которое можно было перепутать с журчанием воды в унитазе (иногда он и не был уверен, что слышит именно человеческую речь), тем больше ему начинало открываться, что топить эта баба собирается не кого-нибудь, а его самого.
Он отпрянул, испугался, попытался сделать шаг назад. Как же это он сразу не раскусил опасности?! Но внешний вид исполнителя в черном одеянии говорил, что даже если бы раскусил, это было бы монопенисуально: «Выкрутиться захотел, дурилка картонная?!».
Тогда он решил то ли сказать старухе что-то примиряющее, то ли оправдаться за что-то, но посредством воды в его рту и ноздрях такая возможность была заблокирована.
«Как же я живу до сих пор?» - удивился Ярофеев, попытавшись захватить воздуха, но поперхнувшись глотками какой-то мути. Глаза стали вылезать из орбит и в состоянии почти уже бессмысленного глядения зафиксировали, как палач в балахоне распрямился, и стало ясно, что капюшон у него заодно с головой.
Был ли этот снимок со ставших практически безмозглыми матриц передан в сознание – вопрос. Факт лишь тот, что в нем было усвоено следующее: «Молодец! Правильно все понял. Мы - непреложная и непреодолимая сила. И есть только два пути: служить, подавая нам на стол, или самому быть на него поданным в качестве блюда,» - и между словами раздавалось тихое угрожающее шипение.
«Давай, давай! Умывайся, нечего тут валяться и блевать,» - тряс Илизаров своего товарища и коллегу, запихивая его логову под кран – «у нас с тобой еще много дел!». «Де-ел, де-ел,» - раздавалось гулко, словно внутри какой-то огромной цистерны. «Прекрати! Замолчи! Я все понял,» - зажал Ярофеев ладонями уши (его барабанные перепонки были на грани) – «я понимаю, что вы есть сила. Сила!».
«У каждого из нас есть условная линия, которую тяжело переходить,» - задумчиво пробурчал Илизаров. «Да. Это ватерлиния,» - словно бот, сгенерировал ответ Ярофеев и выпил. Они сидели в комнате за столом. Рядом с бутылкой стояли салатики и лежала колбаса.
Проблема закуски решилась вдруг для Ярофеева сама собой. А заодно и выпивки. Ставший неожиданно лучшим другом недавний отдаленный знакомый угощал его уже не первый день. Правда впаривал ему все время какую-то хрень, которую Ярофеев не понимал.
Они пили, и рядом на столе все время лежала какая-то явно старинная рукопись во вполне антикварной папке. Ярофеев несколько раз порывался ее открыть и посмотреть, но Илизаров всякий раз при этом наливал ему следующий стакан, поэтому тема отпадала.
Однажды положив ему руку на плечо, он сказал двусмысленную фразу: «Нет смысла читать, Витя. Просто сиди и пей. Все придет само». А после началась несусветная пурга: царица хочет потопить смутьянку в ее же логове. «Класс! Я бы сейчас не прочь... это... того... в логове... смутьянку». «А у тебя сейчас встанет? После стольких то ухабов!». Ярофеев обиженно замолчал и нахмурился.
При слове «утопить» в безусловный кайф вонзилась игла тревоги: «Царица!» - его передернуло, глаза выпучились, по коже прошли мурашки, в горле раздалось бульканье - «Вспомнил!». Илизаров неожиданно резко прервал хохот: «Но шутки — в сторону. Люди Шешковского сделать это не в состоянии, поэтому самодержица просит нас с тобой оказать ей услугу! А она то уж в долгу не останется».
«В долгу, в дугу... .» - опять помутнел Ярофеев - «И как же мы это сделаем?» - и вдруг снова очнулся - «Сила!» - произнес он, как ушибленный электрошоком. Встрепенулся, и его прорвало: «Нет более правильного поведения, чем служить Силе! Какие в пизду царицы с Шушкевичами?! Мы должны уничтожить всю национальную аристократию! Она - барьер для проникновения к власти проходимцев и выскочек. А именно таковым нужно передать право приятия важнейших решений!».
