между койками, Илизаров успел заметить, что к спинке одной из них проволокой прикручена табличка «Великий Мастер». Он оказался на освобожденном от спальных мест - довольно большом - пространстве, посредине которого стоял длинный очень солидного и увесистого вида стол. Его обступали семь кресел. Но сейчас они были пусты, и вокруг - ни души.
Руки, находясь в заломленном положении, очень болели. Он поерзал под узами, но стянуто все было на совесть. Помещение это походило на зал заседаний и вместе с тем на больничную палату. «Диагноз: ликантропия» - гласила надпись на еще одной табличке, попавшейся ему на глаза. «Что за болезнь? Не слышал про такую... . Может заразная». «Э-эй!» - вернулся он снова к дверям палаты – «Я, чо так и буду все время связанный?!».
Его голос только гулом отозвался где-то в неведомом далеке, не найдя никакого живого адресата. Это он ощутил недавно проснувшимся у него новым органом чувств – детектором одиночества, или как он сам его называл, датчиком пустоты пространства. Он теперь постоянно ощупывал им, как радаром, окружившие его парадоксальные реалии, и в данный момент знал, что является кем-то вроде единственного пассажира корабля-призрака.
Словно подтверждая это, пол под его ногами слегка качнулся. Илизаров прислонился к стене и устоял. «Как бывает самолет-тюрьма, так, видимо, бывает и шхуна-психушка,» - подумал он, все помещение мотнулось сильнее, кровати поехали со своих мест – «странно, что они не прикручены,» - и где-то высоко-высоко, содрогая металлический настил верхней палубы, громыхнул шаг, произведенный не иначе, как огромным сапогом с окованной металлом подошвой... . Однако, он был один... . Илизаров ждал (вторую ногу кто-то ставить медлил). Опорная поверхность снова резко дрыгнулась. Он потерял равновесие, и не имея возможности подставить под свое падающее тело руки, с размаху приложился затылком об стену. После этого свет, и без того тусклый, погас.
«Степан Иванович Шешковский,» - провозгласил санитар, вталкивая в палату нового спеленутого клиента. Маленький худенький человечек потоптался возле порога, подергал связанными ручонками, потом присел, потерся об ручку двери, сделал какое-то изощренное движение корпусом, и через секунду длинные рукава смирительной рубашки повисли к полу. Он стянул ее с себя и бросил, а там обнаружился ослепительно шикарный мундир, который как-то не вязался с плюгавостью фигуры. Почти всю левую часть груди занимал огромный усыпанный драгоценными камнями орден.
Сколько пролежал Илизаров, где он вообще до этого был, он сказать не мог и с трудом зашевелился. Вошедший заметил его. «Не развяжете ли меня, уважаемый?» - обратился к нему обрадованный Илизаров. Тот, молча, легко, как куклу, поставил его на ноги и мгновенно освободил: «Ну, наливай». «Да не вопрос, братан!» - засуетился Илизаров и попытался зажечь свет в кухне. Но лампочка моргнула и перегорела. Стол, плита, холодильник освещались яркой луной, которая чуть не лезла в окно, обезоруживая своей полнотой и настырностью. Все, что надо, было видно.
Илизаров достал из холодильника бутылку и нарезку колбасы, из буфета – два стакана. Тут в потолок что-то ударило, и стены встрепенулись, как будто сосед сверху был великан и теперь спустил с кровати одну ступню. «Ликан,» - пояснил Шешковский, покачивая головой – «его время!». «Кто?» - не понял Илизаров. «Да, оборотень,» - простодушно махнул рукой вельможа и поправил на мундире погоны. Они пили неспешно, созерцая луну.
Илизаров сбегал в комнату, принес и положил на стол Рукопись. Шешковский опасливо отодвинулся от нее и нетерпеливо покрутил в пальцах налитый стакан. Периодически в процессе их застолья сверху шевелился ликан, грозя развалить весь девятиэтажный дом к едреней фене. Снаружи, кроме луны, на них, как живое существо, смотрела Ховринская заброшенная больница.
