округлив глаза и педерастически возвысив голос, возопил Ярофеев. «А-а, пишем Протоколы,» - буднично ответил один из пресмыкающихся, никак не прореагировав на эмоциональные конвульсии собеседника.
«Это чо, Сионских Мудрецов?» - опять кукарекнул по-петушиному Витя. «Ну, да,» - спокойно подтвердил змей - «и каждый отвечает за свою область работы... . Только нас то всего семь. А протоколов должно быть двадцать четыре. Поровну не получается». «И-и что...?» - испуганно протянул Ярофеев, понимая, к чему дело клонится. «Да ничего. Восьмой нужен». «Я не...,» - лишь выдохнул приговоренный. «Да не пизди ты! Мы примем тебя в наш конклав. Превратим Большую Семерку в Большую Восьмерку!» – и шепеляво захихикав, змей гнусно на него сверкнул маленькими глазенками и чуть не прикусил язычок.
В кухню Илизаров, в отличие от второй комнаты, Ярофееву входить запрещал. По ночам. И тот видел, как он каждый вечер наполняет и носит туда плошку с тыквенными семечками. Это его раздражало. Он каким-то странным взглядом последнее время смотрел на своего друга и сам не всегда понимал, что его относительно него гложет.
А тот, вроде как, осознавал больше и, возможно даже, что-то затевал, судя по его виду, и это добавляло неясной тоски в мучительные внутренние мудрствования Ярофеева.
В нем какой-то контент копился, копился, распирал, угнетал, побуждал к неадекватности, побуждал к убийству, побуждал к террористическими актам, но вдруг неожиданно, уже подходя к сортиру, чтобы поссать, он понял, что ему надо делать со всем этим назревшим.
Все оказалось до безобразия просто. Он ударил себя ладонью в лоб и вернулся в комнату: «Я ж забыл, что я, едреныть, писатель! Не дашь ли ты мне, Миха, ненадолго свой комп?». «Зачем же свой? Я тебе персональный выделю». И на некоторое время они каждый погрузились в независимое творчество.
Что создал Илизаров после «Княжны Таракановой», история умалчивает, а вот вирши Ярофеева позже были идентифицированы. Произошло это по одной простой причине - он их подписал. Файл назывался: «В_Ярофеев_Сила.doc». На некоторых ресурсах его выложили, но интереса он особого не вызвал. «Эксперты» отказали ему в «научности», а диджеи — властители сердец — посетовали на «наукообразный пиздёж». Авторитет был только у этих двух категорий.
«Мы должны создать всеобщую систему посредничества,» - писал пьяный Витя - «сделать так, чтобы производитель не мог продать свой товар никому, кроме нас, а покупатель не мог купить его ни у кого, кроме нас! Мы должны изолировать первого от второго! Тогда мы сможем контролировать цену товара, соответственно, по нашему желанию одну отрасль экономики опускать, другую поднимать!». Это походило на ленинские апрельские тезисы, которые, возможно, еще помнили некоторые старые пердуны.
Ссать хотелось все сильней. Ярофеев вскочил и побежал по назначению. По дороге споткнулся об чурбак с топором. Когда он ставил его на место, ему показалось, что Илизаров, взглянув пристально, понял, что тот хочет его этим топором убить. Но Ярофеев улыбнулся и ретировался до сортира. Там его ожидало очередное моральное испытание.
Зажигая свет и открывая дверь, он еще ничего не предполагал. Однако, после свидания с кобрами в нем как-то выросло самомнение. Если бы он увидел расположившегося на толчке черта, то повелительно приказал бы ему сгинуть, но сейчас на сантехническом приборе восседала... царица. Та самая, которая мерещилась ему когда-то. «Она хотела меня... . Она меня хотела, с-сука!... того...,» - захлебнулся слюной Ярофеев, но увидел, что владычица смотрит на него совсем даже не повелительно, а умоляюще.
