Проект "ХРОНО" За гранью реальности

история шла так, как шла, а у вас все по-иному. Что-то случилось в первой половине этого века, что разделило течение истории на два рукава. Мне нужно больше информации. Основной ее источник, прежде всего, книги! Те, которых нет в маленьком сельском клубе, но можно попробовать найти в большом городе. Я, как мне кажется, ухватил самый кончик этой ниточки, по крайней мере, в какой-то момент почувствовал…
Они молчали. Сергей пришибленно опустил богатырские плечи под лавиной этих дурных вестей, верить не хотелось, а не верить уже и не мог. Кудашев вновь переживал свое тяжелое предчувствие.
— А Маша… Знаешь, Сергей, я с первого момента, с того самого, когда увидел ее на фотографии в рамке, на стене их дома, понял, что моя судьба будет связана с ней. И Николай мне сказал, что нашу связь чувствует. Я сделаю все, абсолютно все, что смогу, защищая ее. Она мне нужна там, в Смоленске, она будет мне якорем, не даст сойти с ума, наконец. А о безопасности ее позабочусь…
Участковый тем временем немного пришел в себя и резким толчком ноги завел мотоцикл
— Ага, позаботится он, о себе позаботься наперво, хотя бы штаны смени что ли, а то и смех и грех. — сказал он севшему в коляску спутнику.
У забора Гороховского дома, к которому они приехали уже в начинающихся сгущаться сумерках, стояла грузная, рослая, средних лет женщина в бесформенном, сером то ли платье то ли халате, державшая за руку хилого, болезненного вида ребенка. Мотоцикл как раз выезжал на их улицу, через переулок с соседней и, увидев стоявших у его забора, Сергей крепко выругался. Услышав треск подъезжающего мотоцикла, женщина заперебирала ногами на месте, как будто готовясь к прыжку. Горохов заглушил мотоцикл, не глядя на Юрия, нахлобучил на голову милицейскую фуражку.
— Что тебе, Фрося? — спросил он, но Кудашеву стало ясно, что милиционер великолепно знает и ее, и что ей нужно.
В ответ женщина с каким-то нездоровой восковой пухлостью и одутловатым лицом заголосила пронзительным, высоким голосом. Пару раз дернула за руку мальчишку. Ребенок лет пяти, босой, в грязных шортиках с помочью и неопределенного цвета маечке, тоже скривился лицом и захныкал.
Из причитаний и визгливых приговоров, в которых проскальзывали попеременно и имя бога, и матерная брань, понять было ничего невозможно. Но было видно, что Горохов знает причину истерики, к тому же она явно была далекой от искренности.
— Опять? — кратко спросил милиционер.
— Ой, опять, гаденыш! Нету уж мочи с ним, алкоголиком! — запричитала женщина.
Кудашев только сейчас удивленно заметил, что она не просто грузная, а беременна, и скорее всего, ходить ей в этом состоянии осталось недолго.
— На этот раз что? Опять бил? — хмуро спросил милиционер.
— Нееет! Драться боится после того, как вы с ним разговаривали! Но кричит на меня, что уйдет, что я уродка и корова стельная, будто не сам в этом гад, виноватый! — Фрося, всхлипывая, звучно высморкалась на обочину заживая попеременно то одну ноздрю, то другую, — Он снова дома не ночевал, гад паршивый! Не иначе у этой паскуды Люськи, мудями тряс!
Сергей, смотрел на женщину с ребенком со смесью жалости и брезгливости, кроме того явно ему не нравилось, что Кудашев, выбравшийся из коляски милицейского мотоцикла, и разминавший ноги рядом, был невольным свидетелем их разговора.
— Успокойся, зайду к вам завтра, поговорю с ним!
— Неееет! Сергей Михайлович, сейчас подемте! Боюсь я с малым, домой итить! Вы ж знаете, какой он у меня по пьяному делу дурной! Попугайте его, как следует, попугайте! — опять взвыла женщина. Ребенок рядом с ней перестал плакать, а только тер маленьким кулачком глаза, размазывая по лицу уличную пыль.
