свои тачки в темную горловину штрека, по пути подхватывая инструмент.
Когда же вынужденный последовать их примеру Ефим добрался до уже изрядно поредевшего вороха инструмента, глазастый горный надзиратель грубо окликнул его:
- А ну-ка постой, басурман! – и когда арестант застыл, как вкопанный, тревожно обернувшись, наставил на него облитый черной кожей перчатки указательный палец: – С нового этапа? Впервые в руднике?
- Так точно, ваше высокородие! – ответ по-военному артикулу, как в прежней, казалось уже давно канувшей в лету, жизни, вырвался у него сам по себе.
- Пехота, кавалерия? – с интересом прищурился на каторжника берг-гешворен. – В каких баталиях участвовал?
- Канонир второй конноартиллерийской роты. Дрался во всех маломальских заварухах, начиная с Аустерлица и заканчивая Бородином, опосля которого вчистую списан по ранению, – как пописанному отчеканил Ефим.
- Так-так-так, – задумчиво почесал переносицу горный надзиратель, всматриваясь в клеймо на лбу узника. – Здесь, так понимаю, за убийство?
- За тройное, – с показной бравадой сверкнул глазами Ефим, но, не сумев удержаться, все же добавил: – Посчитался с упырями за безвинно загубленных мамку с папкой. Вот пожизненно и загремел.
Видавший виды берг-гешворен, не первый год имеющий дело с каторжанами и научившийся в них разбираться, сразу поверил слово отставному канониру. Смахнув со лба непокорную прядь, выбившуюся из-под ремешка, он сочувственно крякнул и вдруг заинтересовался:
- И сколько же здесь, таких как ты, по первому разу?
- Да с дюжину, пожалуй, наберется, – пытаясь взять в толк, куда клонит начальство, помедлил с ответом Ефим.
Подманив к себе скромно хоронящегося в тени ближайшей крепи исполняющего должность учетчика работ сутулого бергаура в годах, сплошь сивого от густой седины в длинных спутанных волосах и неряшливо остриженной бороде, берг-гешворен деловито распорядился:
- В нынешнюю смену новичкам дозволяю нарубить не по сто, а по шестьдесят тачек руды. Со следующей, урок такой же, как и остальным. Уразумел, шельмец?
Выпучив от изумления глаза, тот попытался возразить начальству:
- Дык, а как же завод, ваше… – но, горный надзиратель резко его оборвал, гневно притопнув ногой:
- Исполнять! И точка! – и теряя интерес к дальнейшему разговору, отвернулся к показавшемуся из клети унтер-шихмейстеру, спустившемуся вниз вместе с последней партией заключенных.
Тяжко вздохнувший учетчик сдвинул на затылок лохматую шапку и подтолкнул в спину замешкавшегося Ефима:
- Двигай уже, пока унтеру под руку не подвернулся. Энтот не тот. Не дай бог в безделье уличит, три шкуры спустит.
Уже, было, шагнувший вперед каторжник, опять привстал и отважился полюбопытствовать:
- Какой еще такой унтер? Откуда ему здесь? Чай не в армии мы, а в каторге.
Бергаур с ног до головы смерил бестолкового арестанта снисходительным взглядом:
- Много ты понимаешь. Без году неделя в руднике, а уже туда же, рассуждать, – однако, до пояснения все же снизошел: – унтер-шихмейстер, тот, длинный, с которым берг-гешворен толкует – распорядитель работ. Он-то за выполнение ежедневного урока попервей всего начальства отвечает. Коль не сможешь норму нарубить, так зараз с ним и познакомишься. Там-то сам все и уразумеешь. А пока, ступай, от греха. Тебе еще свой урок исполнять. Шестьдесят тачек хоть и не сто, однако, коли будешь взамен дела лясы точить, всяко к сроку не поспеешь.