Он сконцентрировался. Не смотря на многонедельное пьянство, это ему удалось. Он понял, что Екатерину Вторую сейчас засасывало в унитаз. Ее зад был утоплен туда неестественно глубоко, ноги оторваны от пола и колени почти прижаты к груди. Она лишь делала робкие попытки - беспокойно и без надежды - отталкиваясь руками от белых фаянсовых краев.
Ярофеев хлопнул дверью и ударился спиной об стенку прохода между коридором и кухней. Ему очень хотелось ссать. «В ванной что ли?». Он дернул дверь рядом. Раковина, вроде как, была свободна, но на полке, где должны были стоять пасты и зубные щетки, сидело чудовище.
С одной стороны, это был просто пес. Обыкновенный бультерьер. Белый. Но на спине у него росли такие же белые — пародийно-ангельские — крылья. Белый летающий буль-терьер! Ярофеев не успел ничего ни сказать, ни сделать, только глубоко вздохнул, а этот самый крылатый пес взял, сорвался и улетел в окно, которое прежде казалось зеркалом.
А там — за ним — была пустыня. Навязчивый песок, вброшенный агрессивным ветром, моментально заскрипел на зубах у Ярофеева, и тот, отплевываясь, отскочил в коридор.
Здесь возле входной двери был шкаф-ниша. В ней у Илизарова лежало много обуви, висели всякие пальто, и в глубине стояли беговые лыжи. Ярофеев нассал в этот шкаф. Больше в данный момент было некуда.
«Когда мы вобьем в экономику кол своего посредничества, мы отлучим людей от земли! Мы сделаем невыгодным сельское хозяйство, оставим только небольшую его часть, способную кормить нас и впроголодь необходимое количество наших рабов! Контроль над продовольствием – это контроль над численностью населения, а это уже почти господство над миром!» - мозг его горел, идеи плескались, пафос наращивался от протокола к протоколу.
Ярофеев начинал впервые за всю свою многострадальную и гнусную жизнь себя уважать. Убить Илизарова, конечно, можно было бы, и он этого вполне заслуживал — гой поганый. Но интуиция подсказывала, что он чуть ли не сам этого хочет и Ярофеева к этому подталкивает, что с этой Рукописью связано вовлечение в какую-то деятельность, способную по серьезному отвлечь от настоящего служения Силе.
Илизаров в этот момент снова был в отключке. «Провоцируешь!» - с ненавистью прищурился Ярофеев. «Врешь, брат! Топором махать — это не мое. Я — интеллектуал!» - он налил себе и выпил в одиночестве. В тарелке остался последний кусочек колбасы. Сжевав его, Ярофеев понял, что сегодня только пил и практически ничего не ел. Он отправился на кухню, наплевав на запрет хозяина. Стояла ночь.
Полнолуние и больница там снаружи уже примелькались. Распахнув холодильник, Ярофеев опешил. Тот был абсолютно пуст. «Откуда же этот гой всегда приносил жратву, когда уходил на кухню?».
Тут он заметил на столе большую плошку, полную очищенных тыквенных семечек. Не долго думая, он зачерпнул горсть и в тот же момент услышал где-то в глубине квартиры шаркающие старческие шаги.
Причин к тому не было никаких, но в течение нескольких мгновений, пока он поворачивался туда и ожидал, глядя в пустоту, появления кого бы то ни было, по всему телу, особенно вдоль позвоночника — вверх и вниз - бродил иррациональный, долженствующий быть им, как последовательным сионистом, решительно отброшенный, корпускулярный ужас, оккупировавший отдельно каждую клетку и игнорировавший целеуказания мозга.
В коридоре, округлив глаза, стоял невменяемый Илизаров: «Ты шо, сука, сделал?!» - только и сподобился он пробубнить - «Ты же нас обоих... ! Ты же нас...! Ты же...!» - он присел на корточки, закрыл лицо руками и заплакал.
Тут эта жалкость и расхлябанность собутыльника внушила Ярофееву неимоверную, не испытывавшуюся им никогда прежде, уверенность в себе: «Я избранный! Надо мной распростерлась Сила! Мне можно!».