Илизаров прищурился и с интересом посмотрел на него: «Да?» - произнес он несколько озадачено. «Да!» - энергично подтвердил Ярофеев – «Потому что без нас эта шваль – никто». «И что же «мы» еще должны?» - у Елизарова уже давно сложился в голове относительно своего нового друга план.
Кормил и поил он этого забулдыгу не просто так. Он вознамерился передать ему Рукопись, сделать его ее новым хранителем. Судьба сжалилась над Илизаровым и послала ему этого Ярофеева как раз тогда, когда он был уже почти на грани отчаяния по поводу своего положения, то есть, фактически, на грани безумия.
«А ведь я его тогда чуть не убил,» - цокал он после языком и качал головой. Тот самый топорик всегда торчал у него в прихожей из чурбака. На нем прежде стояла миска его овчарки, пока он однажды, будучи в таком же отчаянном денежном положении, как сейчас Ярофеев, не съел ее.
Но для того, чтобы передать Рукопись, требовалось засрать алкашу мозги, то есть провести идеологическую обработку. А это до настоящего момента было трудно сделать, так как тот все время только мычал, матерился и поддакивал тому, что рассказывал Илизаров. Ни проблеска самостоятельной мысли. И вот теперь наконец он о чем-то забалаболил. Хорошо. Надо понять, проанализировать и вклиниться. Только бы не опоздать. Эта тварь лохматая что-то слишком зачастила.
«Мы должны внедрять разврат, пьянство, наркоманию, неуважение к традиционным ценностям, религиям, смешение кровей, смешение культур! Это нужно для разрушения национальных общественных монолитов, так как традиционные и внутренне не прогнившие общества, даже экономически ослабленные, могут заявить о себе как сила. А силы в мире не должно быть никакой, кроме нас!».
«Отлично!» - улыбался про себя Илизаров – «Ему, по ходу, эти Мудрецы напрямую въелись. Прекрасно! Рукопись-то как раз об этом. Только нельзя давать читать... . А то унесет его совсем, и соскочит таким образом с крючка».
В квартире Илизарова, кроме кухни, было две комнаты, в одной из которых они все время и пьянствовали. А вторая почему-то всегда была закрыта. Илизаров ходить туда Ярофееву не запрещал, но тот ни разу не видел, чтоб он сам ее посещал. А на вопросы про нее отвечал уклончиво и сразу старался сменить тему.
И что-то оттуда исходило притягательное, какой-то зуд был, словно там обитали родственные души, а добраться до них все никак не получалось.
И вот однажды, когда Илизаров, уморившись пьянством, заснул прямо на стуле, неестественно запрокинув назад голову, Ярофеев, крадучись, как лазутчик, подошел к той двери и подтолкнул ее.
Хотя и в квартире то было не очень светло, из этой комнаты вылились просто таки чернила мрака. Не заходя, он просунул внутрь руку и пошарил там по ближайшей стене. Выключателя нигде не было. Он достал зажигалку. Но прежде, чем успел ей чиркнуть, услышал в комнате звук, похожий на плевок, потом еще один и еще несколько, затем все стихло.
Ярофеев отступил на шаг назад и инстинктивно сунул зажигалку в карман. «Не надо ничего зажигать,» - послышался вдруг вкрадчивый голос, сопровождающийся страной шепелявостью - «мы и так все увидим,» - он исходил прямо непосредственно из-за двери, и от представления, что его рука только что была в сфере доступности его источника, Ярофеева передернуло.
Он почти уже было раздумал соваться туда. Вдруг тусклая лампочка в коридоре мигнула, ярко вспыхнула и погасла. Он бросился в комнату к Илизарову и понял, что там тоже все темно. Вечно работающий монитор компа был мертв. «В-вырубили,» - выстучал зубами Ярофеев и отдернул штору. Там блистало полнолуние. И обосновалась Больница.
Он отскочил от окна и стал всматриваться в лицо спящего на стуле Илизарова. «Может быть, убить его и забрать эту Рукопись?» - пришла ему внезапная мысль - «А зачем она мне на хрен нужна? ...продать? ...древняя? ...нет, здесь что-то другое! ...какая-то блядь порабощает мою волю!».