Милиционер закряхтел. Одернул форменную рубашку, зачем-то хлопнул по пыльному голенищу сапога рукой, и повернулся к обершарфюреру:
— Ты иди в дом, Юра. И скажи пусть ужин греют, я ненадолго по службе отойду, нужно вразумить тут одного дурака!
— А можно я с тобой, Сергей…— неожиданно даже для себя попросил Кудашев.
Горохов поморщился, но махнул рукой, идем, мол. Они пошли по улице в сторону клуба, сопровождаемые беременной, зачуханной Фросей, у которой тут же все фальшивые слезы высохли, а в визгливом голосе вместо плаксивых, истеричных ноток появилось злорадство. Она, переваливаясь как утка, шла сбоку, тащила за руку своего бледного парнишку. Стараясь заглянуть под надвинутую фуражку в лицо милиционера, приговаривала:
— Поругайте, его постращайте! Пусть по шлюхам боле не бегает, а с женой законной живет, как правильный…
— Я тебе, что? Бабка-пугалка что ли, пугать всех! Да твоего Семена давно пора на пятнадцать суток как хулигана забрать! А мало будет, не поймет, так и вовсе судить! Напишешь мне сейчас заявление на него…- — отвечал ей Сергей.
— Зачем же его на сутки-то? Зачем заявление? — Фрося сменила тон на жалостливый, — какой никакой, а мой! Зачем его на сутки? Он потом, как с суток энтих вернется, мне всю морду разобьет! Вы его попугайте, товарищ милиционер…Ой…
Тетка громко ойкнула и спряталась за спины мужчин. Из какой-то подворотни, на улицу пошатываясь, выбрался среднего роста, сутулый мужик в грязной кепке, сдвинутой на затылок, в синих оттянутых на коленках штанах и в тельняшке, поверх которой на нем был надет старый пиджак, тоже серый. Кудашев поймал себя на мысли, что многие сельчане, которых он видел, одеты были именно во что-то серое или выцветшее и заношенное до серого цвета. Молодежь в клубе еще отчасти выглядела веселее и живописней, а все от тридцати и старше, сплошная серость.
— А ну как стой! — окликнул мужчину Сергей, голос его поменялся, это уже был властный окрик, на который нельзя было не обратить внимания.
Мужик, покачиваясь, повернулся к ним. Заметно было, что из кармана пиджака торчит горлышко бутылки. Они подошли к нему, и Юрий с удивлением увидел, что мужчина вряд ли сильно старше Сергея. Мешки под покрасневшими глазами, трехдневная щетина, какой-то потухший, смертельно усталый взгляд, старили его лет на десять. Он явно очень старался сфокусировать зрение на тех, кто стоял перед ним.
— Ааааа… Моя милиция меня бережет… Здорово! — от мужчины сильно разило перегаром.
— Мы как раз к вам, товарищ Михайлов, шли! Опять разговор, требуется! — сказал ему Горохов.
— Ну пошли тогда, раз ко мне шли, поговорим… — Степан выдохнул очередную порцию тошнотворного перегара и тут только увидал выглядывавшую из-за плеча Кудашева жену.
— Оооо… От оно че! Это Фроська настучала что ль? Так я ее пальцем не тронул, а что не ебу ее больше, так это без Советской власти как нить разберемся! — и показал приличный кулак испуганно пискнувшей Фросе.
— Пошли уже, не на улице эти разговоры вести! Хватит уже народ веселить, чертов ты шут! — Горохов взял пьяного за рукав пиджака и быстро потащил к их дому. Сзади, тихонько подвывая, шла его жена и безвольно плелся ведомый за руку ко всему равнодушный ребенок с приоткрытым ртом. Юрий только сейчас заметил, что справа и слева из калиток и поверх заборов повысовывались любопытные лица. А кто-то из местных вовсе открыв калитку на улицу вышел, но тут же развернулись прочь поняв, что представление закончилось, так собственно и не начавшись.
Идти пришлось недалеко, буквально через три дома, пройдя вдоль покосившегося облупленного забора, участковый втолкнул Семена в приоткрытую калитку, почти под подмышки подтащив к старому бревенчатому дому, усадил на завалинку.