…Неразлучная троица из Ефима, безносого Фрола да расстриги Федора и в забое очутилась вместе. Скупо подсвеченная парой тусклых, закопченных изнутри масляных фонарей грубо искромсанная жалами кирок вертикальная стена, на высоте человеческого роста наискось сливающаяся с низко нависающим изгрызенным глубокими шрамами сводом, никак не желала поддаться неискушенным рудокопам. Черные парящие пятна все шире расползались на их спинах и подмышками. Горячий пот ручьями струился по пылающим жаром лицам, скатываясь мутными каплями с насквозь промокших и слипшихся в просоленные пряди бород. Свистя в воздухе, железо с уханьем секло снопы искр из неподатливой тверди, но вместо увесистых кусков породы из-под него летело лишь мелкое крошево.
Первым сдался Фрол. Он со всего размаху шваркнул кирку под ноги, пошатываясь от изнеможения, шагнул к стене на подламывающихся ногах и, опершись на нее спиной, сполз на корточки. Смахнув дрожащей, стесанной до кровавых пузырей ладонью пот со лба, он слабо простонал:
- Не, так братцы не пойдет. Почитай полдня маемся, а еще и тачки на троих не нарубили. Покудова нас господа начальнички за такую работу в порошок не стерли, надобно что-то немедля сообразить.
Ефим тоже опустил свою кирку и, переводя дух, промокнул мокрое от пота лицо рукавом. Затем развернулся и, надрывным кашлем прочистив горло от пыли, хрипнул:
- Так ты ж в руднике уже был. За тобой и слово.
- Да какое там был, – слабо отмахнулся тот. – Дён пять на разборке руды потерся, да меня наверх, на вывозку леса наладили. С тех пор под землю до побега так и не сподобился.
- Ах, вот оно как, – разочаровано протянул тоже бросивший без толка тюкать по камню Федор. – Так какого ж рожна зазря бахвалился, а? – укорил он виновато потупившегося приятеля. – И чего ж теперича делать-то?
Раздувший ноздри Ефим, темнея чумазым от пыли лицом, ожег съежившегося у стенки Фрола яростным взглядом. Он уже, было, раскрыл рот, готовясь разразиться гневной тирадой, однако лишь шумно вздохнул и с досадой махнул рукой. Затем сдернул висевшей над головой у испуганно шарахнувшегося в сторону безносого моргнувший от сотрясения фонарь и, согнувшись, прилип носом к стене, которою все это время безуспешно долбили каторжники, что-то пристально на ней высматривая. Его угловато-изломанная исполинская тень, шутовски повторяя каждое движение, кривлялась на полу.
Провожаемый удивленными взглядами Ефим казалось целую вечность ощупывал холодные осклизлые от влаги камни в кровь сбитыми пальцами. Наконец с глухим стоном распрямился, отставляя фонарь в сторону и подхватив с земли кирку, с размаху загнал стальное жало в едва заметную трещину. После нескольких не очень сильных, но метких ударов, часто исклеванный, но все еще упорно противящийся усилиям рудокопов монолит обреченно хрустнул. От него вдруг отделился массивный пласт, тут же расколовшийся на более мелкие обломки.
- Эх, едрена-матрена! – удовлетворенно перевел дух Ефим, размазывая рукавом влажную грязь по лицу. – Вот как надо, олухи царя небесного, – и пристраивая фонарь на место, чтобы ненароком не опрокинуть, прикрикнул на приятелей: – Чего расселись? Я что ль за вас урок исполнять буду?
Однако они слишком долго приспосабливались и до конца смены сумели нарубить не более пяти десятков тачек на всех. Когда же, подчиняясь надтреснутому гулу выщербленного колокола, каторжники потянулись к клети, где, вяло перебрасываясь словами, сгрудились, дожидаясь очереди на подъем, давешний учетчик подманил к себе неразлучную троицу.
Для верности заглянув в засаленный, испещренный мелкими пометками лист, бергаур хмуро поинтересовался:
- Смекаете, бездельники, до чего нынче доработались? – и, не дождавшись ответа от прячущих глаза острожников, продолжил: – Значиться так, у нас такой порядок: либо за каждую недоданную тачку по копейке, либо на кобылу и в холодную. – Он беззвучно пошевелил губами, подсчитывая про себя. – Утром с каждого по полтине, не то…
Тут, не обращая внимания на окружающих, дурниной гнусаво взвыл Фрол, хватаясь за его рукав:
- Не губи, кормилец! Мы ж третьего дня как с этапа, ни гроша за душой! Где ж за ночь такую прорву деньжищ-то добыть?