Сначала Ярофеев подумал, что в спину ему вонзился страшный коготь зверя, который сейчас потянет его назад. Но бег продолжался, не смотря на боль и начавшую течь по пояснице и ногам кровь. Он преодолевал пролет за пролетом, словно катился по перилам. Ноги работали пропеллером. Когда он вылетел из подъезда и с размаху грохнулся в сугроб, было темно. О том, что входил он сюда точно днем, ему в голову не пришло. Какое же было тогда время года, он бы сейчас даже и не смог ответить на такой вопрос. В данный же момент имела место зима.
Он поднял глаза, и в одном из освещенных окон, судя по всему, находящемся над той квартирой, куда он только что стучался, увидел хоровод фигур, похожих на средневековых монахов. Это были остроконечные капюшоны, лиц под которыми, естественно, видно не было. И они как будто исполняли какой-то ритуальный танец перед сожжением еретика – двигались в определенном порядке.
Утром Илизарову пришлось идти в магазин. Кончилась водка. Деваться было некуда. Рукопись требовала.
Выход на улицу для него последнее время был сопряжен с определенным напрягом. Дело в том, что с некоторых пор близость недостроенного и заброшенного колоссального здания вызывало в нем состояние близкое к панике и непреодолимое желание бежать.
Внутри квартиры такого не происходило. Дом его как бы закрывал от некой энергетики, хотя и сохранял видимость объекта. Даже под козырьком подъезда все еще было хорошо. А вот как только он выходил из-под него, словно переступал какую-то грань.
Отбежав же на приличное расстояние, фобию как рукой снимало. Он поставил эксперимент: начал медленно приближаться и нашел ту линию, после пересечения которой в мозгу, как по включению тумблера, начинался «pussy riot», будто огромная кобра вздымала на него из-за деревьев многоглазую голову и раздувала бетонный капюшон.
Жильцов немало забавляло, когда они видели выскакивающего из подъезда соседа и быстро куда-то убегающего. Затем можно было наблюдать, как он возвращался и медленно крался, словно кошка за птицей.
Старушкам же, сидевшим на лавочке возле подъезда, находящегося в районе Илизаровской «условной линии», было видно и поступательное изменение выражения лица этого парня – от любопытного благодушия до беспорядочного ужаса. Они шептались, но психиатричку пока не вызывали.
Шешковский, не спеша, двинулся по проходу между койками, приняв величавую осанку, которая сохранялась у него до тех пор, пока в каком-то, только ему доступном, поле зрения не оказался трон.
Тогда во всей его фигуре моментально засквозило подобострастие. «Отчитывайся про Ховрино,» - бросила ему насуплено императрица. «Ховрино, матушка, это страшное, жуткое место! Среди болот и лесов там стоит циклопическое сооружение высотою не менее, чем в десять этажей..., и пространство на земле занимает, как четыре Твоих дворца..., построенное неизвестно кем и неизвестно когда».
«Ого!» - подняла бровь владычица – «Не съездить ли мне на это чудо посмотреть?». «Ни в коем случае, матушка! Только через мой труп... . Местные жители испокон веку ближе, чем на десять верст к нему не подходили.» - подобострастный докладчик ткнулся лбом в пол и продолжал говорить именно в таком положении - «Там! Там по этажам бродит человек с топором, торчащим из спины...».
Правительница была явно растрогана заботой подчиненного о ее безопасности и, откинувшись назад на спинку трона и постукивая унизанными перстнями пальцами по его подлокотнику, отстраненно-безучастным тоном произнесла: «И что же? Какое это имеет отношение к нашему делу?».