— Ты что же это гад делаешь! Ты совсем совесть пропил вместе с мозгами?! Мало тебе было двух лет за кражу, так еще хулиганить удумал?  — Горохов хорошо тряхнул пьяного за грудки, так что у того клацнула челюсть.
— А ты меня не тряси, понял, я ведь тоже могу тряхнуть… — Михайлов хищно ощерился, но тут же осекся, встретившись взглядом с милиционером. Несколько секунд продолжалась их молчаливая дуэль взглядами, но потом Семен сник, застонал, закрыв лицо руками.
— Ну то-то, герой, а то — тоже тряхну, трясун нашелся…— в голосе Сергея кроме строгих нот послышалось что-то доброе, участливое, — Фрося, идите с сыном в дом, я с мужем твоим поговорить хочу наедине, да не переживай, ты, не трону его…
Женщина, загремев чем-то на крыльце, всхлипывая, ушла в дом. Шла, подталкивая в спину ребенка и приговаривая:
— Давай шевели ногами, горе ты мое!
Милиционер сел на завалинку рядом с Семеном, а Кудашев немного напротив них на большую колоду. Он заметил, как дернулась на окне занавеска. Не иначе хозяйка тайком наблюдала за происходящим. Горохов, не торопясь, достал из кармана портсигар, протянул сигарету хозяину дома, потом вопросительно глянул на Юрия. Обершарфюрер отрицательно покачал головой. Михайлов трясущимися руками схватил сигарету и жадно затянулся. Некоторое время курили молча.
— Ты прости меня, Серега! — срывающимся голосом выговорил пьяный. Он оказался не таким и пьяным, как подумалось Юрию первоначально, — не могу я так больше, не могу и все, хоть в петлю лезь! Все вокруг постыло, тупо, жить не хочется! Второй день на работу не хожу, пью…
— Да знаю уже, — негромко ответил Горохов, — у Люськи опять был?
— У нее! Та еще, конечно, шалава, но хоть мозги не ебет, как эта, — он кивнул в сторону крыльца.
— Ты ж знаешь, Сеня, добром не кончится. Мужик ее, когда отсидит, на перо тебя посадит, глазом не моргнет! Да и ребенок у тебя вон родится в скорости. Ты ж помнишь, когда-то с Фросей было у вас здорово все, не то что сейчас.
— Помню, Серег, но лучше бы не помнил, вот и пью, чтобы забыться. Да не выходит.
— Давай, все же заканчивай с этим! Я завтра в правлении поговорю, эти два дня отработаешь в страду, но пить прекращай, тебе до белой горячки один шажок маленький остался. Хочешь, с фельдшером поговорю. Свозит тебя в район. Там говорят, в наркологии, какую-то торпеду вшивают, и к водке тягу напрочь отбивает.
Семен как-то жалостливо посмотрел на милиционера, и отрицательно покачал головой. Только сейчас Юрий внимательно рассмотрел Семена Михайлова. Под личиной пьяницы не совсем еще окончательно скрылось лицо русского человека, самое обычное, доброе, сострадательное, а когда судьбе угодно и безжалостного к врагам, но такое родное. Конечно, в его глазах, не было такого света, как в глазах отца и его друзей, оставивших все что, имели и пошедших вновь отвоевывать у красного хама свою Россию. Отчего пьет русский человек? От тоски, от безысходности, от отчаяния. И скатывается в пучину этой страшной беды все глубже. Современному советскому человеку, в которого превратились русские, не за что ухватиться. Веры нет, церкви почти все порушены. Царя нет, никакие генсеки его не заменят. Отечества, и того-то по большому счету тоже нет. Нет правды на земле. Подточены основы социального бытия. И проще всего утонуть хоть на время в водке или вот, как Семен, судя по перегару, в дешевом портвейне. Вот что-то надломилось в этом мужчине. Сергей, видимо, знает, что, а я нет, но вижу… По сути дела, алкоголь самый дешевый антидепрессант, а собутыльники — самые доступные психологи.
Поддавшись неожиданному порыву, он протянул к Михайлову руку и сказал просто:
— Дай руку!
Тот недоумевающе посмотрел на этого незнакомого молодого парня, но отчего-то, без всякого сомнения, вытянул ему навстречу ладонь. Горохов, удивленный