Учетчик брезгливо стряхнул с себя грязные, со сбитыми до мяса ногтями, пальцы, и кисло скривился:
- Не моя забота. До рассвета времени уйма. Захотите – найдете…
Обратный путь до барака приятели провели в угрюмом безмолвии, каждый на свой лад прикидывая, как выпутываться из пикового положения. И лишь после того, как разошедшаяся внутри баланда и тепло от жарко натопленной голландки слегка размягчили души, подал голос, воротившийся с моциона по бараку и с довольным видом запыхтевший короткой носогрейкой Фрол:
- Послухай, Ефимка, есть у меня одна мыслишка, как беду нашу одолеть.
Недоверчиво приподнявший бровь отставной канонир, не спрашивая дозволения, вынул из его зубов трубку и, до треска прикусив обгрызенный мундштук, жадно затянулся. А когда в свою очередь безносый попытался подцепить пальцем шнурок висевшего на его шее креста, звонко шлепнул того по тыльной стороне ладони и свирепо рыкнул:
- Не замай!
- Да не кипятись ты зазря, – тряся ушибленной рукой, желчно зашипел Фрол. – Распятие твое единственная стоящая вещица на всех нас, что на кон можно поставить. Аль подскажешь, как еще можно монету добыть? Порты майданщику отдать? Так скряга-татарин и гроша ломаного за них не даст.
- Ага, – уже не так уверенно отозвался Ефим, невольно нащупывая твердые углы под рубахой, но, все еще пытаясь сопротивляться искусу: – Прям, вот так запросто пойдешь, поставишь и поминай, как звали мой крест. А мне его никак терять нельзя. Он у меня заветный.
- Ты на что ж, нехристь, подбиваешь? – возмущенно встрял в разговор расстрига, но Фрол грубо его оборвал:
- Замолкни, убогий! Али у тебя какая копейка завелась, и ты нас завтрева откупишь, а?.. А коли гол, как сокол, так и не суй нос не в свое дело, – и, навалившись на Ефима, жарко задышал ему в ухо: – Тут мне давеча сорока на хвосте принесла, что один шулер из наших кандальников крупный куш снял. Вот его-то и надобно подловить, когда я играть с ним сяду. По нашему закону, если плута за руку ухватили, то, помимо боя смертного для него, весь банк супротивнику полагается. И для этого ты мне и нужен, со своим крестом. Тем более, я уже его за золотой червонец поставил.
- Ой, заливаешь! – от неожиданности во весь голос усомнился Ефим, не то что в руках не державший, а в глаза не видевший такие деньги. – Так уж и золотой? Да и не стоит мой крест стоко.
- Да тише ты, оглашенный! – в ответ шикнул на него Фрол. – Чего орешь, будто соли на хвост сыпанули? – и вновь перешел на слышный только Ефиму шепот: – Дело говорю, потому, как доподлинно знаю. И монету видал, и даже на зуб пробовал. Ей-богу истинное золото. Да и жиган бесшабашный. Форсит, цену себе в каторге набивает, в мастаки метит. На этом мы его-то и подловим.
- Подловим, как же, – продолжал недоверчиво покачивать головой Ефим. – Тут еще бабка надвое сказала. А как не усмотрю, как он мухлюет? Жиган-то чай, тоже не лыком шит, коли, не раздумывая, так на рожон лезет.
Утомившийся уламывать приятеля Фрол, выдернул у него из зубов погасшую за разговором трубку и, придавив нечувствительным к жару пальцем живой уголек от тлевшей над головой лучины в прокопченной до черноты деревянной чашке, угрюмо пробурчал:
- Все одно выбор у нас невелик. Либо мы сей же час играем, либо оглянуться не успеете, как с местным палачом знакомство сведем. А он, слыхал я, уж больно лют.
Ефим, потемнев рябящим мелкими судорогами лицом, надолго замолчал, упершись невидящим взглядом в непроглядную тень на полу, милосердно укрывшую растоптанную смердящую жижу. Рядом, терпеливо дожидаясь его решения, безмолвствовали