«А такое,» - Шешковский оживился, поднял голову и сверкнул глазами – «что в подвале этого зиккурата – в самом логове Сатаны – и прячется эта нечестивая самозванка». «Что княжна Тараканова?» - недоверчиво переспросила царица. «Она, матушка! Она окаянная». «Почему ж жители то не приближаются? Ведь в лесу – грибы, ягоды, на болоте – клюква». «Да нет там ничего, даже птицы не поют. А человек шальной забредет, так пропадет без вести!».
«Где же твои люди там разместились?». «Поблизости лагерь разбит, частоколом обнесен. В спешном порядке храм строят. Иначе не удержать черную силу... . Монахи круглосуточно по очереди молятся, стоя по периметру». «А чем этот страшен, у которого топор в спине торчит?». «Да его как кто из моих увидит, у него сразу «белочка» начинается...». «Что начинается?». «Ну, белая горячка. Delirium tremens по научному. Хотя никто из них не злоупотребляет. Я это строго блюду». «И что, они чертей гонять начинают?». «Тараканов, матушка. Мерещатся им несметные стада тараканов. Огромных, прожорливых. Был у меня один – Никитка Змеев – храбрец. Не смутит меня, говорит, эта нечисть, доберусь до самозванки и зарублю». «И что же?». «Ушел внутрь... с саблей наголо..., потом вернулся..., только руки у него на этот раз другим были заняты..., он в ладонях окровавленных свой мозг нес, голова была пустая, как горшок, и глаза ему тоже кто-то выел...».
«Хорошо,» - покивала головой императрица и, махнув рукой, типа «свободен», задумалась. Она то выдергивала из волос свою заколку с бриллиантом, то всовывала назад: «Потопить ее,» - решила – «в этом же подвале! Воды туда залить».
При возвращении с рюкзаком, полным бутылок, Илизарову все время казалось, что за ним кто-то следит. Резко оборачивался – якобы, остановился прикурить – но и при многократном проделывании этого никаких повторяющихся субъектов, идущих сзади, не обнаруживалось.
В подъезде продолжилась та же бодяга. Чувствуя спиной кого-то, почти его дыхание, он жалел, что не взял с собой топорик.
В лифт вошел один. Вышел, огляделся. Никого. Повернулся отпирать дверь – на тебе, пожалуйста – опять подкрался. Но на этот раз делать рывков Илизаров не стал: «Пусть думает, что я – лох, ничего не просекаю».
Он, подчеркнуто не спеша, вошел в квартиру, поставил на пол покупку, и при этом даже оставил дверь чуть-чуть приоткрытой, чтоб не спровоцировать того сзади на решительные действия.
Он чуть сместился, чтобы сесть на стул и развязать ботинки. И таким образом, стал невиден снаружи. Рука, вместо шнурков, потянулась к стоящей недалеко под зеркалом деревянной колоде, куда был воткнут топорик.
«Миха!» - услышал он с лестничной клетки приглушенно и хрипло – «Миха, это я, Витя Ярофеев!».
Ему наконец удалось дойти до конца коридора. Петляния завершились, все страхи сгинули, сомнения отпали. Все стало ясно. Там было зарешеченное окно и место для курения. Но кроме того, там стоял еще трон. Справа была дверь в туалет, слева – в служебное помещение, на которой висела табличка «Посторонним вход воспрещен».
Поразмыслив несколько минут, стоит ли это делать, Ярофеев все-таки сел на трон. Но тут же вскочил. Ему, как будто, что-то мешало прислониться к спинке, отталкивало от нее.
Он подумал, что это близость туалета вкупе с желанием его посетить. На унитазе сидела огромная старуха в ночной рубашке с изощренной прической и почему-то с короной на голове. А рядом в склоненной позе учтивости с умывальным тазом и полотенцем присутствовала личность, полностью, включая лицо, скрытая сутаной с капюшоном.
Тетка на очке бормотала что-то невнятное и все время раскачивалась так, что Ярофееву показалась, что она сейчас упадет. Наконец он разобрал: речь шла о каком-то подвале и утоплении в нем кого-то.
Чем дольше он присушивался к этому старческому щебетанию,
