обрёл ты смысл в словах света – значит так было предрешено.
Томас долго обдумывал эти слова. Как вампир он давно уже отвык от предначертанности и предрешения, от повеления, данного незримой силой, ведь он и был той самой силой, которая может больше смертного, которая живёт дольше и может пережить даже самого властного царя! Как тут верить в бога, если за века он не встретился? Как тут оставаться верным кресту или повелению, если ничего не попалось на пути, что подтвердило бы хотя бы существование чего-то высшего? Чего-то, что выше вампира?
Таким был и Томас. Был, пока его не захлестнуло, как волною, безысходностью и бессмыслицей.
А теперь он возвращался из посмертия памятью и удивлялся – как же, оказывается, приятно почувствовать вновь на своём жизненном пути длань Господнюю, как славно нести на своих плечах высший смысл, данный не тобой самим, не жаждой крови, а благом, которое вовсе названо общечеловеческим!
Наконец-то был смысл в посмертии, в существовании, и, если подумать, даже в вечном голоде вампира.
–Томас, не открывай своей сущности, – наставлял Хранитель каждый раз. – Не все слуги Святого Престола, не все слуги Креста будут рады знать, что и такие как ты обретают искупление. Они не поверят тебе.
Это Томас знал и сам. Это было его болью, но уже не физической, а неосязаемой, которую он таил даже от Хранителя Престола по вампирской гордыне: не стоило ему знать о том, что Томас страдает от недостатка общения и возможного недоверия товарищей.
–Не буду, Хранитель, – обещал он вместо этого.
–Не будь глупцом, – Хранитель вдруг взглянул мрачно, – не будь глупцом, Томас, иначе тебя ждёт не искупление, а падение. Не бойся боли, а приветствуй её. Не будь нарочитым – скрывайся, пусть тебя лучше овеют тайны, чем правда. И ещё одно – не будь нетерпелив, твоя суть выведет тебя на нужный путь, если ты преодолеешь своё нетерпение.
И Томас принял эти добрые советы за истину. И сейчас он находился в рассвете бессонницы и возвращал к себе своего наставника – боль. Ту боль, что была им забыта на долгое время, но которая была необходима, чтобы почувствовать суть.
Его лицо было освещено нервным пламенем свечи. Свеча как свеча, но Томас знал – сейчас будет больно, сделана она из освящённого воска, а не из обычного, значит, имеет над ним особенную силу.
И он был готов к боли. Он стянул рубашку, чтобы обжечь самого себя, но чтобы ожог пришёлся на плечо – негоже, если кто-то из братьев увидит его раны, взял свечу. Она неприятно холодила пальцы, хотя на самом остриё её плескал весёлый огонёк.
Так всегда было с освящёнными свечами – они были мертвы для кожи и ощущались странно-холодно, жгло лишь пламя.
–Боль – учитель, боль – память. Amen, – это было короткой, привычной фразой, заменившей ему молитву. А затем была настоящая боль. Кожа вспучилась, побелела, зашипела, лопнула, обнажая чёрный надрыв вампирской сути. Томас сложился пополам от боли, клыки выдвигались против воли, но он заставил себя молчать, закрыв нетронутой рукой рот.
Нельзя кричать. Нельзя…придут ведь!
Стук в дверь. Томасу показалось, что в кровавой краске боли он просто спятил. Но стук повторился – нервный, нетерпеливый. Как невовремя!
–Брат Томас! – это был Роман Варгоши, который не подозревал, что его личность уже понята Томасом. – У нас новость.
Новость! Какая у них может быть новость? Луна не в ту сторону пошла? В огороде крестьянки украли три огурца?
Томас не отвечал. Он знал – попытка открыть рот и выдавать из себя хоть сколько-нибудь допустимый ответ может обернуться просто открытием своей боли. А открываться тому, кто не ступил на путь искупления? Открываться так?
–Брат Томас! – стук стал паническим.
–И…иду, – прошелестел Томас. Он рывком надел на себя рубашку, кожу, лопнувшую от свечного святого жара, обожгло мгновенно, он сморщился, но счёл что справится с болью, не выдаст себя.
–Брат То…– Роман осёкся. На очередной стук его слуга креста всё-таки открыл и Роман замер на пороге, как будто бы застигнутый врасплох мальчишка, что пытался подглядеть в замочную скважину. Собственно, так себя Роман и чувствовал. Он никогда не видел ещё Томаса таким потрёпанным и несчастным. И ещё – без привычного плаща, в одной рубахе. А на плече вампирский взгляд Варгоши, превосходящий остротой людской, увидел пятнышко крови и слизи. А ещё…
Крылья носа Романа Варгоши жадно расширились, он учуял запах крови. Что-то примешивалось к этому запаху, но капелька крови проступила, и ему стоило огромного усилия сдержать