«Покориться Силе не зазорно,» - медленно выговорило шепотом что-то совсем рядом. Ярофеев чуть было не выбросился из окна от страха. У него был такой позыв — резко прыгнуть туда, разбивая стекло. Хотя еще полчаса назад он настроен был с пеной у рта разглагольствовать о Силе.
Теперь, когда реальность стала дана в ощущениях, она явилась пронизывающе жуткой и... какой-то приземленной — без философии и пафоса. Ползучая конкретная реальность! Он был к ней не готов, и схватив со стола бутылку, стал пить прямо из горла. Закусывать ему на этот раз не потребовалась. Она прошла, как вода.
«Убить, убить, забрать рукопись,» - хотелось ему насущно, как поссать после шестой кружки пива - «кого убить? какую рукопись?» - здравомыслие отказало полностью.
Но за топориком в прихожую он все-таки двинулся и-и... наступил на что-то скользкое, как будто, на чей-то хвост. Моментально в воздухе просвистело, словно кто-то сплюнул на пол. Только в данном случае роль линолеума сыграла кожа его лица. Страшное жжение в глазах и немедленный паралич всех конечностей было последнее, что докучало ему перед отрубом сознания. И еще он успел подумать, что вот так, наверное, женщины, снимающиеся в порнографии, принимают сперму на физиономию.
«Мы ослабим экономическими коллапсами, революциями, войнами все государства и кланы, в том числе безоговорочно нам подчиненные, чтоб и они никогда не смогли никакой самостоятельный голос возвысить!» - Ярофеев еще не пришел в себя, но мысль уже начала лихорадочно пульсировать. Члены плохо двигались, но ощущение причастности к чему-то глобально судьбоносному выворачивало наружу все его существо и наполняло эту требуху энтузиазмом. Надо было записать, но пальцы пока не избавились от деревянности. «Убить и забрать рукопись! Где топор? Где я? Ах ты, ебаный же ты в рот!».
Спина его была облокочена на спинку кресла, руки лежали на подлокотниках. Луна и Больница струились извне по-прежнему, но окно казалось как-то неизмеримо больше.
Посредине комнаты - не той, где остался спать Илизаров - а не успевшей быть обследованной второй стоял большой стол. По его обеим длинным сторонам сидели по трое. И на короткой — противоположной к Ярофееву - был еще один. Сам же он находился на некотором возвышении. Ему были видны капюшоны склонившихся над своим творчеством семи писателей.
Онемение проходило, сознанию постепенно возвращалась ясность, и Ярофеев все четче видел подробности представавшей его глазам картины. Что-то не нравилось ему в фигурах этих писцов. Какие-то они были странные. Лиц не видно, капюшоны то раздувались, то опадали, как будто там стояли периодически включающиеся и выключающиеся вентиляторы. Он попробовал кисти, покрутил из стороны в сторону головой. Вроде бы, очухался.
«Убить!» - вспрыгнуло вдруг что-то, как будто бультыхнулась живая рыба в желудке - «Р-рукопис-сь!» - он заметил, что у этих вздутия идут как-то заодно с их дыханием - «Не все сразу, Витя! Спокойно! И убить, и рукопись. Но потом. Сейчас же ты пойми, гондурас, что с тобой происходит».
Тут один из сидящих выбросил какое-то вещество прямо из своего лица на бумагу. А другой поднял голову, потом резко опустил. Ярофеев не успел увидеть, что скрывалось там под капюшоном, но понял, какие звуки он слышал тогда в темноте. Еще один скинул, как будто кончил, нечто на бумагу, и тоненький язычок мелькнул в воздухе. Его визави были плюющимися кобрами!
Яд, выходящий из их желез, прилетал на белый лист, и постепенно – по мере того, как пятно высыхало - вместо его бесформенных контуров проявлялись буквы, строки, абзацы.
«Чой-то вы тут делаете?» - по-идиотски