Илизаров подошел, глядя в пространство невидящими слезящимися глазами. В этот момент Ярофееву показалось, что в коридоре возле двери стоит большое лохматое существо. Но это была иллюзия. Позже обнаружилось, что там просто висит шуба Илизарова. На сегодня было хватит (хотя время суток в их квартире являлось весьма относительным критерием).
«Все ценности следует преобразовать в виртуальные! Ничего ни у кого не должно храниться в сундуках, что может сделать их независимыми! А главный источник независимости – земля. Поэтому, убивая сельское хозяйство, мы отберем, то есть скупим по дешевке, у всех землю, которая вдруг резко станет нерентабельна, соответственно, никому не нужна. Мы уничтожим землевладельцев. А поскольку контроль над этим виртуальным хранилищем ценностей будет, естественно, у нас, все остальные будут что-то из себя представлять только при том условии, что они - под нами! Без нас они будут голодранцы!» - Ярофеев писал и чувствовал необходимость снова отправиться во вторую темную комнату. Нужно было посидеть в том самом кресле. Иначе позыв зарубить топором Илизарова, схватить со стола древнюю Рукопись и убежать из квартиры становился непреодолим.
Он поднялся, чтоб идти, но мочевой пузырь подвел. Когда он встал, то чуть мгновенно не слил в штаны все, что там внутри накопилось. Ярофеев бросился к сортиру, но вспомнил о Царице. «Может ее уже засосало?» - мелькнула мысль - «А если не совсем? Вдруг, ноги и голова еще торчат?!».
Он обильно нассал в шкаф в коридоре и ... зачем-то распахнул кухонную дверь. Там опять стояла полная плошка с семечками, и было что-то похожее на безвоздушное пространство... . Хотя дышать, в общем-то, было чем.
Вакуум был, скорей, какой-то духовный. Туда как-то гнуло, ломило, и полная луна в окне казалась насосом. Утягивало. «Надо найти предлог отсюда улизнуть,» - понял своим невменяемым пьяным мозгом Ярофеев – «меня вовлекает во что-то страшное и необъяснимое, не поддающееся осмыслению, недоступное разумному анализу. Рукопись. Топор. Семечки. Бред собачий!». Но самое пугающее было даже не в содержании навязчивой хрени в атмосфере этой квартиры, а то, что все происходящее переставало зависеть от его воли.
Взошло солнце. Илизаров опохмелился и понял, что что-то не так. Рукопись возопила о трабле. «Крибле-крабле-бумс,» — произнес Илизаров и выпил еще один стакан.
Пока ему ничего не было ясно. Ярофеев сидел, уткнувшись носом в экран, с видом большой собственной значимости и восторженно шевелил губами. Илизаров что-то пошутил по этому поводу. Но наткнулся на неадекватно истеричную реакцию, какую обычно привык встречать у женщин в критические дни или когда у них в разгаре климакс.
Причина беспокойства Ярофеева оказалась следующей. В Фейсбуке оппозиционер и либеральный блоггер Никита Змеев – организатор гей-перадов и протестных акций - анонсировал перформанс арт-группы «Pizdets forever», который назывался «вынос мозга» и устраивался, как акция солидарности с борющимся народом Сирии.
Он уверял, что все будет натуралистично и жестко, и что «власть» не сможет такого рода протест проигнорировать. Правда было не очень понятно, какая связь между нашей «властью» и «народом Сирии», но в подобных вещах вряд ли кто-то включал в работу разум, все было основано на эмоциях.
«Та-ак!» - осенило мгновенно Илизарова – «Он почувствовал мощь Рукописи и вознамерился смыться! План – под угрозой!» - некоторое время ему теперь самому потребовалось, чтобы справиться с волнением.
«Этот «либерал» испытывает сейчас в точности то же, что и я тогда у Волдина. И начал сопротивляться. С другой стороны, если вспомнить, чем это для последнего кончилось... . Мне бы не хотелось последовать тем же путем... . Так что ж, отпустить его сейчас? Но это просто так не получится. Даже если я сам на это решусь. Рукопись не
